— Сомневаюсь, — прокомментировал его ответ Бауман.
Несколько минут ничего не значащего разговора. Звуки двигающихся тел.
«— Очень приятно было встретиться с вами, доктор Барнард».
— И даже тут он не удержался от лжи, — поморщился Дон. — Гнусная задница.
Бауман выключил аппарат. Некоторое время мужчины сидели молча, затем Барнард сказал:
— Почему он нагромоздил такое количество лжи?
— Почему он притворялся, будто не знает о том, что на замену Эмили направлена женщина? — спросил Бауман. — И отрицает, что ему известно ее имя.
— Он врал, когда я спросил его, знает ли он, отчего умерла Эмили, — припомнил Барнард. — Так что он наверняка в курсе, что с ней произошло.
— Что еще? — спросил Бауман.
— Он врал, когда я спросил, знал ли он ее. Значит, он ее все-таки знал.
— Да. И он знал, что на замену ей послана женщина.
— И он знал ее имя.
Какое-то время назад Барнард ощутил голод. Но теперь, глядя на тарелку с сэндвичами, он почувствовал, что аппетит улетучился.
— Но что, черт возьми, заставляет его врать об этом? — произнес Бауман, и было видно, что этот риторический вопрос не дает ему покоя.
Снова повисла пауза. Бауман взял с тарелки один из сэндвичей, принесенных Кэрол. Толстый ломоть белого хлеба, кудрявый салат, кружки помидоров и бермудского лука, дижонская горчица. Сверху сэндвичи были накрыты красной слабо прожаренной говядиной с кровью. С сэндвича, который Бауман держал в руке, на кофейный столик капала кровь. Он положил сэндвич обратно на тарелку и уставился на эти красные капли. Взяв одну из белых салфеток, принесенных Кэрол, стер со столешницы кровь. Выражение его лица изменилось. Подняв голову, он посмотрел на Барнарда:
— Дело здесь не в науке.
— Как тебя понимать? Они же сказали нашему директору, что это был исследовательский проект чрезвычайной важности.
— Дело не в исследованиях.
— А тогда в чем?
— Им наплевать на исследования. Их не интересует наука. Главное для них — это замена. Вся эта кутерьма связана с Халли Лиленд.
37
Когда Лаури и Греньер проводили Халли до ее комнаты, было два с небольшим часа дня. Значит, до похода на ужин в обеденный зал оставалось почти три часа. Она пролежала без сна пару часов, потом вдруг неожиданно заснула и после недолгого сна проснулась опять. Слезла с койки, загрузила компьютер, подключенный к станционной сети, и проверила свою электронную почту. Ничего.
В дверь постучали. Это была Агнес Мерритт.
— Как вы узнали, что я здесь? — спросила Халли.
— Мне положено все знать. К вашему сведению, я как следует взгрела Грейтера. Он божится, что делал все для вашего же блага. Солдафон, но ведь он еще и начальник. Расскажите мне о Фиде.
Халли описала ей встречу с Фидой, состоявшуюся накануне, а закончив, сказала:
— Он рассказал о «Вишну». А почему вы ничего не сказали мне об этом?
Она подумала, что Мерритт придет в смущение от этого вопроса. Ничего подобного не произошло, возможно, она лишь слегка смутилась.
— Я не пыталась ничего скрывать. Вспомните, ведь это я сказала, что вам надо обсудить с Фидой ход исследований? Я знала, что он все представит вам правильно.
«Что ж, звучит резонно», — подумала Халли.
— Ну а что с Грейтером?
Мерритт пожала плечами.
— Он ведь человек НАСИ. А это структура в составе ГЭНЕРГО. И занимаются они нефтью.
— Значит, что-то, подобное «Вишну», может вызвать у него испуг.
— Вполне вероятно.
— Фида думал, что Грейтер, возможно, убил Эмили.
Мерритт посмотрела на нее скептическим взглядом.
— Грейтер — жестокий и злобный. Ненавидит женщин и не пытается этого скрывать. Но убить Эмили? Ну не знаю… — Ее тон и выражение лица ясно говорили о том, что она не отбрасывает полностью возможность того, что предполагал Фида.
— Что-нибудь изменилось с тех пор, как вы рассказали ему о «Вишну»? — спросила Халли.
— Он стал более мягким и дружелюбным, раз уж вы об этом упомянули. Это показалось мне тогда странным. А сейчас я думаю, что он, вероятно, пытался отвлечь этим внимание. Ну что-то вроде дымовой завесы. — Агнес сморщилась и покачала головой. — Это безумство. Но убийца не будет заранее предупреждать о своих намерениях.
