– Кому от того хуже будет?
Но все же рассадил. И сразу же распорядился привести к себе сначала одного, потом другого. Уж что наговорили бояре, стараясь обелить каждый себя! Когда вернулся из поездки Даниил Романович, довольный Яков порассказал много чего.
Теперь бояр позвали на суд обоих.
Стоило уехать Кириллу, как новая напасть – не сиделось тихо Ростиславу в Киеве, и лакомые куски в виде Понизья его манили, словно мух мед. Ростислав подбил с собой болоховских князей.
Галичина всегда манила Михаила Всеволодовича и его сына Ростислава. Если Даниил пытался создать Галицко-Волынскую Русь с севера на юг, то черниговские князья свою наоборот – с востока на запад. Михаила Всеволодовича всегда необъяснимо тянуло в сторону угров, а Черниговщина за Киевом, Болоховскими землями и Галичиной. Вот и бился черниговский князь год за годом за Галичину, болоховские князья и сами под него встали. Видно, по его замыслу, княжество должно простираться полосой от Брянска до самых Карпат, а если добавить владения, что Ростислав получил бы за дочерью Белы, так совсем раздолье!
Но на пути вставали Романовичи, не желавшие отдавать Понизье ни Михаилу, ни Ростиславу, да еще Киев, который то и дело переходил из рук в руки. Не воспользоваться ослаблением Руси от татар Ростислав никак не мог; вернувшись домой и обнаружив Чернигов полностью разоренным, князь поспешил в Болоховские земли, князья которых всегда поддерживали его против Романовичей.
Во Владимире-Волынском уже много чего успели восстановить, но касалось это княжьих хором, дворы простых горожан пока стояли в головешках, а они сами ютились в землянках. Почистили только соборы да княжий терем. В большой гриднице за столом сидели оба брата, Даниил и Василько, и ближние бояре. Конечно, пока не было, как прежде, множества свечей в бронзовых подсвечников, не было и золотых да серебряных блюд и турьих рогов, серебром же кованных. Это все унесли с собой разорившие город татары, но пусто на столе не было. Большие жбаны и корчаги с медами, на блюдах, пусть и попроще, горы жареного мяса, рыбы, хлеба… Ничего, были бы руки смердов да доходы с Понизья, а серебро да злато прибудет!
Уже полились меды, зазвучали веселые речи, сидевшие бояре со смехом вспоминали своих неудачливых товарищей – Доброслава и Григория, кляли, мол, так им и надо, радовались тому, что сами получат не разоренные татарами земли Понизья. И вдруг в гридницу быстрым шагом вошел дружинник из Даниловых, склонился к княжьему уху, и по тому, как у Даниила изменилось выражение лица, стало ясно, что пир окончен. Василько тревожно обернулся к брату:
– Что?
Тот поднялся, почти отшвырнул свой рог, пролив остатки меда на стол, зло фыркнул:
– Ростислав болоховских князей на Бакоту повел!
– Там Кирилл. Справится ли? – первым отозвался стольник Яков, вспомнив не слишком покорную Бакоту. – Может, мне поспешить, княже?
– Ростислав решил земли, что я у Доброслава и Григория отобрал, по-своему переделить! У Кирилла людей достаточно, только бы тамошние в спину не ударили. – Вдруг глаза князя загорелись. – А мы пока в Болоховские земли пойдем! Они на наши налезли, а мы их пограбим! Сбирайтесь!
Болоховские князья самыми хитрыми оказались, понимая, что противиться огромной Батыевой силе все равно что плевать против ветра, они поторопились договориться с татарами, обещав выращивать для них самих зерно, а для их коней корма. Места хорошие, потому и татарам хватило бы, и самим осталось. Помня о первой зиме, когда от бескормицы едва не лишился большей части коней, Батый согласился на такое и Болоховские земли никто не тронул.
А с самими болоховскими князьями у Даниила давний счет, они никогда не упускали случая, чтобы выступить против этого князя. Настало время со всем посчитаться. Болоховские дружины пошли в Бакоту вместе с Ростиславом? Самое время пограбить их земли!
«Услышав о приходе Ростислава с болоховскими князьями на Бакоту, Даниил внезапно устремился на них, города их предал огню, срыл их оборонительные валы… захватил болоховские города: Деревич, Губин, Кобуд, Кудин, Городец, Бужск, Дядьков…» «После того Даниил, захватив всю землю Болоховскую, пожег ее, ибо те земли не тронули татары, чтобы там для них сеяли пшеницу и просо».
Дружины Даниила и Василька, который сам остался стеречь Волынь от литовцев, но воинов отправил со старшим братом, налетели на ничего не ожидавшие Деревич, Губин, Кобуд, Городец, Бужск вихрем. Заполыхали сначала посады, потом и стены городов. Уцелевшие люди были полонены, все разграблено. Вот и появилась снова на княжьих столах дорогая утварь, а свечи встали в дорогие подсвечники. Если враг отобрал у них, то сами князья тут же отобрали у кого-то другого! Даниил велел срыть оборонительные валы, чтобы не могли больше болоховчане сопротивляться его дружинам.
