Возможно, Наташе было бы намного проще, если бы она могла заняться чем-нибудь, что хоть немного отвлекло бы ее от мыслей о рисовании, но, потеряв работу, она лишилась этой возможности. Изо дня в день выходила она на улицу, словно охотник, бродящий по лесу в ожидании открытия сезона, и наблюдала. Жажда работы становилась все острее, стремясь к некой кульминационной точке, она поглощала все, и единственное, что пока сдерживало эту жажду, — это ответственность. Наташа знала, что будет, если она кого-то нарисует — слишком свежо было в памяти то, что произошло с дворником и его сожительницей. Не только ради удовлетворения собственных желаний, но и даже ради чьего-то блага она не имела права рисковать чужой жизнью.
Вскоре появилась новая проблема. Деньги, которые Наташа получила при уходе с работы, таяли неудержимо, никаких сбережений у нее не было, крошечные пенсии матери и тети Лины были не в счет, их едва хватало на оплату коммунальных услуг. Кроме того, она, набравшись смелости, съездила в Славкин магазин, чтобы проверить свои подозрения, и узнала, что Слава больше не является совладельцем магазина — он забрал свою долю деньгами и вышел из дела, и случилось это за несколько дней до того, как Наташа встала перед мольбертом возле Дороги. Подготовка к ее работе, насколько Наташа могла судить, стоила немалых денег, да и поездка в Красноярск тоже, а это значило, что по приезде Слава окажется в таком же финансовом положении, как и она. Над этим следовало задуматься, и отсутствие денег стало тем фактором, который заставил ее поднять голову и оглядеться вокруг. Если она сама и относилась теперь к деньгам достаточно равнодушно, от этого в устройстве жизни ничего не менялось — деньги нужны были, чтобы содержать мать и тетю Лину, достучаться до которой в ее собственном маленьком мире становилось все сложнее; деньги нужны были, чтобы вернуть все долги Славе; деньги нужны были, чтобы как-то поддерживать собственное существование — ведь теперь она была не толь-ко художником, но и хранителем — ей нужно было следить за картинами, пока все их не перевезут в Красноярск, опять же, деньги были нужны, что-бы оплатить эту перевозку.
Размышляя над этим, Наташа, за четыре дня до возвращения Славы, сидела на скамейке возле старого кинотеатра, в котором теперь расположился небольшой рынок, и курила. В поисках работы она обошла несколько магазинов, но никому не нужен был продавец или уборщица, и теперь она, уставшая и расстроенная, отдыхала в тени пышного клена, сбросив босоножки и вытянув ноги. С этой стороны кинотеатра люди ходили редко, никого, кто бы хоть чуть-чуть заинтересовал ее, Наташа пока не увидела, поэтому рассеянно смотрела на разлегшегося неподалеку, возле стены, огромного дымчатого кота, похожего на авторитета в краткосрочном отпуске. У кота не хватало глаза и изрядного куска носа, он лежал на боку и блаженствовал, снисходительно наблюдая за миром оставшимся глазом, поблескивающим в узкой щелочке полузакрытых век.
На соседнюю скамейку присели две женщины среднего возраста, ухоженные и хорошо одетые. Одна из них натерла ногу только что купленной босоножкой и, сняв ее, начала жаловаться подруге на то, что ей вечно не везет с обувью, и на то, что сегодня муж опять отдал вторую машину «этому рохле Куликову» — мол, у них дела, а жена опять должна пешком ходить да на такси тратиться. Слушая ее краем уха, Наташа чуть прикрыла глаза, начиная дремать. На колени ей упал пожелтевший кленовый лист, и все глубже погружаясь в мягкие растворяющие воды сна, Наташа лениво подумала, что уже почти середина сентября, скоро год скатится к концу, а что будет тогда с ней — начнется она опять вместе с новым годом или исчезнет в прошлом вместе со старым? Сколько она еще сможет прожить без работы, как долго будет сходить с ума, увидев чистый лист — чью-то пустую клетку? Сколько, сколько… как… Мысли начали путаться, рваться. «Бур-бур-бур, машина, бур-бур, — смутно слышалось рядом. — И опять какой-то бабец… бур-бур-бур… так я говорю ему… бур-бур-бур…» Наташа вздохнула и чуть передвинула голову, пристраивая ее поудобней. И вдруг встрепенулась.