— Так вы все-таки считаете, что он мог убить Эмили? Из-за «Вишну»? — Халли почувствовала, как что-то задвигалось у нее в желудке. Не боль, скорее напряжение. Она подумала о Дайане Монталбан. — И, возможно, он приложил руку к исчезновению Фиды.
— Я даже не могу поверить, что мы сейчас обсуждаем такое.
— Я истолковываю эту вашу фразу как утвердительное «да».
— Лучше как «вполне возможно».
— Вы можете связаться с ННФ?
— Только после того, как появится связь.
— У вас есть линия, защищенная от прослушки?
— Вы имеете в виду линию, которой пользуются работники ЦРУ? На полюсе довольно трудно отведать гамбургер и найти бензин.
— Я не могу выйти наружу, поскольку сейчас действует условие номер один. Полеты отменены. Ни телефона, ни электронной почты. Разве люди не обсуждают между собой эти смерти?
— Разумеется, обсуждают. Этот цирк, который Грейтер устроил в обеденном зале, никого не убедил. А возможно, даже ухудшил ситуацию. Большинство людей склоняются к мысли о том, что он что-то скрывает.
— Находясь в обеденном зале, я поймала на себе несколько явно враждебных взглядов. Люди думают, что именно я занесла сюда патогенные микроорганизмы.
— Некоторые и вправду так думают. Сколько таких людей, я не знаю, но полагаю, что немало.
Внезапно Халли почувствовала острый спазм в области живота. Ощущение было такое, будто огромный кулак изо всех сил сжал ее желудок, затем боль отступила. Она вспомнила Дайану Монталбан, умирающую от потери крови на полу в обеденном зале… Еще один спазм, от которого она вздрогнула и застонала.
— Что с вами? — спросила Мерритт.
— Просто судорога, — ответила Халли, не желая прерывать разговор. — Так что в отношении Грейтера?..
— Ничего. По крайней мере, до восстановления связи.
— А вы не знаете, когда снова могут возобновиться полеты?
— Они прекращаются при температуре шестьдесят градусов. А у нас сейчас на двадцать градусов ниже установленного предела. Мне самой просто ненавистна мысль о том, что зимовка может начаться раньше в этом году.
— И будет продолжаться восемь месяцев, так?
— Да.
Халли представила себе заключение в этом самом труднодоступном на земле месте в компании с полярниками, падающими замертво, лишающимися рассудка, пьющими, сидящими на наркотиках, возможно, даже и убивающими друг друга, и все это в герметично закупоренной станции, атмосфера в которой, быть может, заражена смертельно опасными патогенными микроорганизмами.
Семь бед — один ответ, надо попробовать…
— Агнес, вам что-либо известно о «Триаже»?
Нахмуренные брови, секундное раздумье — и то, и другое можно объяснить старанием припомнить давно забытый факт. А может, тут нечто иное.
— Это методика оказания неотложной медицинской помощи. Отбор тех, кому она необходима. Или не необходима. А почему вы об этом спросили?
— Да просто из любопытства. Мейнард Блейн как-то упоминал об этом, когда мы с ним пили кофе. — Конечно, это была ложь, но ведь детективы часто используют ложь, чтобы добраться до правды, разве не так? — Он очень воодушевился, рассказывая мне об этом. Но, к сожалению, пока я собиралась расспросить его поподробнее, ему пришло сообщение на пейджер и он поспешно куда-то ушел.
— Так это Блейн рассказывал вам об этом? А когда?
— Вчера. Он думал, чем бы ему заняться, и вдруг подсел ко мне. Вы же его знаете. — Халли хитро подмигнула и вдруг почувствовала, что в ее желудке и кишечнике происходит нечто серьезное.
— Не представляю, о чем он мог говорить. — Мерритт выглядела озадаченной и весьма расстроенной.
— Может, это название какого-то исследовательского проекта?
— Нет. Я бы наверняка знала о его существовании.
Темы для разговора, казалось, исчерпались, и беседа непроизвольно подошла к концу.
— Очень мило с вашей стороны, Агги, было навестить меня.
— Мне надо заняться своими пробирками. — Взглянув на часы, Мерритт встала. — Уже пять. Вам скоро можно будет выходить из комнаты. Встретимся за ужином.
Мерритт ушла. Халли чуть подождала, дав ей пройти некоторое расстояние по коридору. Она хоть и дала Лаури и Греньеру честное слово, но если дело дойдет до объяснений, ее нынешнее состояние можно будет считать критическим. Она встала, сделала глубокий вдох и бегом бросилась в дамский туалет.
38
Единственным преимуществом, которое давал приступ поллярии, было достаточное количество времени на раздумья в ожидании, что приступ пройдет сам собой.
