Едва выскочили из леса, как все чуть не обернулось трагедией. Стольник Даниила Яков Маркович ускакал вперед, а воеводу Шелва рядом с Даниилом сбили копьем. Пока помогал выпутаться, едва сам не попал в плен. Вернее, схватили, но Даниилу удалось вырваться и даже пронзить копьем угрина, идущего на помощь Фильнию.
Лев, конечно, несмотря ни на какую опеку, полез в самую гущу, даже подобрался к самому Фильнию и поломал о его щит копье. Если б только Фильний знал, что за мальчишка пытается выбить его из седла, бросил бы всех остальных и занялся им. Но рыцарь только выругался:
– Щенок!
На Фильния теперь шел уже сам князь Даниил, который понимал, что нужно как можно скорее свалить его хоругвь. Удалось, именно Даниил разорвал в клочья знамя угров. Теперь коннице Василька пришлось сражаться с ляхами. Даниил понимал, как трудно брату, и уж не чаял увидеть того живым.
Ободренные успехом русского войска горожане открыли ворота и принялись избивать оставленных для защиты тыла пеших воинов. Если не было стрел, в ход шли обыкновенные камни. Хотя добрых стрелков и в Ярославе хватало.
Никак не ждавшие нападения сразу со всех сторон, дрогнули сначала Ростиславовы воины, вооруженные легче рыцарей. Но отступать некуда, и они просто побежали. Еще немного, и за ними последовали всадники. Теперь рыцарское войско бежало уже все, кто как мог и успевал. Их расстреливали в спины, словно загнанного зверя на охоте. Повсюду метались обезумевшие кони без всадников, добавляя беспорядка и паники.
Битва шла до темноты, разгром был полным, в плен попали все трое предводителей. Обещавший помиловать князя Фильний сидел связанный в ожидании собственной участи.
Князья вместе со своими воеводами обходили пленных. Вдруг Лев, гордо вышагивавший рядом с отцом, заметил Фильния, не выдержав, пнул его ногой:
– У, проклятый! Из-за тебя копья лишился!
– Что?! – изумился Даниил.
– Да вот об него я свое копье поломал, больно латы крепкие оказались.
Князь хохотнул:
– Знаешь, Лев, с кем сразился? Это же бан Фильний!
Фильний, подняв голову, зло выругался на княжича, досадуя, что в бою лишь отмахнулся от мальчишки, а не разрубил пополам.
Василько Романович похлопал племянника по плечу:
– Хорошее боевое крещение принял, княжич.
– Я еще вернусь и утоплю в крови твои города, а твоего щенка повешу на березе! – прошипел Фильний. Он верил, что, по рыцарским законам, его выкупят из плена и снова позволят биться с врагом.
– Нет, ты больше ни против кого меча не поднимешь, мы тебя казним!
– Пленного рыцаря нельзя казнить! – заверещал Фильний.
– Это по каким законам?
– По рыцарским, – приосанился тот.
– А я не рыцарь, я русский князь, мне можно!
Хохот окружающих заглушил отборные ругательства Фильния.
Фильния действительно казнили, а вот Ростислава Черниговского Даниил и Василько пожалели, заставив клясться, что больше не поднимет руку против их земель. Князь поклялся, да верилось в это с трудом.
Лев, чуть остывший после сечи, горделиво прохаживался по полю боя. Князь покосился на сына с опаской, много раненых, еще способных держать оружие. Как бы не пострадал, но потом вздохнул: все в руках Божьих, что будет, то и будет. А бился сын хорошо, можно гордиться…
Княжич рассматривал тех, с кем совсем недавно бился. Теперь они лежали, глядя в небо остановившимися глазами, молодые и пожилые, крепкие и совсем юные, как он сам, у которых подбородок не успел зарасти первой щетиной. Не им убиты, но ведь убиты же. Кто-то остался дома, почти всех ждут, у них могли быть или есть дети… В княжиче боролись два чувства – восторг от победы и ужас от человеческой смерти, пусть даже и вражьей. Он вглядывался в лица рыцарей, с которых стаскивали, срубали латы горожане (железо всегда в хозяйстве пригодится!), не закрытые забралами лица были вполне обычными, не лучше, но и не хуже лиц его воинов.