— Я, Вер, уже и не знаю что делать — это ж никакой возможности нет. Ну все тянет, все… и как какая-то копейка появится — сразу к своим проклятым автоматам несется и все просаживает! На второй курс еле-еле переполз! Целыми вечерами там торчит — только и слышно от него: «Пошпилять, пошпилять!» Я не знаю… Валерка его убьет скоро! Он позавчера у него опять сто баксов спер и все просадил! Я не знаю, Вер… он почти ни с кем не общается, девчонки у него нет… только, блин, автоматы! Хоть к батарее приковывай!
— Ты скажи спасибо, что он не колется и не в казино играет, хуже было б! Может, его врачам показать — знаешь, из этих?..
— Да пробовали, приезжал тут недавно один хрен… забыла, как его… Ну и что! Бабок ему шлепнули, а толку?! Что-то там про поле объяснял… что-то про какие-то дыры, притяжение… Фигня все эти целители, проще руки пообрубать… я не знаю! Скоро уже весь дом вынесет. Ты что думаешь — я уже выхожу куда — все золото с собой — дома же невозможно спрятать и у матери тоже нельзя. А таскать — страшно. Валерка его скоро из дома выгонит к черту! Борька ведь уже даже интересовался, сколько за нашу тачку выручить можно бы было — представляешь.
Наташа осторожно скосила глаза на говорившую. Это была полная женщина лет сорока пяти в длинном бирюзовом платье и с пышной прической. Поблескивая массивным обручальным кольцом и не менее массивным перстнем, она курила длинную сигарету, отставив мизинец и безы-мянный палец, и казалась очень расстроенной.
Через несколько минут подруги встали и пошли прочь от кинотеатра, оживленно переговариваясь. Наташа поспешно надела босоножки, схватила сумку и двинулась следом на почтительном расстоянии.
Некоторое время она бродила за ними по обувным и парфюмерным магазинам, а потом минут тридцать терпеливо сидела на скамеечке возле дорогого летнего бара, пока женщины обсуждали сделанные покупки, откушивая мороженое и попивая прохладный ананасовый сок. Наконец женщины распрощались, и, отбросив недокуренную сигарету, Наташа последовала за бирюзовым платьем. Женщина шла неторопливо, даже как-то лениво, и Наташа едва сдерживалась, чтоб не кинуться, не остановить ее и не поговорить немедленно, но они шли по людному району, и заводить разговор здесь не следовало.
Бирюзовое платье ненадолго задержалось возле цветочниц, приобрело большой букет розовых и ярко-оранжевых герберов, перешло дорогу и наконец-то направилось к длинному стройному ряду девятиэтажек. Дождавшись, пока оно зайдет во двор, Наташа догнала его и, слегка задыхаясь, произнесла:
— Простите, можно вас на минутку?
— Зачем это? — надменно спросила женщина, слегка повернув голову, но не остановившись.
— Мне нужно с вами поговорить.
— Если это соцопрос или ты что-то продаешь, тогда — до свидания!
— Я хочу поговорить о вашем сыне.
Женщина резко остановилась, быстро и тщательно ощупала ее взглядом сверху донизу, потом спросила с легким беспокойством:
— А что мой сын?
— Может, мы присядем?
— Ты кто такая? — она вдруг резко отвела взгляд. — Сколько он тебе должен?
Наташа успокоила ее и кое-как уговорила сесть на одну из скамеек. Женщина закинула ногу за ногу, внимательно и в упор глядя на Наташу ярко накрашенными глазами. Букет она положила на колени.
— Недавно, возле кинотеатра, вы и ваша подруга сидели неподалеку от меня, и так уж получилось, что я случайно услышала ваш разговор — то, что вы рассказали о своем сыне. Он играет, да?
