«В Килмингтоне рассказывают, что Стуртон держит свору дьявольских собак, гоняющих свою жертву до смерти».
Я был уверен, что Элла тоже помнит Цельдину историю. «Проклятие! — подумал я, поспешно хватая две головни, которые Эдвард Поппельуэлл сложил у стены на дрова. — И еще ведь даже не стемнело!»
— Вот! — прошептал я и протянул Элле одну из головешек. — У моего дедушки была весьма противная овчарка. Вдарь им головней по морде, если они нападут.
Элла бросила на меня испуганный взгляд, но головню все же взяла. По ней я понял, что она была того же мнения, что и я: здесь мы имеем дело не просто с кучкой бродячих собак.
— Чего ты еще дожидаешься? — прошептала она. — Зови Лонгспе!
Собаки стали рычать, что заставило нас содрогнуться, и там, где они стояли, поднялся черный туман из все еще влажной от дождя земли. Он стлался грязной пеленой по саду, становясь все гуще и гуще, пока в нем не скрылось все: деревья, дом, садовые стены. Весь Солсбери растворился в темноте, а тени сгустились и приняли форму лошадей, с которыми я тем временем уже успел свести знакомство. На этот раз явились все: лорд Стуртон и его холопы-убийцы в погоне за следующим Хартгиллом. Трое из них возникли слева, а четвертый вместе со своим господином — оттуда, где только что виднелся дом Поппельуэллов.
— Йон! — прошептала Элла. — Чего ты ждешь?
Да, чего? Пять, нашептывало во мне нечто. Пять штук. Что может один против пятерых убийц? Но, несмотря ни на что, я зажал в кулак львиную печать, в то время как дьявольские собаки, почесываясь, смотрели на своих повелителей, словно умоляя их дать приказ начать травлю.
Уильям Лонгспе, пожалуйста, помоги мне.
Он явился сразу же, как только мои пальцы сжали отметину. Его кольчуга сияла так ярко, что темноту, казалось, внезапно залил свет. Лонгспе выхватил свой меч и встал между нами и всадниками, так что лошади-призраки отпрянули назад, а черные собаки съежились в траве.
— Смотри-ка, пять душегубов, — сказал он, не повышая голоса, — у вас дичь перевелась, что ли, что вы теперь на детей кидаетесь?
Бледные лошади захрапели, и темнота обступила их, словно ядовитый дым.
— Уйди с дороги… — Голос Стуртона звучал так хрипло, словно его горло все еще сдавливала петля, висевшая у него на шее. — Не заблудился ли ты во времени? Дни рыцарства миновали уже тогда, когда у меня на костях еще были плоть и кровь.
— А что с твоими днями? — дал сдачу Лонгспе. — Им, как видно, положила конец шелковая веревка. Не слишком-то славная смерть!
Черные собаки зарычали, будто почуяв гнев своего хозяина, а Стуртон оскалил зубы, словно был одной из них.
Мне передался Эллин трепет. Я был рад, что она стоит рядом, но в то же время желал бы, чтобы она оказалась как можно дальше отсюда — в Цельдином доме, где человеку грозила единственная опасность: споткнуться об одну из жаб.
— Ага! Теперь я знаю, кто ты такой! — выпалил Стуртон, в то время как его холопы подогнали к нему своих лошадей. — Ты — тот королевский ублюдок, которого похоронили в соборе. Что ты здесь забыл? Я думал, ты вознесся прямиком в небеса, судя по тому благородству, какое тебе приписывают!
— А ты почему ж все еще не в преисподней? — Лонгспе не спускал глаз с холопов Стуртона. — Такому трусливому душегубу, как ты, дорогу туда, полагаю, не трудно отыскать. Или от тебя даже сам дьявол отказался?
Стуртон выпрямился в седле. Его бескровное лицо светилось, напоминая ядовитый цветок, а тьма ласкала его, словно князя[14] своего, черными руками.
— В преисподнюю я въеду как король, — проворчал он, — но только тогда, когда под солнцем больше не останется ни одного Хартгилла.
Он поднял руку, костлявую, как у самой смерти, а когда его холопы вынули свои мечи, с клинков опять заструилась кровь. Мне послышалось, будто откуда-то издалека Альма Поппельуэлл окликнула меня по имени, но мир, где имелись приемные родители и другие безобидные существа, казалось, был теперь дальше луны. Лонгспе сделал шаг назад, и я увидел, как его рука крепче сжала рукоятку меча. Их было пятеро! Пятеро против одного! Внезапно мне стало так страшно за него, что я хотел было броситься и встать рядом с ним. Но Элла удержала меня.
— Нет, Йон! — прошептала она.
В тот же миг Стуртон погнал свою лошадь прямо на Лонгспе.
Едва он замахнулся мечом, я закричал, но Лонгспе был проворнее. Он уклонился от клинка и воткнул висельнику меч в бок. Лошадь Стуртона взвилась на дыбы, когда ее господин свалился с нее. Он упал во влажную траву, и я увидел, как за ребрами у него тлеет, напоминая черные уголья, сердце. С хриплым проклятием он снова поднялся на ноги. Кровь бежала у него по белесым, словно плесень, платьям, она была такой же призрачно-бледной, как и его кожа. Яростным гавканьем он приструнил слуг, и его окутала своим покрывалом темнота. Рядом с ним пригнулись с ощетинившейся шкурой черные псы и оскалили зубы.
