— Что вы имеете в виду под «племенной кобылой»? — спросил растерянный полицейский у девушки.
Она объяснила, что ее регулярно привозили в квартиру, расположенную в студенческом квартале в Лидсе, где в подвале с пентаграммой, начертанной на полу, ее насиловали главный констебль и его друзья по сатанинской масонской ложе, а затем, по прошествии нужного времени, плод, который она зачинала от такого соития, они вырывали у нее из чрева и приносили в жертву на алтаре Люцифера.
Полицейский не знал, что и думать. Страдает ли девушка от болезненных фантазий или в самом деле является «племенной кобылой»? И кто же его босс — лидер сатанинской секты или жертва клеветы? В результате следователь попросил Бриттона проанализировать её признания. Пол заявил, что девушка говорит правду. Полиция начала весьма дорогостоящее расследование и… ничего не обнаружила. Никакого алтаря, никакого сатанинского шабаша и вообще ничего, что хоть как-то подтверждало бы фантазии девицы о «племенной кобыле». Дело без особой огласки закрыли.
— «Племенная кобыла»?.. — Бриттон нахмурился.
— Вы что-нибудь припоминаете? — спросил я. — Девушка говорила, что членами сатанинской секты были полицейские в высоких чинах, которые насиловали несчастную, а потом зачатый таким образом плод вырывали из ее чрева и приносили в жертву сатане.
— Я работал с несколькими делами, которые имели отношение к сатанинским культам, — ответил Бриттон. — Крайне распространенная тематика. Но случая, о котором вы говорите, я что-то не припоминаю.
Если дело о «племенной кобыле» действительно имело место, забывчивость Бриттона можно простить. В 1980-е и в начале 1990-х годов расследования сыпались на него как из рога изобилия. Он постоянно появлялся в прессе и на телевидении, сотрудники полиции выстраивались к нему в очередь на консультацию по поводу очередных нераскрытых преступлений на сексуальной почве. Он достиг своей вершины. И вдруг все рухнуло.
15 июля 1992 года двадцатитрехлетняя женщина по имени Рэйчел Никкел была найдена мертвой на территории Уимблдонской пустоши в Лондоне. Убийца нанес ей сорок девять ударов ножом на глазах у ее трехлетнего сына Алекса. Полицейские, как уже стало традиционным в подобных случаях, попросили Бриттона составить психологический профиль преступника.
«Я тер глаза, пока перед ними по потолку не запрыгали белые звезды, — писал он позднее в «Человеке-загадке», — и вообще был сосредоточен на деле Уимблдонской пустоши до такой степени, что мне было очень трудно выйти из этого состояния».
В результате этих размышлений Пол пришел к выводу, что убийца — сексуальный психопат, холостяк, рабочий, занятый физическим трудом, живущий вместе с родителями или один в небольшой съемной комнате неподалеку от Уимблдонской пустоши — и, конечно же, являющийся обладателем коллекции «жесткой» порнографии.
Сейчас, оглядываясь назад, понимаешь, почему многие сразу же ошибочно поверили, что убийца — Колин Стэгг. По жуткой прихоти рока он был удивительно похож на человека, который, по описанию свидетелей, бежал с места преступления — и, соответственно, на истинного убийцу, Роберта Нэппера. Кроме того, Колин идеально соответствовал профилю, составленному Бриттоном, причем намного больше, чем Нэппер. К примеру, Стэгг жил в съемной комнате на небольшом расстоянии от Уимблдонской пустоши, а Нэппер проживал в Пламстеде в семнадцати милях оттуда. (В настоящее время Роберт Нэппер обитает на расстоянии трех палат от Тони в Бродмуре. Тони сообщил мне, что никто из пациентов не любит его, так как все считают его коварным и непредсказуемым.)
Стэгг уже до того получал предупреждения от полиции за то, что загорал голым на Уимблдонской пустоши и писал непристойные письма женщине по имени Жюли, с которой познакомился через журнальный раздел знакомств. На входной двери его квартиры висела табличка «Христианам вход воспрещен. Здесь живет язычник». Дома он хранил коллекцию порнографических журналов и книг по оккультизму.
Тем не менее никаких свидетельств наличия у Стэгга каких-либо сексуальных отклонений не было. В своих воспоминаниях «Кто на самом деле убил Рэйчел?» он писал: «Я считаю себя абсолютно нормальным человеком… нормальным здоровым мужиком, мечтающим о женском обществе… я стремился только к одному — к устойчивым серьезным отношениям, которые в конечном итоге привели бы к браку и рождению детей».
В полиции Колин сознался, что в момент убийства Рэйчел, как практически и каждый день, он выгуливал на Уимблдон-Коммон свою собаку.