Лицо женщины дернулось, и Наташе показалось, что та сейчас ее ударит. Женщина вскочила, уронив цветы, но тут же опустилась обратно.
— И что?! — ее голос слегка дрожал. Она наклонилась и начала собирать герберы. — Из-за этого ты шла за мной аж оттуда?! Тебе-то что за дело?!
— Я могу попробовать вам помочь.
— Так, — женщина встала и махнула рукой в сторону. — А ну пошла отсюда! Теперь-то понятно! Ты из этих целительниц чи колдунов, которые не умеют ни хрена, а строят из себя неизвестно что! Только и умеют, что бабки драть! Спасибо, проходили!
— Я не возьму с вас никаких денег, — мягко сказала Наташа. — Только мне нужно будет посмотреть на вашего сына, и тогда я скажу — смогу что-то сделать или нет.
Они проговорили минут пятнадцать, и женщина вначале ощетинивавшаяся, постепенно успокоилась. Не то, чтобы ее подозрения улеглись — нет, то же обстоятельство, что Наташа не желала назначать цену, насторожило ее еще больше — она считала, что когда люди говорят, что им ничего не нужно, то, как правило, на деле заберут все. Наташа еще раз пояснила: потом, если все пройдет удачно, женщина сможет найти ее и заплатить. А может и не заплатить — это ее личное дело.
— Мы придем не одни! — угрожающе заявило бирюзовое платье, которое, как уже знала Наташа, звали Людмилой Тимофеевной. — И не думай, что тебе удастся как-то нас развести. Почему бы сразу не назначить цену?
Лицо женщины дернулось, и Наташе показалось, что та сейчас ее ударит. Женщина вскочила, уронив цветы, но тут же опустилась обратно.
— И что?! — ее голос слегка дрожал. Она наклонилась и начала собирать герберы. — Из-за этого ты шла за мной аж оттуда?! Тебе-то что за дело?!
— Я могу попробовать вам помочь.
— Так, — женщина встала и махнула рукой в сторону. — А ну пошла отсюда! Теперь-то понятно! Ты из этих целительниц чи колдунов, которые не умеют ни хрена, а строят из себя неизвестно что! Только и умеют, что бабки драть! Спасибо, проходили!
— Я не возьму с вас никаких денег, — мягко сказала Наташа. — Только мне нужно будет посмотреть на вашего сына, и тогда я скажу — смогу что-то сделать или нет.
Они проговорили минут пятнадцать, и женщина вначале ощетинивавшаяся, постепенно успокоилась. Не то, чтобы ее подозрения улеглись — нет, то же обстоятельство, что Наташа не желала назначать цену, насторожило ее еще больше — она считала, что когда люди говорят, что им ничего не нужно, то, как правило, на деле заберут все. Наташа еще раз пояснила: потом, если все пройдет удачно, женщина сможет найти ее и заплатить. А может и не заплатить — это ее личное дело.
— Мы придем не одни! — угрожающе заявило бирюзовое платье, которое, как уже знала Наташа, звали Людмилой Тимофеевной. — И не думай, что тебе удастся как-то нас развести. Почему бы сразу не назначить цену?
— Не в моем праве оценивать это, — тихо сказала Наташа. — Оцените сами, если будет что оценивать. И если захотите. Мы не в магазине.
— Ты не похожа на целительницу, — заметила Людмила Тимофеевна уже более дружелюбно. — Ты очень странная… но, может, это и хорошо, что ты не пыжишься и не строишь из себя… Ладно, ты посмотришь на моего сына. Как же ты будешь его лечить? Делать пассы? Лечить биополе? Или… как это… полоскать ауру? Или ты по колдовству?
Наташа покачала головой. Женщина хотела спросить еще что-то, но тут увидела идущего через двор невысокого плотного парня в шортах и футболке и закричала так громко, что у Наташи зазвенело в ушах:
— Борька! Иди сюда! Быстро!