Даниил заметил эти раздумья, поспешил к сыну. Трудно убивать сначала, потом и рука, и душа пообвыкнут, в противнике будешь видеть только врага, а в первый раз всегда вот так. Но если сейчас у Льва пересилит чувство сострадания, то в следующий раз он не сможет поднять меч на врага.
– Лев, это враг. Безжалостный. В бою никогда нельзя его жалеть, не убьешь ты, убьет он.
– Я не в бою, – вскинул на отца глаза юный княжич.
– И после боя тоже. Тот, кто против тебя меч в бою поднял, поднимет его и в следующий раз, если ты оставишь ему такую возможность.
– Но ведь ты оставил жизнь Ростиславу?
– Думаю, зря, он снова против будет и чужих позовет, но я одно знаю: я сильнее, и сейчас ему не совладать. Он племянник, сестрин сын, кровь моя и твоя тоже, но запомни, Лев, если снова руку поднимет, отсекай эту руку без раздумий!
Княжич только кивнул.
Когда уже все прошло, братья долго беседовали, пытаясь понять, как быть дальше. С востока татарская рать поджимала, с запада угры да ляхи. Русь между двух даже не огней, а гигантских жерновов. Как выстоять, с кем договариваться?
– Князь Александр Ярославич ливонцев побил, но надолго ли? А если снова Батый со своими придет? Как с рыцарями договариваться, если они только о том и мыслят, чтобы тебя самого сокрушить?
Тяжелые мысли не давали покоя князьям, лишали сна, протягивали морщины на их челе.
– Ладно, будет беда, будем и отбиваться, что загодя терзаться! Только города крепить надо, чтоб осаду выдержать могли, вон был укреплен Ярослав, успели на подмогу.
На том и порешили, не знали князья, что совсем скоро Даниилу придется принимать решение. А потом еще и еще раз… И заботиться о том, чтобы выжить, не будучи раздавленным, предстоит ему очень долго, до тех пор, пока не встанет крепкая Русь, правда, уже Московская. Но и на нее будут то и дело наползать вражьи полки, и ее будут пробовать на зуб, выстоит ли, выдюжит? Выстояла и выдюжила.
В ОРДУ
В Холм примчался совсем нежеланный гость. Конечно, он приехал не один, сопровождали трое. Все надменные, на окружающих почти и не смотрели, узкие губы сложены в презрительной ухмылке, узкие глаза – словно угольком кто по лицу чиркнул – не поймешь, на кого направлены, лица бесстрастные, что твоя колода! Один сквозь зубы прошипел, головы не поворачивая, что к князю прибыли послы от Бату-хана.
Послы во все времена и у всех народов люди неприкосновенные и уважаемые. Только чего так кичиться? Слуга бросился за дворским Андреем:
– Андрей Иванович, там послы от поганых прибыли!
Тот уже и сам шел по двору, слуга крикнул громко, Андрею показалось, что татарин понял, глаз зло блеснул. Вот сколько раз матери, едва научив говорить, своим детям твердят: язык твой – враг твой! И понимают люди, вылетают зряшные слова из уст, что птицы, да ведь произнесенного обратно не вернешь. Что было татарина обижать?
Дворский подошел ближе, с достоинством поклонился:
– Милости просим на княжий двор, коли послами прибыли.
Все прибывшие молча слезли со своих невысоких лошадок и направились вслед за Андреем Ивановичем. Впереди вприскачь помчался другой слуга, посланный сообщить князю. А тот, что глупость ляпнул, тут же добавил еще одну:
– А они чего же, Андрей Иванович, немцы, что ли, али глухие?