Оставался Дядьков, но туда подоспел и Кирилл со своими людьми.
Сам печатник столкнулся с Ростиславом и болоховскими боярами у стен Бакоты, и у каждого была надежда убедить противника пока словесно, не вступая в бой. Но сколько ни говорил укоряющих слов Кирилл, сколько ни увещевал Ростислава, тот лишь фыркал в ответ, мол, право сильного, кто возьмет под себя Понизье, того и будет! Кириллу надоело, он рявкнул:
– Тогда биться будем!
И, видно, так у него вышло внушительно, да еще поддержала немалая пешая дружина, что Ростислав отступил, уйдя за Днепр. Кирилл бросился на помощь князю к Дядькову.
Домой вернулись с солидной добычей, болоховские города были богаты. Но стоило уйти, как принесли весть, что, разозлившись, Ростислав снова устремился к Галичу. Больше совестливые уговоры Кирилла его не сдерживали, потому как сам уговорщик грабил не хуже своего князя. У Даниила снова скрипели зубы, а желваки на лице ходили ходуном. Да что ж это такое?! Снова борьба за Галич?! И ведь кто сопротивлялся? Ростислава вместе с частью бояр поддерживал галицкий епископ Артемий. А в Перемышле тамошний епископ.
Даниил отправился на Галич сам, во Владимире оставил Василька (от греха подальше), а на Перемышль отправил дворского Андрея. Толковый боярин этот Андрей, хотя и молод.
Ростислав бежал, прихватив с собой епископа Артемия, сказывали, грозил, что придет и его время… Князь смеялся:
– Долгонько ждать будет!
И Константин из Перемышля бежал, а вот епископа и всех остальных оставил. Андрей с удовольствием пограбил епископское хозяйство, поживиться было чем… Дружинники с воодушевлением раздирали на виду у связанных хозяев их прилобья из волчьего и барсучьего меха, кромсали мечами бобровые колчаны. Вдруг к Андрею подошел какой-то плюгавенький слуга и принялся что-то шептать на ухо. Дворский сначала брезгливо отодвинулся, из-за отсутствия зубов у доносчика изо рта вылетала слюна, но потом все же прислушался:
– Ах, вот как?! Ну и где он?
– А вона! – указал тот грязным пальцем на одного из сидевших в углу.
Дворский поманил человека к себе пальцем, но тот презрительно отвернулся. Андрей кивнул дружинникам:
– А ну-ка поднимите этого сладкоголосого!
Он осматривал поставленного посреди комнаты человека с ног до головы, словно прикидывая, как лучше над ним поизмываться. Голос дворского зазвучал ласково-укоризненно:
– Не захотел ты, Митуса, князю служить, для него песни свои сладкоголосые петь. Может, теперь одумаешься?
Знаменитый певец, а это был действительно он, Митуса стоял оборванный, точно бездомный бродяга, дружинники постарались, все, что было на Митусе ценного, забрали себе, глаз подбит, на скуле след от плети. Но он насмешливо вскинул голову:
– Я князю пел, да только не твоему разбойнику, а достойному! И одумываться мне нечего, я никому не изменял!
Такая отповедь Андрея не смутила, усмехнулся:
– Не будешь, значит, Даниилу Романовичу песни слагать?
– Не буду.
– И петь не будешь?
– И петь не буду!
– Тогда под плетью попоешь, – сокрушенно вздохнул дворский.
– Бей, – пожал плечами в ответ Митуса, – твоя сила. Коли не выдержу, так кричать стану, а совсем забьешь, помру, но петь твоему извергу и тебе не стану.
Пререкаться с певцом глупо, Андрей кивнул дружинникам:
– В кандалы и к князю, там запоет… С огнем под пятками еще какие песни запоет…
Может, разборок было бы и больше, но вдруг принесли весть, что Батый со своим войском повернул обратно и идет от угров.
У Даниила новая забота, но она не связана даже с безбожными татарами. Он придумал невиданное – постричь Кирилла в монахи и поставить митрополитом!
Услышав про задуманное, Василько глаза раскрыл:
– Как тебе такое в голову пришло?
Даниил пожал плечами:
– Кирилл и без того сан имел, осталось лишь монашество принять. Семьи у него больше нет, да и не интересуется. Предложу, поддержу, чем он хуже Петра?
– Да я не о том, чтобы постричься, я о митрополии. Разве это князю решать?
– А кому? Почему Иоасаф сам себя митрополитом назначить мог, Михаил Всеволодович его заменить Петром Акеровым тоже, а я Кирилла не могу?