Полицейские, почти уверенные, что им удалось схватить настоящего убийцу, спросили Бриттона, может ли он найти какой-то способ добиться у Стэгга признания. И тут Полу пришла в голову блестящая идея.
Он предложил, чтобы переодетая женщина-полицейский познакомилась со Стэггом и постаралась с ним подружиться. В полиции подобрали кандидатку на эту роль, дали ей псевдоним «Лиззи Джеймс». Она должна была написать Стэггу, представившись подругой Жюли, с которой Стэгг когда-то познакомился через журнал «Лут».
В отличие от чрезмерно стыдливой Жюли, «Лиззи» должна была признаться, что ей никак не удается выбросить из головы эротическое послание Колина. И чтобы намек стал еще более понятен, она добавляла: «У меня странные музыкальные вкусы: моя любимая песня — «Walk On The Wild Side» Лу Рида».
Колин, который пришел в замешательство от столь неожиданного, почти сказочного, поворота событий, ответил сразу же.
«Я безумно одинок», — написал он и спросил у Лиззи, не оскорбит ли ее, если он пришлет ей описания кое-каких своих сексуальных фантазий.
Лиззи ответила на его предложение с энтузиазмом:
«Я уверена, что Ваши фантазии не имеют границ, и вы столь же широко мыслящий человек без предрассудков, как и я».
Колин прислал ей письмо, где подробно описал свою мечту о том, как они в солнечный день занимаются любовью в парке, шепча друг другу: «Я люблю тебя. Я так люблю тебя». Воображаемая сцена заканчивалась тем, что Колин нежно стирает слезы, катящиеся по щекам Лиззи.
В полиции пришли в восторг. Ведь он упомянул о парке — месте, где произошло преступление.
Однако Бриттон посоветовал им проявить осторожность. Несомненно, всем было бы удобнее, если бы в фантазиях Стэгга было поменьше нежности и побольше жестокости. Поэтому в следующих своих письмах Лиззи решила немного подхлестнуть своего корреспондента. Она писала, что Колину не стоит сдерживаться, «потому что у моих фантазий нет границ, а мое воображение рвется на волю. Иногда меня это беспокоит, и я была бы рада, если бы поняла, что мои фантазии совпадают с Вашими… Я хочу воспринимать Вас как сильного и способного на все мужчину, а себя — полностью находящейся в Вашей власти, ощущающей свою беззащитность и унижение».
«Тебя должен хорошенько оттрахать настоящий мужик, — игриво ответил ей Колин. — Я способен заставить тебя закричать от удовольствия и боли. — Однако сразу же Стэгг пояснил, что не является жестоким человеком. Он писал подобные вещи только потому, что считал, что ей хочется увидеть именно такие эротические фантазии. — Если ты нашла их оскорбительными, извини. — И в завершение он писал, что было бы замечательно, если бы она пришла к нему на квартиру и он приготовил бы для нее свое «коронное блюдо — ризотто болоньеза, — и угостил бы домашним крыжовенным муссом».
Тем не менее Полу удалось заметить в письмах Колина «отчетливые элементы садизма».
Переписка же шла своим чередом. Лиззи отправила Стэггу несколько писем, в которых прозрачно намекала, что считает его чрезвычайно привлекательным. По ответам Колина было ясно, что он не может поверить своей удаче. Это было самое удивительное событие в его жизни. Единственное, что омрачало его радость, была одна странность в поведении девушки — как только он предлагал ей перейти на следующий уровень в их отношениях — например, встретиться и заняться любовью, — она всякий раз уводила разговор в сторону. Колин был крайне озадачен, но относил все на счет загадочных особенностей женской натуры.
По подсказке Бриттона Лиззи начала подбрасывать Стэггу намеки на то, что у нее есть некая «мрачная тайна», нечто «ужасное» и в то же время «восхитительное», «потрясающее», что-то, совершенное ею в прошлом и пробуждающее в ней «самые сильные чувства».
Колин написал, что ему очень хочется узнать ее «мрачную тайну»: между прочим, у него есть и своя «мрачная тайна»: полиция ошибочно полагает, что он убил Рэйчел Никелл, «потому что я одинокий язычник».
Лиззи ответила, что не имеет ничего против того, что он убийца: «Так мне будет легче, потому что я должна тебе кое-что сказать». Это и была ее «мрачная тайна». Возможно, им стоит организовать пикник в Гайд-парке, и там она откроет ему свое сокровенное. Колин написал, что идея пикника, где будет раскрыт секрет Лиззи, ему страшно нравится, но он должен поставить ее в известность, что Рэйчел Никелл он совершенно определенно не убивал. Тем не менее, грубо добавлял он, если ей так хочется, во время занятий любовью он может надеть на Лиззи ошейник и войти в нее сзади, и таким образом они «предавались бы плотской страсти каждые пять минут».