Уильям оглянулся на нас. Не могу сказать, что я увидел на его лице. Существует ли страх после смерти? Если да, то тогда это был страх за нас.
Стуртон все еще нетвердо стоял на ногах, но он выдрал свой меч из травы. За ним ждали его холопы.
— Повторяю. Прочь с дороги, глупец! — напустился он на Лонгспе. — Мальчишка — мой. Он принадлежит мне, с тех пор как Хартгиллово отродье накинуло мне на шею веревку.
Закатное солнце грело мне спину, но оно было частью другого мира. Его лучи задыхались в нависшем над садом тумане.
— Убирайся, — сказал Лонгспе спокойным голосом, — убирайся и не думай возвращаться.
В ответ раздался злорадный, напоминавший собачий лай хохот Стуртона. При этом рот его зиял, словно на этом месте треснула его бледная, как пергамент, кожа.
— Разорвать его! — крикнул он, и собаки, оскалившись, прыгнули на Лонгспе.
Первой, еще до того как та успела вцепиться зубами в его тело, он отсек голову. Другая повисла у него на руке, но Лонгспе воткнул ей меч в спину, и чудовище растворилось в грязном тумане. Их вой разрывал мне уши, и, прежде чем я успел оглянуться, Элла рванула меня к земле и, желая защитить, обвила руками. Над нами дребезжали скрещенные мечи. Холод леденил мне кожу.
Пятеро против одного.
Я видел, как по кольчуге Лонгспе скользили лезвия, как они проткнули ему плечо, распороли бедро. Я видел кровь — раны, которые снова затягивались, как если бы окружавший Лонгспе свет вновь скреплял их печатью. Двое из Стуртоновых холопов пали, когда Лонгспе проткнул им мечом то место, где когда-то билось их сердце; из их груди заструилась тьма, приняла человеческий облик и с криком растворилась. Третьему — хомячьей морде, поджидавшей меня под окнами, — рыцарь рассек голову. Его тело рассыпалось в прах и развеялось по ветру. Лицо Стуртона пламенело от ненависти, когда угасающий день вернулся обратно в сад.
Но Лонгспе тяжело дышал. Когда последний из холопов набросился на него, он зашатался и левая рука его повисла без движения.
Я вырвался от Эллы, чтобы прийти ему на помощь. Но внезапно надо мной вырос Стуртон. Отпрянув, я споткнулся. Элла, отважная Элла, бросилась мне на выручку с поленом, которое я впихнул ей в руки, чтобы защищаться от собак, но что может какая-то головешка против бессмертного убийцы? Стуртон дунул ей в лицо своим гнилым дыханием, и она упала в траву. Я услышал свой собственный крик и почувствовал, как сжимаются мои кулаки, чтобы как следует врезать ему по свирепой образине. Но Стуртон только злорадно надо мной захохотал и вознес меч.
Вот и все, Йон Уайткрофт, пронеслось у меня в голове. Как они объяснят себе твою кончину? Что ты с тоски утопился в ручье? Что сам себя разрезал на куски, что задохнулся от черного дыма и еще прихватил с собой несчастную Эллу Литтлджон? Между ребер я уже почти ощущал Стуртонов клинок. Элла ошибалась, совершенно точно. Конечно, он мог нас прикончить. Да он разрубит нас на куски!.. Но вдруг глаза Стуртона потухли, словно охладевшие уголья, а костлявые руки выпустили меч. Спереди из груди у него торчал клинок Лонгспе. Выкованное железо так почернело, как будто его вымазали в саже, и висельник-лорд упал к моим ногам. Из раны у него в груди валил дым, а его стон ледяной ладонью водил мне по лицу, будто он пытался прихватить с собой и меня. Но потом все внезапно смолкло, и передо мной лежала лишь пустая оболочка, словно кожа вылупившейся стрекозы.
Я дрожал всем телом. Просто не мог остановиться, пока темный туман вокруг меня не рассеялся и я вдруг снова не увидел окон интерната в глубине сада.
— Элла? — проговорил я срывающимся голосом.
Из страха, что она, может быть, лежит позади меня на траве мертвая, я не решался обернуться, и сердце мое запрыгало от облегчения, когда подле меня раздался ее голос.
— Ах, как это отвратительно! — сказала она.
Она стояла тут же, живая, с сухими листьями в волосах и парой царапин на лбу, и с отвращением глядела на пустую оболочку из-под Стуртона, таявшую в лучах вечернего солнца.
Она стояла тут же, живая, с сухими листьями в волосах и парой царапин на лбу, и с отвращением глядела на пустую оболочку из-под Стуртона, таявшую в лучах вечернего солнца.
В последних солнечных лучах поблекли и черты Лонгспе. Когда он вложил свой меч обратно в ножны, я едва мог его узнать.
