Наглые слова оратора заставили Баззу Дорофеева скривиться — безобразный шрам от сабельного удара, пересекающий лоб и левую щеку капитана, придал лицу угрожающее выражение, — однако он промолчал. Расплатился с возницей, оставив на чай две марки ассигнациями, выбрался из коляски, одернул белоснежный парадный мундир офицера Астрологического флота Герметикона и мрачно осмотрелся.
За те два года, что «Амуш» не приходил на Заграту, привокзальная площадь не изменилась. Старинные дома с черепичными крышами, большой фонтан, в центре которого улыбается каменный Альстер II Шутник — веселый король лично спроектировал памятник себе, — и коричневая громадина вокзала. Всё на месте. Если что и поменялось, так это люди, которые… которые, по мнению Дорофеева, должны были проводить воскресное утро где угодно, но только не на подозрительном митинге. В памяти Баззы загратийцы остались добродушным и приветливым народом, уважающим королевскую власть и далеким от сомнительных идей. Но с тех пор как наемная коляска вкатилась на столичные улицы, капитан не увидел на лицах прохожих ни единой улыбки. Подобие веселья наблюдалось только у митингующих, однако слова оратора вызывали не радость, а веселую злобу.
— Мы должны строго судить преступников в золотых погонах!
— Да! Да!!
— Всё правильно!
— Мы требуем принятия четких законов, защищающих права…
Базза покачал головой, поднялся по ступенькам — швейцар предупредительно распахнул тяжелую дверь — и вошел в прохладный полумрак холла Клуба цеповодов.
«Надеюсь, здесь я найду ответы…»
Потому что, как бы цепари ни отнекивались, именно они считались главными сплетниками Герметикона. И считались заслуженно. Новости и слухи цепари разносили между мирами куда быстрее газетчиков, а потому за точной информацией знающие люди шли в портовые кабаки. Или Клубы цеповодов. Если, конечно, их там ждали.
— Добро пожаловать, синьор Дорофеев! Рад видеть вас снова.
Базза отдал фуражку лакею, рукой пригладил каштановые волосы и только после этого посмотрел на улыбающегося распорядителя.
— Взаимно, Гуго. Как в этом году с вином?
Мимику левой, изуродованной шрамом половины лица Базза контролировал с огромным трудом, а потому даже дружелюбные его улыбки выглядели несколько… натянутыми.
— В прошлом году урожай был лучше, вы оцените.
— Отлично.
Дорофеев покосился на свое отражение в зеркале, еще раз поправил мундир и прошел в главный зал.
Который, к его удовольствию, ничуть не изменился.
Облицованный серым камнем камин, бездействующий по причине теплой погоды, мягкие кресла, в которых так приятно полулежать, ведя неспешную беседу, толстые, скрадывающие шаги ковры на полу и обязательная для каждого отделения Клуба мраморная доска с именами самых великих цеповодов Герметикона. Открывал список Оскар дер Шет, легендарный капитан, командовавший самым первым цеппелем Этой Эпохи. А седьмым, предпоследним, значился Якоб Дорофеев, родной прадед Баззы, считающийся национальным героем Верзи.
«Господа…»
Дорофеев отсалютовал великим, после чего внимательно оглядел расположившихся в зале капитанов. Компания вольных торговцев небось прикидывают, как загрузить в свои цеппели побольше беженцев. Пара галанитов в форме Компании… При появлении офицера Астрологического флота они поморщились и удостоились ответной гримасы. Вздрогнули и отвернулись — всё правильно, благодаря шраму яростные гримасы получались у Дорофеева куда лучше дружелюбных. Трое хамокианцев — этих ребят с татуированными лицами ни с кем не спутаешь…
— Базза, дружище! Какими судьбами?
«Наконец-то знакомый!»
— У меня только одна судьба, Томми, — Помпилио.
Дорофеев крепко пожал приятелю руку и плюхнулся в соседнее кресло.
— Какого дьявола твой мессер позабыл на Заграте?
— Семейные дела, насколько я понимаю. — Базза кивнул официанту: — Белого прошлогоднего, что хвалит Гуго…
— Все ищете Ахадир?
— Никогда не занимались такой ерундой, — вздохнул Дорофеев. — Мы…
— Да ладно, Базза, уж мне-то мог бы сказать! — Томми заговорщицки подмигнул Дорофееву. — Все знают, что Ахадир — идефикс Помпилио.
Точнее — идефикс всех цепарей Герметикона, мечтающих отыскать легендарную священную планету не меньше, чем Изначальный мир или три потерянных планеты Ожерелья. Однако Базза был человеком прагматичным и в сказки не верил.