Лиззи ответила, что не имеет ничего против того, что он убийца: «Так мне будет легче, потому что я должна тебе кое-что сказать». Это и была ее «мрачная тайна». Возможно, им стоит организовать пикник в Гайд-парке, и там она откроет ему свое сокровенное. Колин написал, что идея пикника, где будет раскрыт секрет Лиззи, ему страшно нравится, но он должен поставить ее в известность, что Рэйчел Никелл он совершенно определенно не убивал. Тем не менее, грубо добавлял он, если ей так хочется, во время занятий любовью он может надеть на Лиззи ошейник и войти в нее сзади, и таким образом они «предавались бы плотской страсти каждые пять минут».
«Мрачная тайна» Лиззи — как женщина сообщила Колину в Гайд-парке под пристальным наблюдением большой группы переодетых полицейских — состояла в том, что она, будучи подростком, связалась с «особыми людьми», сатанистами, и, будучи в их сообществе, видела, как «младенцу перерезали горло. Потом кровь ребенка слили в чашу, и каждый должен был из нее выпить». После того как сатанисты выпили кровь младенца, они убили его мать. «Она лежала обнаженная. Принесли ножи, и один из мужчин протянул мне нож и попросил меня перерезать женщине горло, что я и сделала. Дальше началась жуткая оргия, и я была с тем мужчиной, и он был самым лучшим в моей жизни».
Лиззи взглянула на Стэгга и сказала, что сможет по-настоящему полюбить только такого человека, который совершил нечто подобное.
— Слишком высоко берешь, — ответил Колин.
На протяжении нескольких следующих недель Лиззи продолжала давить на Колина:
«Мечты (об убийце) меня ТАК возбуждают. Меня заводит одна мысль о мужчине, который это сделал… Я хочу того, кто был бы похож на такого человека. Я хочу такого мужчину… Ах, если бы ты на самом деле был тем самым убийцей, если бы ты на самом деле убил ее, у нас все сложилось бы идеально».
«Извини, — печально ответил Колин, — но я никого не убивал».
Тем не менее он послушно продолжал присылать ей описания своих сексуальных фантазий, в которых присутствовали кровь, ножи и т. п. Когда Лиззи передала письма Полу Бриттону, тот внимательно изучил их и торжественно сообщил сотрудникам полиции:
— Вы имеете дело с человеком, которого отличает крайне извращенная сексуальность. Ее можно встретить у очень небольшого процента мужчин в общей популяции. Шанс того, что на Уимблдон-пустоши в момент убийства Рэйчел могли находиться два таких индивида, ничтожно мал.
Лиззи попыталась еще раз выудить у Колина признание. Они встретились в Гайд-парке.
— Я пытаюсь представить его, — задумчиво призналась женщина, когда они сидели и ели сандвичи у озера Серпантин, — и мысль о нем возбуждает меня. Возможно, ты и есть тот человек. Я хочу, чтобы ты обращался со мной так, как тот человек обращался с ней.
В тот момент Стэгг (как он признался позже) впервые подумал, «а в своем ли уме эта девица».
— Наверное, на сегодня достаточно, — сказал он разочарованно и достаточно мрачно.
После этих его слов Лиззи со вздохом встала и удалилась, пройдя мимо стоявшего неподалеку желтого фургона с полицейскими.
Несколько дней спустя Колин Стэгг был арестован. Ему предъявили обвинение в убийстве Рэйчел Никкел, и он провел следующие четырнадцать месяцев в тюрьме. А в это время истинный преступник, Роберт Нэппер, убил женщину и ее четырехлетнюю дочь, Саманту и Жасмин Биссет, неподалеку от своего дома в Пламстеде, в восточной части Лондона.
— Тело Саманты было до такой степени изуродовано, — вспоминал Пол Бриттон, — что фотограф из полиции, приехавший на место преступления, сделал снимки жертвы и… — Бриттон замолчал, помешивая кофе, затем перевел на меня мрачный взгляд. — И навсегда ушел из полиции.
Взгляд Пола как будто говорил: таков мир, где живут все, кто работает в полиции, мир, полный невыразимого ужаса, который людям несведущим — таким, как вы, — никогда по-настоящему не понять.
В конце концов дело Колина Стэгга передали в Центральный уголовный суд Лондона. Судье было достаточно одного взгляда на него, чтобы понять, что обвинение построено на возмутительных домыслах. Он заявил, что ловушка, которую в полиции устроили для Стэгга, по сути, являлась «мошенническим поведением самого грубого свойства», а «мнение, что психологический профиль при любых обстоятельствах может служить главным руководством для установления личности преступника, способно привести к крайне опасным последствиям».