– Окстись, Иоасаф и Петр хотя бы епископами были, а Кирилл и вовсе не монах!
– Будет, и монахом будет, и митрополитом!
Следующим потрясение испытал холмский епископ Иоанн:
– Дозволь сказать, княже, митрополия не княжья вотчина, и митрополитом не ставят за заслуги перед князем. И Иоасаф, и Петр правило преступили и за то ответ пред Богом держать станут. На митрополию патриархи ставят.
– А где те патриархи? – хитро прищурил глаза Даниил. Он уже знал, что патриарший стол в Никее стоит пустым. – И кого ставят? Кто ныне из греков на Русь доброй волей пойдет? Опасно здесь, а потому своего надо.
– Так ведь выбрать надо, – не сдавался епископ.
– Выбирайте. А кто выбирать будет, если в Киеве и вовсе никого нет, а остальные далеко-далече! – Вдруг его лицо стало даже сумрачным. – Помоги, святой отец, достойного в митрополиты поставить, ведь знаешь Кирилла, он хорошим пастырем будет.
Епископ вздохнул:
– В том ты прав, князь. Только поэтому и не возражаю. Помогу. А ты с Кириллом-то говорил, что он молвит?
– Нет, – признался Даниил со вздохом.
– Вот те раз! Без него его и оженили!
– Поговорю. Сначала хотел понять, что не все против будут.
– Когда это ты, Данила Романович, с противными твоей воле считался?
– Но ведь не в церковных же делах…
– Ой ли? Неужто свою задумку бросил бы, скажи я, что против?
– Нет.
– То-то. А про Кирилла верно мыслишь, если не воспротивится, добрый митрополит может получиться. Я помогу.
Сам Кирилл даже не сразу поверил княжьим словам:
– О постриге давно подумывал, с той поры, как в Синеволодской обители с княжичем жил, но не о сане же, Даниил Романович!
– Ты пойми, Кирилл, сейчас не то важно, чтобы долго в сане епископском бывать, Руси единый пастырь нужен, ой как нужен! Не отдавать же сию заботу северным епископам? Вон ростовский станет митрополитом, думаешь, его наше Понизье волновать будет? Или новгородского? Вот и хочу своего поставить, чтоб не только Северо-Восточную Русь знал, но и нашу, Южную.
Кирилл действительно принял постриг и серьезно задумался над тем, что должен делать, если Даниил и впрямь настоит на поставлении его на митрополию. С Романовича станется, этот если что надумал, то настоит на своем…
Недаром осень иногда зовут золотой, осенние дни иногда бывают лучше летних. Стольник Яков вздохнул полной грудью. Стояло теплое бабье лето, по ветру летели тонкие паутинки, иногда легкий ветерок обрывал совсем пожелтевший листок, но большинство крепко держалось на ветках, превращая деревья в желтое и красное кружево.
Природа словно не спешила сбрасывать свой богатый желто-красный наряд, давая людям налюбоваться на этакую красоту перед колючими зимними ветрами, снегами да морозами.
Но не до любования. Принесли известие, что Батый идет обратно, снова повернул на Русь. Это означало разор и гибель, люди бросились прятаться в леса, смолк стук топоров, тех, кто поднимал сожженное жилье, зато заголосили бабы. А к князю – и того хуже – примчался половчанин Актай, потребовал сразу встречи с Даниилом. И было в его глазах и голосе что-то такое, что заставило стражу пропустить.
Данила, услышав о появлении нежданного половчанина, сам вышел навстречу:
– Что?!
– Батый не просто на Русь идет, он отправил двух багатуров – Манымана и Балая искать тебя! Вскорости у Холма будут, я ненадолго опередил. Через Завихвост идут. Беги, князь.
Даниил замер, пораженный известием. Значит, не закончилось противостояние с Батыем? Но на сей раз он отрезал возможность бежать даже к ляхам или уграм. Уже через несколько минут обсуждали положение с Васильком и Кириллом. Вот когда Даниил порадовался, что, несмотря на все настояния Анны, не забрал с собой семью, только Лев с ним, а остальные дети далеко, в Вышеграде. Там тевтонские рыцари, тоже надежда небольшая, но все же дальше от татар, чем здесь…
– Данила, пойдем ко мне во Владимир, а татарам надобно сказать, что ты к ятвягам утек или вообще куда в Пинск.
– Ну, сейчас отсижусь, а потом как?
– А потом и думать будем. Как Бог даст, – согласился с младшим князем Кирилл.
– А если они во Владимир снова пойдут?
– Они не дурней нас с тобой, Владимир сожжен, там и жить-то негде, а Холм целый стоит, чего бы ты во Владимире сидел-то?
– Татары и Холм сожгут. Ныне гору водой не зальешь.
Кирилл только руками развел:
– Иного, князь, не дано.