– Я тебя сейчас плетью-то перетяну, если рот свой не закроешь! Замолчь, сказано!
Холоп бросился прочь от тяжелой руки дворского, понял уже, что не дело языком мелет. Но подальше шепотом все же поинтересовался у дружинника, наблюдавшего за послами:
– А и правда, чего они все молчком? Вроде по-нашему разумеют…
– Им ни с кем не положено говорить, кроме того, к кому прибыли! Прежде как князю не передадут, что велено, рта не раскроют, даже если помирать будут.
– Ух ты… А ежели, к примеру, в проруби тонуть станут, тоже на помощь не позовут? – Глаза парня блестели восхищением от такого предположения.
– Ну и трепло ты, Митрий! Верно дворский плетью погрозил вытянуть!
Послов провели в хоромы, предложили пить. Но в комнаты прошел только один из послов и толмач, двое других остались подле коней. Стерегли, что ли?
– Вашего черного молока не держим, уж простите великодушно. А меда или водицы чистой пожалте, – повел рукой дворский.
Князь пришел быстро, чуть склонил голову в знак приветствия, жестом пригласил садиться, внимательно оглядел. Даниил понимал татарский, но показывать этого не стал, смотрел выжидающе, пусть сами скажут, чего хотят. Послы не заставили себя долго ждать, остановившись посреди комнаты, не садясь и все так же глядя прямо перед собой, один из них протянул князю свернутую трубочкой грамоту. Даниил глянул на печать, запечатано не самим Батыем, но кем-то из его нойонов.
Князь язык понимал и говорить мог, но вот читать нет. Засомневался. Посол, видно, заметил, презрительно что-то произнес, второй рядом с ним, видно, толмач, перевел:
– Там по-урусски. Если коназ читать не умеет…
Не сводя глаз с надменного татарина, Даниил молча вскрыл письмо, посол все так же смотрел в сторону. И как видит, если не глядит?
Князь язык понимал и говорить мог, но вот читать нет. Засомневался. Посол, видно, заметил, презрительно что-то произнес, второй рядом с ним, видно, толмач, перевел:
– Там по-урусски. Если коназ читать не умеет…
Не сводя глаз с надменного татарина, Даниил молча вскрыл письмо, посол все так же смотрел в сторону. И как видит, если не глядит?
Князю с трудом удалось не выдать своих мыслей, когда прочел одну-единственную написанную фразу: «Дай Галич!»
И руку, которая едва не скомкала проклятый пергамен, тоже с трудом сдержал. Медленно поднял глаза от листа на лицо посла и встретился-таки с его злым глазом. Но своих не отвел, спокойно усмехнулся:
– То не Батыева печать, от кого прислано?
– Хан Могучей прислал!
И снова впивался глазами проклятый, ждал, что ответит русский князь. Тот пожал плечами:
– Ответа ждать будете?
– Ответа?
Только тут Даниил сообразил, что и посол говорит по-русски! К чему тогда через толмача переговариваться? Взяла злость, снова с трудом сдержался. Но Даниил хорошо помнил, что послов, даже самых надменных, обижать нельзя. Кивнул на Андрея, застывшего у двери, точно чуткий пес при своем хозяине:
– Он вас проводит и устроит. Отдохните с дороги.
– Послание передали, сейчас поедем.
Против своей воли Даниил усмехнулся:
– Галич с собой возьмете? Он не здесь, не в Холме.
Посол снова скривил губы:
– Шутишь, коназ? Я скажу Могучею, что ты согласен.
– Нет! Батый рассудит, ему подчинюсь.
И сам не знал, почему так сказал. Что значит, Батый рассудит? Батый на Волге в Сарае сидит, неужто придется к нему за пайцзой ехать, свои собственные земли у поганого выпрашивать?!
Посол, не отвечая, повернулся и вышел прочь. За ним толмач.
Глядя в окно вслед уезжающим послам, Даниил поинтересовался у вернувшегося в дом Андрея:
– Кто это Могучей? Не слышал такого.