— Ахадира не существует.
— Как и цеппеля Одинокой Матери, — поддакнул Томми.
— Как и цеппеля Одинокой Матери, — согласно кивнул Дорофеев. — Не поверю, пока не увижу.
— А как же это? — Томми торжествующе продемонстрировал Баззе первую полосу «Каатианского вестника». — Одинокая Мать появилась на Абакате!
Томми Джонс никогда не забирался дальше ближайших к Ожерелью планет Бисера, а потому обожал таинственные истории о необъяснимых событиях в дальних мирах, и жадно поглощал даже самые завиральные журналистские байки.
— Цеппель опять явился ночью, прошел сквозь вижилан и взял курс на север. А на следующий день сообщили о гибели небольшого города…
— Одинокой Матери не существует, — усмехнулся Базза.
— Кто же совершает убийства?
— Работорговцы, пираты…
— Жителей не похищают и не грабят, просто убивают.
— Одинокая Мать появляется только в приграничных мирах. На мой взгляд, одного этого факта достаточно, чтобы понять, что это или работорговцы, или пираты.
— Ни то ни другое! — замотал головой Джонс. — В газетах пишут…
— Томми!
— Базза? — Джонс поднял брови. — В кои-то веки я могу поговорить с человеком, который лично облазил все миры Герметикона. Так что не мешай.
— В кои-то веки ты встретил человека, который не верит ни в одну из этих историй. — Дорофеев рассмеялся, удобнее устроился в кресле и поинтересовался: — Давно здесь?
— Да как сказать… — Томми глотнул коньяка. — Всего шесть часов, но уже второй раз за неделю. И седьмой за месяц. Ухожу в четыре пополудни.
— Открыли регулярный рейс?
— Почти.
— Беженцы? — осведомился после короткой паузы Дорофеев.
И услышал ожидаемое:
— Да.
Джонс был капитаном «Белой Птицы», сверхбольшого пассера транспортной фирмы «Регулярные линии Северного Бисера», и обычно ходил по Ожерелью — гонять его вместительное судно на Заграту не имело коммерческого смысла. Теперь же, судя по всему, ситуация изменилась.
— Прибыль, Базза, проклятая прибыль, — проворчал Джонс после того, как официант доставил Дорофееву выпивку. — Сюда везем всякое дерьмо, а отсюда — перепуганных людей. Стоимость билетов задрали в три раза, но будь я проклят, если пустует хоть одно место.
— Что за «дерьмо»?
— Отребье со всего Герметикона, — не стал скрывать Томми. — Подонки, почуявшие запах наживы… Ты в курсе, что здесь происходит?
Торопиться с ответом Базза не стал. Погладил левую щеку — приятель знал, что этот жест означает задумчивость, — глотнул вина: «Действительно неплохо!», после чего медленно ответил:
— Кто-то говорит, что мятеж. Кто-то — что гражданская война. А на площади горланят клоуны.
— Трудовая партия, — мрачно сообщил Джонс. — Те еще ублюдки.
— Чего хотят?
— Власти.
— Почему их не повесят?
— Потому что Генрих — слабак. — Томми допил коньяк и жестом велел официанту повторить: — Четыре дня назад полицейские разогнали несанкционированный митинг. Пару активистов задержали, еще парочку избили. В принципе, поступили по закону, но трудовики подняли в парламенте вой и требуют принятия Билля о справедливости. Хотят, чтобы полицейских наказывали за применение силы.
— Даже в том случае, если всё сделано по закону? — поднял брови Дорофеев.
— Сейчас в Альбурге говорят не о законе, а о справедливости, — хмыкнул Томми. — Большинство газет поддержали трудовиков и вопят, что король хочет воспользоваться мятежом и разогнать парламент.
— Врут?
— Скорее всего.
— А что король?
— Отправился на юг.
— Значит, все-таки война?
Томми посопел, испытующе глядя на Баззу, после чего осведомился:
— Тебе действительно интересно или у нас нет других тем для разговора?
Дорофеев понимал, что Джонсу не терпится вывалить на приятеля все известные ему факты, однако приличия должны быть соблюдены: ни один уважающий себя цепарь не хочет показаться сплетником. Необходимо подтвердить важность разговора, а потому Базза соорудил на искореженном лице предельно серьезное выражение и веско ответил:
— Дела Помпилио наверняка связаны с местными событиями, и чем лучше я в них разберусь, тем… гм… будет лучше.
И плотину прорвало.
