Даниил мотнул головой:
– Думаешь, мне легко?! По землям поганые гуляют, голову приткнуть некуда, Льва вон где оставил, и никто не желает союзником быть.
– Все одно не след жену обижать…
– Ты еще поучи!
Василько только пожал плечами и встал, явно намереваясь выйти вон.
– Постой. Куда теперь податься?
– К Конраду. Болеслав отдает нам на кормление Вышеград, чтоб пока пожили…
Даниилу бы спросить, откуда это известно, но его заботило другое, сжал руки так, что костяшки побелели, на скулах заходили желваки.
– Чужой милостью жить!
– Ну, не живи!
Он все же остался один, Василько, обиженный резкостью брата, ушел. Даниил долго сидел, обхватив голову руками. В ушах стоял незамысловатый вопрос, заданный Переяславой:
– А почему ты нас бросил, а сам сбежал? Вдруг бы дядька Василько нас не спас?
Мать поспешила увести дочь поскорее, но вопрос-то был задан! Неужели остальные думают так же?! Как он сможет объяснить сыновьям, что отправился искать поддержку у мадьярского короля? Получилось, что Льва спасал, бросив остальных.
А еще Злата с детьми… Их спасать некому и спросить не у кого… Война женщинам достается труднее, чем мужчинам.
Даниил вспомнил, что не расспросил, как Анна с детьми оказалась во Владимире-Волынском. Он много о чем не расспросил… Вдруг стали понятны слова Василька, что ей было очень трудно.
Встал, собравшись идти в отведенную комнату, может, там удастся поговорить, успокоить, приласкать… Но оказалось, что Анна ночует в комнате с девочками, а ему отведено место у сыновей. Даниил вышел во двор и долго-долго смотрел на бесстрастные холодные звезды, которым все равно, что творится на этой земле…
Вдруг сзади, неслышно ступая, подошел Василько, видно, тоже не спалось.
– Беженцы… без крова, без дома…
Брат отозвался, чуть помолчав:
– Я, Данила, стал вот о чем думать, таких, как мы, пол-Руси. И не только Руси, а и у угров, ляхов, ятвягов… кого угодно… Будет ли спокойная жизнь, чтобы люди кров не теряли, а то и сами жизни? За эти дни, что с женщинами и детьми помыкался, многое передумал.
– Василько… там, во Владимире…
– Злата? Осталась она, хотя Анна с нами звала. Сынишка недужен, а дочку не отдала. Может, сумеет в лес уйти или еще куда? Я ей денег предлагал, тоже не взяла.
– Да это у нее есть. Страшно, что под татарами осталась, говорят, они красивых в полон берут.
Василько только руками развел:
– Что я мог, Данила?
Они действительно пересидели в Вышеграде. Там не очень чувствовалась война, Батый не дошел, беженцев почти не было. Но вести приходили одна другой хуже.
Хорошо, что сумели уехать из Сандомира, потому что Батый захватывал один город за другим…
Начал, конечно, с самой Галичины и Волыни. Оставшись без князей и безо всякой защиты, горожане попытались сопротивляться. Город Ладыжин на Буге стоял на смерть, татарам не помогли даже 12 постоянно бьющих по крепостным стенам пороков, тогда Батый пообещал оставить жизнь горожанам в случае добровольной сдачи. Жители поверили – в живых не осталось никого… Об их гибели рассказали сами нападавшие.
Злата вскинулась, в дверь кто-то настойчиво стучал. Поправила на плечах большой плат – подарок князя Даниила, скользнула в сени:
– Кто там?
За ней следом выскочила и единственная оставшаяся в доме девка Арина, беспокойно зашептала:
– Не открывай, добрые люди ночами не ходют…
С крыльца донесся взволнованный голос Любавы, соседки, с которой Злата была дружна:
– Златушка, я это.
Заскочив в дом, Любава взволнованно зашептала:
– Бежать надо, слышь, бежать!
– Куда бежать-то, ночь на дворе!
– К Матюхе родич от Киева пришел, сказывает, больно страшная сила прет! Никого не жалеют, ни старых, ни малых, всех подчистую бьют. Даже в полон не берут, насилуют и убивают. А города жгут. Все дороги ими забиты, ни пройти, ни проехать нельзя!
Они уже вошли в комнату, где на лавке, укрытый множеством одеял, лежал сынишка Златы Роман, он уже который день метался в жару, бредил, и надежды, что выживет, не было никакой.
– Куда ж я с ним-то? Недужен, сама видишь.
– А князь где? Неужто забыл про вас?
– Нет, не забыл, но он у угров. Княгиня тоже уехала с детишками.
– А ты чего осталась, как беда, так и не нужна?
– Не говори так, был бы Даниил Романович здесь, чего придумал бы, и город не отдал, и нас всех спас.