Секрет, которым владела Халли, вполне мог ее убить. Она понимала это все отчетливее. С исчезновением Фиды она снова оказалась в том же положении, в котором пребывала в самом начале, — не могла довериться никому, ни единому человеку.
И уж ни в коем случае не Блейну. Он соврал ей в отношении Эмили, и это было первым странным событием за время ее визита сюда. И с того момента все, что было связано с Блейном, становилось все более странным. Почему он так поступил? Халли приходила в голову лишь одна мысль: он был каким-то образом связан со смертью Эмили. Все это выглядело непонятно. Халли знала о похождениях Джона Уэйна Гейси, Теда Банди и прочих очаровательных психопатов, которые казались соседям идеальными людьми, а сами пытали, убивали и поедали своих жертв. Но кем же все-таки был Мейнард Блейн? В ее сознании он больше ассоциировался с неловким и нескладным повесой, нежели с убийцей-садистом.
Ну а что в отношении Грейтера? Ранее она поместила его в первые ряды подозреваемых. Но потом он согласился просмотреть поименный список персонала станции. Стало быть, ему известно, что на станции нет ни одного мужчины, имя которого начинается с «Эм». При этом Халли не видела экран монитора, так что, вполне вероятно, заверения Грейтера также являются ложными. Но в действительности она так не думает. Тогда, во время просмотра, Халли видела в его глазах признаки человеколюбия. Он старался что-то от нее скрыть, и это, как показалось Халли, было чувство вины за гибель тех матросов. И хотя Грейтер презирал свою гулящую бывшую, но, возможно, он чувствовал вину за то, что оставил свою жену в затруднительном положении и с нарастающим чувством отчаяния в душе.
Ну а Бренк? Вполне вероятный вариант.
И еще множество других мужчин, о которых Халли вообще ничего не знает. Под конец она поймала себя на том, что постоянно задает себе один и тот же вопрос: «Ну кому ты поверишь, если ты не можешь доверять вообще никому?» Ответ нашелся сразу: не «кому», а «чему». Она всегда может доверять только науке.
Халли уже почти подытожила свои размышления, как вдруг дверь распахнулась и в туалет вошли две женщины. Каждая уселась на унитаз.
— Ну, что думаешь? — спросила одна; ее голос был настолько грубым, что больше подходил бы мужчине, — полярное горло.
— Думаю, это она, — ответила ее спутница вполне нормальным голосом.
— Я тоже.
— Вопрос в том, что с этим делать.
— Это действительно вопрос. Но, знаешь, что? — спросил мужеподобный голос.
— Что?
— На этот вопрос, да еще в таком месте, есть тьма тьмущая ответов.
— Ты что, толкуешь об этой новой пробирке? — спросила Халли, стараясь придать своему голосу грубое звучание и преувеличенный южный акцент. В этом наверняка не было необходимости, поскольку с этими женщинами она до этого не общалась. Но на всякий случай.
— Кто это? Я и не знала, что здесь еще кто-то.
— Не волнуйся, это я, Брейден. Чертова поллярия. Я уверена, что она принесла с собой какую-то заразу.
— Против фактов не попрешь. Она приезжает — и женщины сразу начинают помирать. — В мужеподобном голосе звучали злоба и угроза.
— Она же отваливает отсюда в субботу, верно?
— Если самолеты будут летать. Послушай, что я скажу: ни одна зараза не заставит меня зимовать здесь, рядом с этим мешком, полным смертельных бацилл. Да и не только меня. Она должна слинять отсюда, а как — это не наша забота.
— А кто тут еще, ты говоришь? — спросила женщина с нормальным голосом.
Но Халли уже пробралась к выходу и выскользнула через приоткрытую дверь. Формально она все еще находилась под арестом, или как там еще можно назвать ее вынужденное пребывание взаперти. Она надеялась, что Грейтер не сделал какого-либо официального объявления об ограничении свободы ее передвижения по станции. Если он и вправду не заявил об этом во всеуслышание, то в курсе ситуации лишь сам Грейтер, Греньер, Лаури и Мерритт. Ей надо рискнуть и обратиться непосредственно к ним. Ну а что они смогут сделать, кроме водворения ее обратно в комнату? Халли чувствовала угрызения совести из-за того, что нарушила слово, но если посмотреть на происходящее с другой стороны, то сложившаяся ситуация требует ее повышенного внимания. Грейтер не хочет признавать очевидное, но что-то очень нехорошее происходит в этом расположенном отдельно от мира и вдруг внезапно разгерметизировавшемся автоклаве, который они называют станцией.