Эта история подорвала и репутацию Бриттона, и репутацию его профессии в целом.
В деле Стэгга никому не удалось выйти сухим из воды. Женщина-полицейский, принимавшая в нем участие под псевдонимом «Лиззи Джеймс», исчезла из истории в апреле 2001 года, когда Би-би-си сообщило, что она получила 125 000 фунтов компенсации за пережитую психологическую травму и стресс. Колину Стэггу удалось получить компенсацию в 706 000 фунтов лишь в 2008 году, после шестнадцати лет безуспешных поисков работы, в течение которых его непрерывно преследовали слухи, что он реальный убийца, ловко избежавший наказания. Против Пола Бриттона было выдвинуто обвинение Британским психологическим обществом, но дело сняли с рассмотрения после того, как его адвокат заявил, что, принимая во внимание прошедший отрезок времени, вряд ли можно рассчитывать на справедливость слушания. Однако в мире криминальной психологии он стал парией.
И вот теперь, сидя напротив Пола Бриттона в «Премьер инн», я сказал:
— Мне бы хотелось поговорить о Колине Стэгге.
При этих словах Бриттон поднял палец, потом молча порылся в своем портфеле и протянул мне лист бумаги. Я не сразу понял, что он мне дал. И только спустя несколько мгновений до меня дошло: у меня в руках был подготовленный им официальный документ, предназначенный для любого, кто мог задать подобный вопрос.
В самом начале расследования дела об убийстве Рэйчел Никкел, говорилось в документе, Бриттон сообщил лондонской полиции, что насильник из Пламстеда (которым, как выяснилось, был Роберт Нэппер) — тот же самый человек. Но его не стали слушать.
Я поднял голову и спросил:
— Вы на самом деле им это сказали?
Пол кивнул.
— Да, я им сказал: «Вы имеете дело с одним и тем же преступником. В Пламстеде и в случае с Рэйчел Никкел». Они мне ответили: «По нашим сведениям, два данных преступления никак не связаны», Ладно. Они ведь лондонская полиция. Свое дело знают. Я не идеален. И с моей стороны будет наглостью считать, что мои аналитические способности превосходят возможности всех лондонских сыщиков. И они правы. Нужно учиться на своих ошибках. Нужно их принимать. Рассматривать случившееся, как хороший урок. Вот так. Извините.
— Но вы можете предоставить мне какие-то доказательства? — спросил я. — Есть ли хоть один человек, который подтвердил бы ваши слова, заявив: «Да, то, что он здесь пишет, абсолютная правда»?
— Есть, и не один, а много людей, которые могли бы подтвердить мои слова. Правда, никто из них не станет этого делать.
— Из-за личной заинтересованности?
— По разным причинам. Из-за пенсий, нежелания потерять работу и всякого другого. Но мне звонили два человека, которые сказали: «Я знаю, что на самом деле произошло. Я был свидетелем. Вы правы. Простите, что я не смог поддержать вас. Возможно, когда выйду на пенсию, смогу все предать огласке».
— Вряд ли кто-то из них уже дослужился до пенсии.
— Людям свойственно в первую очередь думать о себе. Их нельзя винить за это. Такова жизнь…
Я тяжело вздохнул.
Он взглянул на меня.
— Давайте продолжим нашу беседу, — предложил он.
На протяжении следующего получаса Бриттон терпеливо излагал мне подробности плана с ловушкой для Стэгга, чтобы доказать: со своей стороны он не сделал никаких ошибок. Пол постоянно руководствовался правилом: «все особенности и характеристики поведения должны исходить от подозреваемого, Колина Стэгга. Наша задача — проанализировать их. Сами мы ничего от себя вносить не должны. В противном случае мы будем просто реализовывать свои собственные ожидания. Понимаете?»
Я сидел с открытым ртом, пребывая в полной растерянности.
— Ну а как же насчет ритуальных убийств, якобы совершенных Лиззи? — спросил я.
— Как… простите… что вас в них не устраивает? — почти шепотом произнес Бриттон, бросив на меня враждебный взгляд.
— Она ведь говорила, что сможет полюбить только того человека, который совершил нечто подобное.
— Если бы кто-то, с кем вы встречаетесь, сказал бы вам нечто подобное, как бы вы поступили? — спросил Пол. Помолчав, он снова повторил свой вопрос: — Как бы вы поступили?
— Но ведь он так отчаянно хотел лишиться девственности, и тут ему представилась такая исключительная возможность, — заметил я.
— Ничего не могу сказать на это, — сухо произнес Бриттон.