– Э-эх! – махнула рукой Любава. – На князей надежды никакой. Самим выбираться надо. У меня санки большие есть, давай на них детей посадим, укроем хорошо, да и прочь отсюда?
– Ты ж сама сказала, что дороги забиты.
– А мы леском. Ты собирайся, может, и Роману полегчает. Немного погодя эти супостаты здесь будут, тогда всем не спастись.
– Я без него не поеду.
– Да я что, прошу оставить, что ли?! Ты в своем уме?! Укутаем, чтоб и нос не торчал, укроем и повезем!
Но Романа укутывать не пришлось, мальчик к утру умер.
– Отмаялся, сердешный, – перекрестилась Любава.
Похоронив Романа, они спешно собрали вещи и бросились прочь из Владимира. Вовремя, потому что совсем скоро городские стены вздрагивали под ударами камней из пороков, а еще немного погодя город уже полыхал.
Выйдя из города, вдруг задумались: а куда идти-то? Со стороны Киева двигалась сплошная стена беженцев, поднятых со своих мест слухами о зверствах поганых. А им получалось навстречу… Но именно это и спасло жизнь.
Две женщины тащили санки с сидевшими в них девчонками и старой матушкой Любавы, проваливаясь в сугробы и на чем свет стоит кляня проклятых набежников. По дорогам действительно потянулись беженцы. Немногим удалось уйти от страшной напасти, обмороженные, голодные, несчастные, они ждали только одного – смерти. Замерзшие трупы валялись по сторонам дороги, за ночь снег заносил прикорнувших людей, и к утру они превращались в холмики. Холмиков вдоль дорог виднелось великое множество. Такое бывало лишь во времена сильного мора.
Мать Любавы была из Болоховских земель, из Звягеля, туда и пробивались через снега и морозы… Отойдя недалеко от Владимира, два дня отсиживались в лесу, пока татары хозяйничали по дорогам. Видели дым от пожарищ во Владимире, едва не замерзли, но сумели выбраться на дорогу, ведущую к Звягелю. Орина слабым голосом убеждала дочь и ее подругу, что стоит только добраться до Звягеля, а там уже ничего не страшно.
Но сама мать не дошла. В одну из морозных ночей ей приспичило; едва поднявшись на слабые, дрожащие ноги, женщина заботливо укрыла лежавших рядом с ней в санках девочек и стала пробираться за сугроб, чтобы присесть. Ей бы позвать кого, но у костра сидел парень, а будить двух измученных трудной дорогой женщин было жаль. Мать Любавы посмотрела на сладко посапывающих дочь и ее подругу и заковыляла в сторону сама. Лучше бы позвала, потому что слабые ноги не выдержали, упала, покатилась да так и осталась лежать. Утром было на один сугроб больше…
Женщины с трудом разыскали замерзшую старушку, с трудом похоронили, попросту завалив камнями в какой-то ямке, потому что остальные шедшие с ними ждать не желали, страшно да и холодно в лесу… И без того от обоза беженцев отстали, догонять не было сил, временами женщины даже жалели, что вообще сорвались с места, если судьба погибнуть, так хоть дома, в тепле, а не в лесу вот так… Но надежда умирает последней, пока она жива, жив и человек. Как добрались до самого Звягеля, и не помнили.
Дядя Любавы появлению нахлебников не обрадовался, а уж его жена тем более. Заметив заинтересованный взгляд, который бросил Мазур на чуть пришедшую в себя Злату, она и вовсе заявила, что такие нахлебники ей в доме не нужны, и самим места мало! Обиженная Любава подхватила на руки свою дочку и крикнула Злате:
– Пошли отсюда! Чтоб у них дом этот сгорел!
На житье попросились в покосившуюся избенку на окраине города. Правда, хозяйка-старушка развела руками:
– Только вот кормить мне вас нечем, и сама давненько уж хлебца не видела, не обессудьте. И хворосту придется из лесу носить, чтоб хоть чуть печку протопить.
Женщины замахали руками:
– Нам бы крышу над головой, остальное все будет!
Чуть придя в себя, они засучили рукава и принялись приводить в порядок новое жилье. Уже к концу дня избенка была вымыта, вычищена, печь обмазана и жарко натоплена, а из нее вкусно тянуло хлебным духом и варевом. Хозяйка, сидя на печи вместе с дочками Златы и Любавы, глотала слюну, страдая от таких запахов.
– Ну, все готово! Милослава, девчонки, слезайте с печи, есть пора.