– А черт его поганого знает!
Даниил снова глянул в грамоту и на печать. Запечатано кем-то весьма важным, но имя незнакомое.
– У ентих поганых, княже, столько ханов да принцев, что у нас коней в дружине. Мало ли?
Даниил понимал, что не появление нового царевича или хана страшно, а то, что Батый вспомнил о нем и его землях. Пришла его очередь выбор делать… Рука все-таки сжала, скомкала пергамент, зло бросила на пол!
Дворский сначала виду не подал, но стоило Даниилу выйти прочь, бросился к письму, поспешил припрятать, только вот беда – прочесть не мог, не знал грамоту… Он задумался, к кому подойти. Если князь сам вслух ничего не сказал, значит, не хотел, чтоб знали. Кому можно доверить? Решил, что только князю Васильку, тот грамоту разумеет.
Василько, только глянув на написанное, побледнел.
– Что там?!
Младший князь помрачнел.
– Хан Галич требует.
– Га-алич?!
До самого утра горели свечи в комнате у князя, рассвет застал его вышагивающим из угла в угол. Конечно, Даниил не мог заснуть, он думал и думал. Неважно, чья печать стояла на послании, главное, за Галичину тоже взялись. Он столько лет бился, чтобы иметь право сесть на отцовском столе, столько сил на это положил, так неужели теперь отдавать?!
Даниил горько усмехнулся: победил всех соперников, но далекий татарский хан может запросто все отобрать! Это была уже не просто угроза на время потерять Галич или земли, это была угроза потерять саму жизнь. Батый вставших против него не только не жаловал, а безжалостно преследовал! Котян не смог и у угров спрятаться, а Бела вон на остров уплыл. Что делать?
Татары в Киеве, от них до Галича рукой подать, и удрать не успеет. Однажды смог бежать от Манымана, второй раз так схитрить не дадут. Это была угроза полного краха. Он сумел ни разу не столкнуться с самим Батыем или его нойонами, сумел, когда нужно, сбежать, пересидеть, спастись, но теперь деваться было просто некуда! Отказаться? Тогда его ждет участь Котяна и вечные скитания. Выступить против? Потеряет вообще все вместе с жизнью, его дружине не выстоять, помощников нет. Когда-то мать советовала смириться, перехитрить, чтобы спастись и набрать сил для отпора.
Однажды он схитрил, спасся, получилось, что теперь?
Утром Даниил позвал прежде всего брата Василька. По тому, как смотрел младший князь, старший понял, куда исчез лист пергамена:
– Ну, если ты все знаешь, скажи, что думаешь.
Василько опустил голову:
– Не знаю, что и сказать, Даниил. Всю ночь думал, но ничего не придумал. Слишком велика сила у этих поганых, чтоб нам выстоять, но хуже, что крепости наши еще не достроены, не выдержать нам осаду.
– А я надумал.
– Что?
– В Орду ехать надо к Батыю на поклон.
– Как в Орду?! Такого еще никто не делал!
– Почему же? Князь Ярослав Всеволодович ездил и с Батыем подружился. Меня Батый не зовет, правда.
– Нет, Даниил, если нельзя не ехать, так меня пошли, я поклонюсь поганым.
Князь сокрушенно покачал головой:
– И так предвижу вопросы, что прежде не поклонился. Самому мне надо, заодно и изнутри посмотрю.
Он немного подумал и вдруг усмехнулся:
– Помнишь, когда я в Киев ездил, а потом вдруг к Беле собрался? Я тогда к матери заезжал. Знаешь, что она мне посоветовала? Прежде всего жизнь сохранить себе и всем вам, а потом поклониться силе, которую одолеть не могу, чтобы силы накопить и уверенно ударить. Она говорила и что Бела помощи не даст, и что все биты будут. Не поверил, ярился… А про то, чтобы выю согнуть, и вовсе не помышлял. А теперь думаю, может, она права была? Не зря же Ярослав Всеволодович с ними, говорят, дружбу завел? Владимир его из руин поднимается, и татары не бьют. Может, стоит и выю иногда согнуть? Горько это, невыносимо горько, но лучше согнуть, чем зря жизнь потерять?