— Тогда все в порядке, — повеселел Джонс. — Всё началось с угрозы голода…
— Тогда все в порядке, — повеселел Джонс. — Всё началось с угрозы голода…
— Какой голод, Томми? — Дорофеев недоверчиво посмотрел на приятеля. — Заграта — сельскохозяйственный мир.
— Они даже экспортировали продовольствие на Чурсу, — подтвердил Джонс. — А несколько месяцев назад, когда начался голод на Свемле, местные умники решили крупно заработать и сплавили им почти весь урожай северных провинций. Потом же случилось то, чего никто не ожидал — неурожай, к которому добавился массовый падеж скота. Братья Доброй Дочери зафиксировали вспышку анилийской язвы, хотели даже закрыть планету на карантин, но король убедил их не принимать решительных мер. Одним словом, Заграте пришлось покупать продовольствие…
— В других мирах?
— Ага.
— А как же юг?
— Доберемся, — пообещал Томми. — Ситуация усугубилась тем, что король крупно вкладывался в развитие промышленности, брал большие кредиты, а незадолго до неурожая и язвы банки потребовали возврата долгов. Генрих расплатился, а буквально через две недели ему пришлось срочно закупать продовольствие для северян, половину из которого он роздал, а вторую половину продал за бесценок. Голода король избежал, но казну опустошил. Новый казначей посоветовал Генриху печатать больше бумажных марок, что привело к инфляции. В итоге новые заводы стоят, золото сожрали, а ситуация продолжает ухудшаться, потому что множество людей осталось без работы. Сезонные рабочие сбиваются в шайки и терроризируют провинции, полиция не справляется, а войска заняты мятежом.
— Так что с югом? — повторил Дорофеев.
— Когда начался падеж скота, Нестор дер Фунье убедил Братство ввести карантин по линии Касы. Сначала король не понял, что случилось, а когда сообразил, что Нестор перестал отправлять на север продовольствие, взбесился и потребовал объяснений, но было уже поздно. Южане встали за Нестора горой — ведь на юге не было ни голода, ни падежа скота, — и он за несколько дней вышиб из семи провинций всех верных Генриху людей.
— С помощью народа? — скептически осведомился Дорофеев, поглаживая шрам.
— С помощью наемников.
— Значит, мятеж готовился давно… — Базза помолчал. — Неурожай мог быть случайным, а вот эпидемию анилийской язвы можно организовать. Было бы желание.
— Но кому это надо? — округлил глаза Джонс.
— Тому, кому нужна Заграта.
— Нестор устроил эпидемию?
Томми был хорошим капитаном, однако человеком предельно мирным, гражданским. Мятеж — еще куда ни шло, это он понять мог, а вот то, что кто-то мог сознательно заразить стада смертельно опасной болезнью, у него в голове не укладывалось. Но Дорофеев не стал настаивать на своей версии. Зачем? Ведь всё уже случилось, и теперь неважно, сама вспыхнула язва или нет. Важно то, что она помогла Нестору.
Базза вновь погладил шрам и, прищурившись на холодный камин, протянул:
— Но почему король не перенаправил народный гнев на мятежников? Следовало мобилизовать голодных и лишившихся работы северян и направить их на юг. Нестор бы не устоял.
— Стравить между собой загратийцев? — ошеломленно уточнил Джонс.
— Ага, — спокойно подтвердил Дорофеев. — Это разумнее, чем распылять силы, пытаясь одновременно тушить и север, и юг.
Жесткость приятеля выбила Томми из колеи. Он медленно, словно впервые увидел, оглядел Баззу, задержавшись взглядом на безобразном шраме, после чего криво усмехнулся и произнес:
— Генрих не хочет превращать мятеж в гражданскую войну. И я его понимаю.
— Избежать войны можно только одним способом — победить, — твердо произнес Базза. — А король, судя по твоему рассказу, на это неспособен.
* * *«Когда всё началось? И почему всё началось? Кто виноват? Кто не справился? Король? Но даже я, человек, выросший в демократическом обществе, считаю Генриха II замечательным правителем. Можно даже сказать — идеальным правителем. Его законы и сбалансированные налоги превратили Заграту в рай для предпринимателей, а начатая земельная реформа может считаться образцом для подражания. Люди жили в достатке, а мир процветал. Чего же им не хватило? Чего? Или же склонность к разрушению есть бессознательная потребность человека? Или же мягкие законы развратили загратийцев, привели к мысли, что можно требовать больше? Что король им обязан…
Или же все дело в проклятом неурожае? Но ведь голод так и не наступил, а загратийцы все равно озлобились. И во всех своих бедах обвинили Генриха.
Всё правильно, он — правитель. Но он — хороший правитель. Или нет?