Девчонок как ветром сдуло, вмиг уселись за стол, хозяйка сползла, охая и осторожно поглядывая на стол. Там и впрямь стояла снедь! Небогато, но хлебушек и каша, а еще горшок с варевом… В ее доме давно такого не бывало. Как сын ушел в дружину и погиб там, так и перебивалась тем, что добрые люди за работу по дому дадут, а в последнее время и вовсе за просто так. Сил уже не было работать, руки-ноги от холода крутило, а помочь некому…
Ложка в ее руках заметно дрожала, варево все норовило расплескаться, не дойдя до старческого рта. Любава рассмеялась:
– Возьми кусок хлебца побольше, сподручней будет.
– Да как же побольше, не одна я тут…
Она хлебала варево осторожно, стараясь не захватить кусочек, а взять юшку. И это заметила Любава, снова рассмеялась:
– Тебе, Милослава, никак в отдельную миску наливать? Чтоб одну водицу не набирала.
Злата улыбнулась:
– Ты, бабушка, не бойся, у нас на что покупать пока есть, а после и заработаем…
Милослава поняла, что с такими постояльцами не помрет с голоду. А выглядели так совсем простенько и не в дорогих тканях или мехах. Ограбили, что ль, кого?
Видно, почуяв ее сомнения, Любава подмигнула:
– Злата наша с князем любилась, оттого и деньги есть. Только молчи про то, никому.
Вечером Злата долго смотрела на колечко, подаренное Даниилом. Где ты, любый? Смог ли спастись и спасти свою семью? Свидятся ли когда?
У них началась новая жизнь, была эта жизнь не слишком богатой или легкой, но это с чем сравнивать, если с Владимиром-Волынским, то одно дело, если с мучениями по дороге в Звягель, то совсем другое…
Одно хорошо: болоховские города Батый не тронул, их князья договорились поставлять татарам корма. Появилась надежда переждать лихую годину, а там как бог даст… Рассчитывать на то, что удалось унести из Владимира, не стоило, да и было его всего ничего. Потому женщины принялись налаживать немудреное хозяйство.
Поутру забил набатный колокол, созывая горожан Холма на площадь. У многих упало сердце: неужто враг у ворот города?! Собирались быстро, кутаясь в шубы, тулупы, платки, потому что мороз стоял нешуточный. Друг дружке передавали плохие новости: враг взял Киев и теперь повернул на Галичину и Волынь! А князь, как на грех, отправился к уграм! Кто говорил, сына сватать, кто, мол, за подмогой. Только какая подмога?! Пока подойдет, и помогать некому будет.
У Холма ни дружины, ни большого количества оружия, ни большого числа защитников. Стали кричать, что надо добровольно городские ворота открыть, может, оставят в покое? Другие кричали, чтобы в лес уйти подальше… И вдруг вперед вышла бойкая бабенка, вдова кузнеца, погибшего в прошлом году, Олена. Уперла руки в бока, насмешливо оглядела собравшихся, цыкнула на пытавшегося отодвинуть ее в сторону щуплого боярина: «Не мешай!» и крикнула так, что тот же боярин присел:
– Кому ворота открывать собрались?! Добровольно свои головы в полон отдавать?!
– Так ведь князя с дружиной нет.
Олена фыркнула на слова рослого детины:
– А ты сам на что?! Князя нет, биться не можем, но к чему крепостные ворота открывать?!
– А как их защитишь супротив пороков да штурма? У нас и стрел-то столько нет.
– Зато у нас Холм есть! Ныне зима, и коли его водицей полить, так ни одна коняка близко не подъедет, ни одну пороку не подтащат!
На несколько мгновений площадь замолчала, сосредоточенно соображая, а потом со всех сторон взревела сотнями голосов:
– Вот чертова баба!
– Чего удумала!
– А и впрямь, водицей полить ее…
– И то, за ночь на морозе так прихватит…
Теперь поднял руку боярин Крячко:
– Верно говорит. Умна, хотя и баба. Только одно мыслю: поливать надо не прямо со стен, а сначала подальше, чтоб и к стене не подойти, и пороки не подтащить. А потом уж сами стены. Только бы воды в колодцах хватило.
– А чего ее сначала из колодцев-то таскать, сначала нам речная вон поможет, а уж когда не с руки будет, тогда и за колодезную примемся.
Следующие дни холмичи усердно таскали воду и заливали всю округу, работали все, не только мужики и бабы, но и дети. В ход пошла вся посуда, какая нашлась от бочек до плошек. Зато когда Батыева рать все же подошла к Холму, то приблизиться на выстрел не смогла – все подходы и сама гора были превращены горожанами в ледяной каток. Для порядка татары все же попытались подняться, но, поломав ноги нескольким лошадям, отступили, сопровождаемые весьма неприличными жестами со стен.