Чем больше думал, тем чаще приходила в голову страшная мысль о том, что с Востока и Запада словно в сговоре действуют. Конечно, это для всех привычно, если на противника нападают справа, то поторопятся и слева, но уж больно слаженно все происходило.
Однажды попытался с владыкой об этом поговорить. Уж на что тот от ратных дел ныне далек, сразу понял:
– Прав ты, Данила Романович. Доказательств на то не имею, да только сговор чую.
– Батый Русь со своей стороны терзал, к нам меченосцы в Дрогичин полезли, а тут и Биргер подоспел. Хан на Киев пошел, а ливонцы на Псков и Новгород. А к чему уграм было разговоры про сватовство и помощь вести, если не собирались ни помогать, ни дочь отдавать за Льва? Выманили меня подальше, чтоб я не мешал, а после и придержали… Попался на их посулы, как телок за сеном потянулся! – У Даниила даже кулаки сжались от одного неприятного воспоминания. – Не верю я больше никому! Только как, отче, одному против всех?
– Знаешь, князь, одно мыслю: каково бы ни было, тебе сначала свою землю сберечь должно. Ты не просто меж двух огней, ты меж двух жерновов попал. Может недаром князь Ярослав Всеволодович-то выю перед погаными гнет? Ему не устоять меж ними и напастью с севера. Александр побил шведов, а потом немцев, да ведь не уничтожил. Стоит Батыю новую рать послать, как рыцари духом воспрянут и снова терзать с двух сторон будут. Так и Галичина с Волынью. Ярослав Владимирский не счел зазорным даже ханским женкам низенько поклониться, только бы дали мертвых после разгрома похоронить да города заново отстроить.
– И я поклониться могу, не переломлюсь. Всем могу, ханам, женкам, деткам, воеводам его… Не потому что боюсь, а потому что и впрямь сильны, сильнее нас ныне. Одного не смогу, владыка, идолищам их не поклонюсь и меж огней не пойду для очистки.
Кирилл задумался, потом покачал головой:
– Меж огней-то не страшно, прыгают же вон парубки да дивчины на Ивана Купалу, да не отлучают их от церкви за то. Огонь, он веру не сменит тебе. А про идолища подумаю, как тебе того избежать. Но если и придется, Даниил Романович, я твой грех на себя возьму. Тяжко будет, когда пред Господом предстану, но все равно возьму, потому как не ради себя, своего спасения делать это нужно, а для Руси. – Чуть помолчав, добавил: – На одно уповаю, что Господней волей будем избавлены мы от такого святотатства…
Долго обсуждали и со многими, больше всех дворский Андрей горячился:
– Надо было этих послов на обратном пути придушить-то, а потом сказать, что грамоты не видели и послов тоже.
– Знаешь, кому объяснять стал бы? Самому Батыю и объяснял! Забыл, какой ратью он по Галичине прошел?! Так то лишь прошел, а не повоевал!
Дворский развел руками:
– Да я что, я ничего… Только не могу князя в Орду отпустить!
Вокруг рассмеялись, точно Даниил спрашивал у своего дворского разрешение на поездку. Сам князь усмехнулся:
– Не можешь отпустить? Придется тебе, Андрей, со мной ехать…
– А что? И поеду, посмотрю, как поганые живут! А может, и свое житье покажем!
– Ты покажешь! – хохотали вокруг. – Отучишь поганых кумыс пить или научишь в бане париться?
Неугомонный Андрей умчался готовиться в дальний путь.
– Даниил, а как же ты поедешь, говорят, по всей земле, что под Ордой ныне стоит, пропуск особый нужен, иначе всякий поганый право имеет убить, ежели пожелает.