Даниил вышел перед народом. Зубы сцеплены так, что едва не трещат, в глазах ярость чуть не звериная и горечь неизбывная. Собравшиеся и без слов поняли, как трудно князю, потому стояли тихо, внимая каждому слову.
– Батый меня ищет, сказывают. Не должно всему городу за князя отвечать.
– Не пустим, княже, поганых в город! Не сомневайся!
– Иначе мыслю. Мы с князем Васильком Романовичем и митрополитом уйдем. Холм заприте, поганым отвечайте, что князья с перепугу удрали, только об их приближении услышав. Ворота городские не открывайте ни на какие уговоры. Даже если меня в их руках связанного увидите, не открывайте. Запомните, поганым веры нет, они все города, которые сначала сопротивлялись, взяв, разорили и перебили! Одна у вас надежда на крепкие стены Холма и то, что у татар пороков с собой не будет.
– А ты-то куда, княже?
– Я? – Всего на мгновение задумался Даниил, но потом голос стал твердым: – Я на Володаву, а после к Пинску. Жив останусь, вернусь, может, свидимся.
Они действительно выехали из города в сторону Володавы, но, едва добравшись до реки, свернули в обратную сторону к Владимиру. Василько был прав, кому придет в голову разыскивать князя в сожженном Владимире, когда есть крепкие стены Холма? Даниил вздыхал: только бы не открыли ворота, иначе и Холм ждет судьба Владимира и других крепостей.
Батый Галичину прошел югом, почти не тронул, разве только побуйствовали те багатуры, что князя Даниила искали… Но и они благодаря княжьей хитрости на север ушли.
Князья бежали вовремя, потому что уже через день под стенами города стояли татарские всадники и кричали горожанам, чтобы те позвали князя Даниила!
– А где мы вам его возьмем?
Татарин в большой меховой шапке злился, не верил:
– Коназа зови!
Вышедший на стену стольник Яков развел руками:
– И… голуба, опоздали вы маленько, удрал наш князюшко.
– Куда?!
– Он давно уж в Володаве, а то и дальше где, в Берестье или Пинске!
Татары не так глупы, чтоб поверить на слово, но им удалось захватить смерда, привозившего в Холм возок с сеном, изрядно замученный, он отвечал то же: князь Даниил решил горожан не защищать, а бежать побыстрее и подальше. Куда? Сказывал, что в Пинск. Бежал только вчера сначала в Володаву. То, что князей в городе нет, подтвердил и пойманный мальчонка, размазывая злые слезы по щекам, он поведал о словах Даниила про Володаву и Пинск.
В следующие дни Володава и округа озер содрогнулась от татарской злости. Зато Холм вздохнул свободней, пороков у Манымана и Балая действительно не оказалось, а без них стены не взять. Татарские багатуры князей Романовичей не нашли, так и вернулись к Батыю ни с чем, основательно разорив земли, по которым проходили.
На обратном пути им попался Звягель. Нет, разорять город Маныман и Балай не стали, но по окрестностям прошлись, взяв корма для коней и еду для себя…
У Любавы и Златы жизнь уже немного наладилась, в первую зиму намерзлись и наголодались, теперь спешили обустроиться. Женщинам без мужских рук плохо, пришлось пустить в дело дары князя, которые Злата сумела унести с собой из Владимира. Пригодились и колты, и серьги, и перстни с ожерельями. Только Аннушкиных не трогала, иногда доставала и любовалась Рюриковым трезубцем, не показывая даже дочери.
Осень стояла теплая, и все спешили запастись на зиму грибами, благо было тех видимо-невидимо! Злата, Любава и Аннушка тоже отправились за такой добычей. Все прекрасно понимали, что каждый высушенный гриб будет означать еще одну ложку вкусного варева, а корзинка – еще несколько дней сытости. Потому и было все завешено связками сушившихся боровичков да красненьких, заполнялись кадушки груздями и рыжиками… А еще вот-вот кисленькая ягодка пойдет… и чернички уже насушили, и малина сладкая есть… Лес, он добрый, прокормит. Только и к нему с добром надо…
Это внушала Злата Аннушке.
В тот день они были снова втроем, у Любавы дочка осталась с Милославой, она ходила плохо, прихрамывая, потому в лес выбиралась редко. Но хватало ловких рук двух женщин и дочки Златы.
Быстро набрали почти по корзине, решили остальное добрать на обратном пути, обратно так и шли вдоль дороги к городу, но только по лесу. У Златы корзина уже была полна, а Любава с Аннушкой еще брали грибы чуть в глубине леса, держа дорогу на виду. Откуда выскочили эти татары, никто и не понял. Любава, услышав конский топот и голоса, а потом крик Златы, побледнела и метнулась к дороге, но почти сразу дернулась обратно, утаскивая за собой и сопротивлявшуюся Аннушку.