Вернувшись снова в комнату, Халли надела толстый шерстяной свитер и парку. Распихала по карманам шапку, перчатки, взяла запасной дайверский нож и налобный фонарь. Спустившись в лабораторию, чтобы взять еще кое-какое снаряжение, она пошла дальше, все еще никак не привыкнув к освещению коридора, срабатывающему согласно ее шагам. Она прошла мимо какой-то женщины, которая даже не подняла на нее глаз; мимо мужчины, набиравшего сообщение на телефоне. Он лишь мельком взглянул на нее. Халли не могла совладать с собой и оглянулась назад, после того как разминулась с этими двумя — никто за ней не шел, — и оборачивалась, пока шла по коридору.
Дойдя до ведущей в подземный этаж герметичной двери, девушка в последний раз оглянулась и не увидела ни одного светового пятна в только что пройденном коридоре. Она прошла через дверь, уверенная в том, что она здесь одна и что за ней никто не наблюдает.
39
Идя по главному подземному коридору, Халли старалась держаться вплотную к ледяной стене, рассчитывая на то, что это позволит не включать освещение в секциях коридора по мере ее продвижения вперед. Однако это не сработало, и освещение все равно включалось. C этим ничего нельзя было поделать, поэтому она решила идти как можно быстрее, чтобы оказаться как можно дальше от входа.
Все, что Халли наметила, надо было делать как можно быстрее, и не только для того, чтобы остаться незамеченной. Она не хотела рисковать и заходить за полярным обмундированием на склад, расположенный в другом конце станции. При переходе из жилой зоны, где температура поддерживалась на уровне пятидесяти четырех градусов, в подземный этаж, где было минус шестьдесят, у Халли перехватило дыхание. Но ее опыта хватало для того, чтобы не делать глубоких вдохов.
Зажав в руке дайверский нож, девушка бесшумной тенью шла по главному коридору, моля Бога о том, чтобы не забыть маршрут, по которому ее вел Грейтер, сопровождая во время экскурсии. Она хорошо помнила первый поворот направо, после которого был переход длиной в двадцать ярдов в боковой коридор. Теперь она уже не волновалась из-за освещения и, пройдя через этот коридор, повернула налево и перешла в другой. По этому коридору следовало пройти большое расстояние, затем свернуть в узкий проход, перекрытый тяжелым черным занавесом.
Зайдя за занавес, Халли включила налобный фонарь и расстегнула застежку-молнию на сумке. Харриет Ланеэн была в той же одежде, в которой умерла. Замерзшая кровь покрывала ее грудную клетку толстым красным панцирем. Лицо было бледно-восковым. На теле не наблюдалось никаких следов заиндевелости — влажность в этом помещении практически отсутствовала. Халли мысленно поблагодарила кого-то, кто закрыл ей глаза.
Она никогда не испытывала страха перед мертвыми телами, даже перед травмированными или изуродованными. Но эти тела были другими. Они в глубине ее души возбуждали нечто похожее на детский ужас, не выразимый словами и практически непреодолимый: страх того, что эти тела могут вдруг встать и взять ее с собой в свой нынешний мир. Халли с трудом удерживала себя от того, чтобы не отскочить от них и не броситься бежать.
Надев хирургическую маску и перчатки, взятые из лаборатории, девушка достала из карманов пластиковые пакетики и тампоны для взятия мазков из носовых ходов. Вставив один тампон глубоко в правую ноздрю Харриет Ланеэн, протолкнула его через носовые проходы в решетчатые пазухи до тех пор, пока не почувствовала, что тампон уперся в твердое препятствие. Она повернула в пальцах палочку с намотанным тампоном, затем осторожно извлекла его из носа и, положив в пластиковый пакет, спрятала в сумку. Повторила эту процедуру с левой ноздрей Харриет, а затем взяла аналогичные мазки у Дайаны Монталбан и Рокки Бейкон. Носовая кровь замерзла, но Халли рассчитывала на то, что эти тела пробыли в этом станционном морге не столь долго, чтобы холод уничтожил все следы патогенных микроорганизмов, присутствовавших в крови. Глядя на трех лежащих перед ней мертвых женщин, Халли сказала:
— Простите, но мне необходимо было это сделать. Думаю, вы бы одобрили мои действия. Спасибо вам за это.
Она застегнула молнию на сумке и вышла из морга, чувствуя, как прежний страх уходит. Но тут ее начало знобить так сильно, что пришлось сжать челюсти. «Насколько все-таки капризна и непредсказуема судьба, — подумала Халли. — Мне посчастливилось остаться живой в криопэге, для того, чтобы замерзнуть здесь».