Я перестал понимать происходящее.
Почему первый же серьезный кризис заставил загратийцев отвернуться от Генриха и сплотиться вокруг Трудовой партии? Почему они так легко начали называть себя „гражданами“, хотя даже я, истинный бахорец, с гордостью считал и считаю себя подданным? Почему сезонные рабочие собираются в разбойничьи банды? Ведь король обеспечил их продовольствием… Получается, дело не в пустых желудках, а в лозунгах и требованиях, которые становятся всё более и более наглыми. Они хотят всего и уже не в состоянии остановиться.
Они перестали быть загратийцами, превратились в толпу…
Вчера я узнал о нападении на поместье синьора Хансена — замечательного, энергичного человека, который, благодаря реформе Генриха, смог стать землевладельцем. Он обустроил поместье по последнему слову техники и щедро платил рабочим. Два года назад я помогал ему наладить производство удобрений, а вчера узнал, что поместье сожжено, а синьора Хансена застрелили. Это сделали рабочие, которым он щедро платил.
Почему они это сделали? Разве Хансен был виноват в неурожае? Или же с него начали?
Куда всё катится?
И как мне от этого спастись?»
Из дневника Андреаса О. Мерсы alh. d.Шипение становилось всё громче. Загнанный в атанор «чалый ворон» стремительно разлагался, выделяя необходимый для завершения процесса газ. Сейчас его количество в запечатанной печи росло с каждой секундой, и Мерса не отрывал взгляд от хронометра: реакция должна быть выверена до мгновения, поспешишь — не получишь нужного количества, опоздаешь — и давление разнесет старенький атанор на куски. И хорошо еще, если только атанор, случалось, что вместе с печью на куски рвало и бестолковых алхимиков.
Тридцать секунд…
Давление растет, напряжение растет, рука подрагивает у заглушки, и в этот миг некстати звякает колокольчик.
— Проклятье!
Обычно Мерса не запирал входную дверь во время работы, кричал посетителям, чтобы оставались в лавке, и спокойно заканчивал опыт. Добрые загратийцы с пониманием относились к трудолюбивому алхимику и не отказывались подождать. Однако события последних недель приучили Андреаса к осторожности, добрые загратийцы стремительно менялись, и приходилось быть начеку.
Двадцать секунд…
Перезвон повторился. Шипение усилилось — газ рвался наружу, отыскивая в тщательно замазанных швах мельчайшие пробоины.
— Иду! — крикнул Андреас, прекрасно понимая, что не будет услышан.
«Еще чуть-чуть!»
Десять…
Колокольчик взбесился, однако Мерса заставил себя о нем не думать. Едва секундная стрелка встала на тройку, Андреас дернул за ручку, выдернув заглушку из стеклянной трубки, и газ устремился в колбу. Раскаленный до нужной температуры, он быстро смешался с поджидающим его «рассветным змеем», и на дне колбы появился искомый голубой осадок. Опыт завершен.
Алхимик выключил атанор, сбросил фартук и поспешил к двери, на ходу натягивая черный сюртук.
— Тысяча извинений! Миллион извинений! Я никак не мог… — И прикусил язык, сообразив, что раздраженный посетитель плевать хотел на его слова. — Здравствуйте.
На пороге стоял худощавый мужчина в элегантном костюме-тройке.
— Что… э-э… вам угодно? — Мерса поправил съехавшие на нос очки.
Посетитель скептически оглядел растрепанного алхимика через идеально чистые стекла пенсне, поджал губы, словно говоря себе: «Всё так, как я ожидал», и шагнул внутрь, на ходу снимая шляпу.
Мерса знал, что в его внешности не было ничего героического или же просто примечательного. Худощавый, среднего роста алхимик был обладателем тусклого лица, которое резко сужалось к подбородку, отчего казалось треугольным. Подбородок, соответственно, получился узеньким и безвольным, зато над ним скалой нависал мясистый нос, по обе стороны от которого прилепились серые пуговки глаз. Мерса знал, что не производит впечатления, однако пренебрежение, с которым его оглядел незнакомец, выходило за рамки приличий. Стоило бы возмутиться, однако Альбург был не только загратийской столицей, но и сферопортом, а потому клиенты к Андреасу заглядывали самые разные, из всех уголков Герметикона, в том числе и из тех, где даже краем уха не слышали о приличиях. Будешь возмущаться — уйдет, обратится к конкуренту, а с работой сейчас не очень… Так что надо проглотить обиду и подождать, посмотреть, что за птица прилетела, и тогда уж решать, выставлять его вон или нет.