Борька неохотно повернул к ним. Когда он подошел, Наташа подумала, что видит верно самого не выспавшегося человека в мире. Парень не удостоил ее взглядом, а недовольно посмотрел на мать.
— Ну, чего?
— Постой здесь минуту. Эта милая девушка хочет на тебя посмотреть.
— Что я — картина?! — хмуро пробормотал Борька. — Слушай, ма, у меня дела!
— Я знаю твои дела! Стой и не дергайся! — отрезала мать и повернулась к Наташе. — Ну, как? Подходит?
Наташа уже сняла очки и смотрела на стоявшего перед ней человека, и чем дольше она смотрела, тем шире становилась улыбка на ее лице. На мгновение весь мир исчез и исчез Борька, и за ним, словно за отодвинутой занавеской, она увидела иную реальность, похожую на заповедник, населенный диковинными существами — одно, другое… а вот и то, которое ей нужно — темное, хищное, желанное. Наташа, удивленная и испуганная, вцепилась в скамейку, тяжело дыша. Раньше такого не было — раньше она всегда видела только какое-то одно качество, один порок — теперь же она видела все — и доминирующий, огромный, и более мелкие, даже незначительные, и даже какие-то светлые черты. Она вдруг словно увидела внутренний мир человека в разрезе — и основной верхний слой, закрывающий собой все остальное, и глубинные слои, давно ушедшие с поверхности, а может, и никогда не находившиеся на ней. Акула, чей плавник выступает из воды, и донные животные, никогда не видевшие солнца. И все вместе, все видимы в одном человеке. Такого не было никогда.
Умел ли так Андрей Неволин?
— Эй, ты что?! — услышала она словно издалека резкий окрик, потом ощутила довольно бесцеремонный толчок в бок. Погруженный в пасмурную серость «заповедник» разрезали яркие лучи полуденного солнца, он смазался, расплылся, и вместо него в воздухе сгустилось опасливо-раздраженное лицо Борьки. На носу у Борьки блестел большой зрелый прыщ. Наташа хмыкнула, поспешно надела очки и повернулась к Людмиле Тимофеевне.
— Я попробую.
— Ну-ну. Все, иди, — Людмила Тимофеевна махнула на сына рукой, и Борька, закатив глаза и буркнув самому себе: «Опять начинается!» — неторопливо ушел. — Все, давайте договариваться! А вы точно сможете работать с… такой рукой, это ничего не испортит?
Они договорились следующим образом: Наташа дает Людмиле Тимофеевне свой телефон, и та звонит завтра в десять утра, и Наташа сообщает ей, куда прийти. Время, которое займет «сеанс», не ограничено. Удовлетворившись этим, Людмила Тимофеевна ушла, предупредив на прощанье:
— Еще раз повторяю, я приду не одна. И не вздумайте нас надуть — это вам дорого встанет. Всего хорошего.
Проводив ее глазами, Наташа едва сдержалась, чтобы не дать самой себе пощечину. Ну что она наделала?! Как она могла?! Неужели то, что случилось, ее ничему не научило?!
Не растворись в своих картинах.
— Нет, я буду осторожна, — шепнула Наташа, не отдавая себе отчета, что говорит вслух. — Теперь я могу видеть больше. Я буду очень осторожна. Я не стану заходить так далеко, как он. Я не полезу в боги. Но я не должна пропадать без пользы, Надя. Ведь я могу кому-то помочь.
Я наконец-то смогу поработать… глаз, мозг, рука… и никому не понять, каково это, когда сквозь тебя летит чье-то зло.
Наташа встала и, пошатываясь, побрела прочь, все еще околдованная недавно увиденным: все прочие качества человеческой натуры — словно табун лошадей, запертый за высоким забором, выход из которого стережет тигр. И завтра состоится охота.
Из телефона-автомата неподалеку она позвонила старому знакомому по художественной школе пейзажисту-сатанисту Леньке-Черту и сказала, что ей срочно нужен небольшой холст в долг и немного масляных красок, за которые она заплатит немедленно. Черт похмыкал, немного поломался, но все же назначил встречу через два часа.