Удивительно, но сам Батый даже не разозлился, напротив, посмеялся:
– Хитрый народ! Пусть живут. Пока…
Не смогли взять татары и Кременец, тоже стоявший очень удачно, но здесь причина была иная: Батый не желал тратить время на штурм небольшого города, впереди его ждали богатые страны на заход солнца. Уничтожив Каменец, Владимир-Волынский, Галич, татары двинулись к границам угров и второй волной к ляхам.
«ТАРТАРЫ» ИДУТ!
Вот теперь Европа испугалась по-настоящему!
Первым отреагировал отлученный папой римским от церкви император Фридрих II, он разослал призыв вооружиться против страшного врага:
«Время пробудиться ото сна… по всему свету разносится весть о враге, который грозит гибелью всему христианству. Уже давно мы слышали о нем, но считали опасность отдаленною, когда меж ними и нами находилось столько храбрых народов и князей. Но теперь, когда одни из этих князей погибли, а другие обращены в рабство, теперь пришла наша очередь стать оплотом христианству против свирепого неприятеля».
К голосу разумного императора не прислушались, ведь он был отлучен папой римским от церкви! Немецким баронам все еще казалось, что это очень далеко, а зазнаек угров и ляхов не мешало бы проучить. И папа римский презрительно промолчал.
Монголы не заставили себя ждать… В начале 1241 года Бурундай прорвался к Висле, занял Люблин и Завихвост, разорил Сандомир, разгромил польское рыцарство под Турском.
Казалось, спасения от них нет, но нападавшие неожиданно повернули обратно на Русь. Впавшая в панику Европа получила передышку, но воспользоваться ею не смогла… Решив, что Батый испугался или вообще передумал, монархи успокоились, но наступила весна, а с весной возобновилось наступление Батыевых орд.
Перепуганный герцог Силезии отозвал тевтонских рыцарей, выступивших в сторону Пскова: не до русских городов, свои бы сохранить. Не зря боялся, войска Батыя уже стояли под стенами Кракова. Как обычно, убедившись в неприступности городских стен, Батый отправил к полякам послов, и, как обычно, послов убили. Город был обречен… Несколько дней горожане не могли спать, вздрагивая от ударов по воротам и днем и ночью. Татары, подтащив к ним возможно ближе пороки, защищенные специальными щитами, принялись разбивать городские ворота. Спешно был отправлен за помощью гонец к герцогу Силезскому. Когда ворота разлетелись в щепу, по улицам Кракова понесся смерч из татарской конницы, не оставлявшей в живых никого…
Ранним утром 9 апреля 1241 года звуки медной трубы призвали рыцарей из ворот Легницы. Объединенное польско-немецкое войско выступало сражаться с захватчиками. Во главе на белом скакуне гарцевал Генрих Благочестивый. За ним, всем своим видом демонстрируя непобедимость и неустрашимость, ехали рыцари Тевтонского ордена со знаменитым Поппо фон Остерном впереди. За тяжеловооруженными рыцарями следовала легкая конница и только потом пехота.
Решив дать бой по всем правилам, чтобы использовать свое преимущество в виде закованных в тяжелые латы рыцарей с пиками наперевес на таких же закованных лошадях, Генрих Благочестивый бросил вызов Батыю и предложил для боя широкое поле. Татары от сражения в поле никогда не отказывались, а потому вызов приняли. Самого Батыя под Легницей не было, он направился со второй волной в сторону угров, но это не помешало расправиться с рыцарями молодому принцу Бандару, сыну хана Чагатая.
Татары посмеялись над самоуверенными рыцарями, выкопав за ночь перед своими позициями ямы и присыпав их соломой. Бросившиеся в свою знаменитую атаку клином тевтонские рыцари быстро попались в западню, их атака захлебнулась, а при следующей татары, отстреливаясь, попросту заманили тевтонцев в болото, а когда те основательно завязли, перебили! Нечто похожее, только на льду Чудского озера, через год проделает русский князь Александр Невский.
У убитых врагов татары отрезали правые уши и отправили в Каракорум целых девять мешков таких «сувениров»!
После сокрушительного разгрома объединенной польско-немецкой армии тумены Бандара отправились в Чехию.
А в это время Батый со своими туменами прорывался через Русский перевал в Карпатах к уграм. Король Бела вспомнил слова князя Даниила в марте, когда получил известие о подходе татарских войск, а чуть позже и напоминание самого Батыя о давнишнем предупреждении не давать приюта половцам. И хотя хана Котяна уже не было в живых, а его сородичи покинули земли Мадьярского королевства, хан не собирался прощать угров. Войско встало под Пештом, в город были отправлены послы. Послов убили, в ответ начался грохот камнеметов.
К Беле на помощь из Хорватии бросился старший брат Коломан, кажется, европейцы начали понимать, что в одиночку они обречены… Это была не просто серьезная поддержка, вместе с имеющимися у Белы силами объединенное войско составляло шестьдесят пять тысяч всадников!