Свободное время Наташа употребила на поиски квартиры. Безрезультатно поговорив с несколькими знакомыми и уже почти решив снять квартиру наугад, посуточно, Наташа вдруг вспомнила о тете Ане, знакомой толстенной торговке овощами, одной из тех, мимо которых раньше пролегал ее, Наташин, маршрут на работу. Тетя Аня ежемесячно упорно сдавала квартиру новым жильцам и ежемесячно те, съезжая, так же упорно прихватывали на память что-то из вещей.
Идя через площадь и здороваясь со знакомыми продавцами, Наташа особо не надеялась на успех, но, к ее удивлению, тетя Аня согласилась сразу и даже цену назначила приемлемую.
— Новые только через неделю должны въехать, квартира стоит… а так, опять же, заработок, — пояснила она, взвешивая толстенькие полосатые кабачки. — Да и тебя выручу с удовольствием, а то столько на тебя всего свалилось… и козел этот, хозяин твой… — тетя Аня со вкусом вклеила изощренное ругательство, — и те сучата, что вас грабанули… Женщина! — вдруг рявкнула она на потенциальную покупательницу, взявшую помидор. — Не нужно выбирать, я сама вам все положу! А то один придет помнет, другой… Недели-то хватит тебе? Хорошо, приноси пока деньги за сутки. Я дам тебе адрес — съездишь ко мне, мать отдаст тебе ключ. Я ей сейчас позвоню.
Под вечер Наташа перевезла все необходимое на место предстоящей работы. Квартира была двухкомнатная — именно такая, как ей было нужно — комнаты располагались «вагончиком». Наташа внимательно осмотрела ее, жалея что попала сюда только после захода солнца, отдернула занавеси на всех окнах и попыталась прикинуть, как примерно утром будет падать свет и где разместить натурщика, а где устроиться самой. Для себя Наташа выбрала «слепую» комнату, натурщика же решила разместить в комнате с большим окном и балконом, дверь которой вела в коридор. Она перенесла стулья в угол комнаты, туда же с трудом оттащила стол и передвинула поближе к дверному проему небольшое облезлое кресло. В своей комнате она установила старый добрый этюдник, разложила все необходимое для работы и потом около получаса просто сидела на табурете и хмуро смотрела на приготовленный чистый холст, словно на пустую могилу, а комната все глубже и глубже погружалась во мрак, по мере того как ночь все ближе и ближе подтягивала к себе вечер.
— Не стоит, — шепнула Наташа на исходе тридцатой минуты. — Не стоит все-таки. Это не мое дело. Хватит уже! Хватит…
Она закрыла глаза и вдруг ей привиделось лицо: слегка восточные черты, длинные волосы, черная бородка, глаза, полные бесконечной фальшивой доброты…
Мы сходны и в мыслях, и в движениях души…
Проклятый призрак!
Наташа встала и быстро прошлась по всей квартире, нажимая на выключатели. Яркий свет съел темноту, и при нем все стало гораздо проще, в особенности решения. Часы показывали начало десятого, и она заторопилась. Достала из сумки большой отрез плотной темной байки, валявшейся у матери в шкафу с незапамятных времен, гвозди, кнопки, молоток и ножницы и придвинула стул к проему, соединявшему обе комнаты. С трудом управляясь разболевшейся рукой, Наташа тщательно пришпилила сложенную вдвое материю кнопками к притолоке и косяку, а потом прибила ее несколькими гвоздями. Только с левой стороны материя осталась незакрепленной на расстоянии примерно в половину человеческого роста. Отвернув ее, Наташа вернулась в комнату с ножницами, еще раз все проверила, просчитала, как удобней всего будет наблюдать и вырезала в занавеси квадратный клапан. Отвернула его, закрепила булавкой, потом отошла к этюднику и убедилась, что кресло в соседней комнате видно прекрасно. Больше делать здесь было нечего.