— Спасибо, — запинаясь пролепетал я. — Спасибо. Мы…
Но Лонгспе мне только молча кивнул, одарил нас тенью улыбки — и исчез.
Заходящее солнце залило сад золотом и пурпуром, и я не мог больше обнаружить никаких следов борьбы, кроме нескольких сломанных веток и отпечатков лап, оставшихся на выжженной траве.
— Йон! — услышал я, как зовет меня Альма Поппельуэлл, и на этот раз ее басу не пришлось пробиваться ко мне сквозь черный туман, как будто с другой планеты. — Йон!
— Мы здесь! В саду! — воскликнул я в ответ, удивившись, что мой голос снова звучит вполне сносно.
Когда мы подходили к дому, у Эллы дрожали коленки точно так же, как у меня.
— Йон! Тебе звонит мама! — крикнула нам Альма навстречу. — Не могу поверить, что вы оба были в саду! Вы видели туман? Спрашивается, что вы там такое в саду подожгли!
Мы с Эллой быстро переглянулись. Мы были убеждены, что все случившееся с нами можно было прочесть у нас на лице, но Альма изумилась лишь по поводу листьев у Эллы в волосах и мокрой земли на моих штанах.
— Там были две собаки, — сказал я, — весьма мерзкие животные. Но мы их прогнали.
— Собаки? — Альма бросила тревожный взгляд в сад. — О да! Иной раз они гоняют уток в пруду, а потом перепрыгивают через стену. Я считаю, нужно действительно запретить спускать их в парке с поводка. Подойди к телефону в бюро, Йон. Элла может тем временем попробовать пудинг, который я приготовила.
Пудинг. Разговор по телефону с мамой… Жизнь и правда продолжалась.
После всего, что произошло, было весьма странно отвечать на вопросы вроде: «У тебя уже появились новые друзья?» или «Как там еда?» «Мама, — хотел я вместо этого спросить, — ты в курсе, как опасно твоему сыну находиться в Солсбери?» Но я от этого удержался. Лонгспе послал Стуртона ко всем чертям, и все было хорошо.
Судя по голосу, мать была счастлива. Правда, ее единственный сын только что едва-едва спасся от лорда-призрака, потому что она отправила его в самое опасное место, какое только есть для членов нашей семьи, но она распространялась об отпуске с Бородаем и о том, как он мил с моими сестрами. Плевать. Мне было на все наплевать. Просто я радовался, что остался в живых и что с Эллой ничего не случилось. И что всем страхам теперь пришел конец.
— Йон? Что ты на это скажешь?
Ой, я что-то пропустил!
— Скажу — по поводу чего?
— …что мы вдвоем мило проведем выходные! Я приеду в пятницу и пробуду до вечера воскресенья. Ты ведь знаешь, у нас в доме полно строителей, так как Мэту срочно требуется бюро, иначе я бы тебя, конечно, с большим удовольствием забрала сюда. Но ты ведь тоже считаешь, что будет лучше, если мы пару дней побудем наедине? Мы могли бы съездить в Стонхендж, погулять, поужинать на старой мельнице. Когда мы смотрели школу, у нас было времени всего несколько часов, но на этот раз мы могли бы, например, послушать пение на вечерней мессе в соборе! Я еще ни разу не была вечером в соборе, это, наверное, чудесно… как ты думаешь?
— Наверняка, — пробормотал я и вдруг почувствовал, как ужасно я по ней скучаю.
Мне захотелось рассказать ей обо всем, что со мной в последнее время произошло (пусть даже я был почти уверен, что она не поверит ни единому моему слову). Я хотел познакомить ее с Ангусом и Стью и с Эллой, да, особенно с Эллой, хотя… наверное, эта идея была не такая уж и хорошая. Матери бывают страшно неловкими, когда им представляешь друзей. Прежде всего если это девочки. Но внезапно у меня мелькнула другая мысль. Минуточку. Она и не могла приехать! Ведь она — из Хартгиллов, как и я! «Ну и что из того? — спросила наиболее рассудительная часть моего существа. — Стуртон мертв, его нет, он рассеялся, или как там это еще у привидений зовется. Наваждение миновало. А кроме того… разве Цельда не сказала, что он подстерегает только мужчин Хартгиллов?»
— Йон?
Я уставился на телефон.
— Да… мама, я слушаю.
— Хочешь, я приеду?
— Ясное дело. — Коль скоро за ней не потащится Бородай…
Расслабься, Йон Уайткрофт! Наваждение миновало. Больше никаких мертвых убийц, никаких черных собак. Единственная загвоздка, оставшаяся еще в твоей жизни, носит бороду; но мама говорит, что она его с собой не возьмет. Я посмотрел себе на руку. Она была в крови. Я ободрал ее об стену.
Элла просунула голову в дверь. В руке у нее было две кружки с горячим какао. Альма варила очень хорошее какао. Пудинг удавался ей меньше.
— Я перезвоню в понедельник, — сказала мать. — Как только решу, с каким поездом приеду. Тебе что-нибудь привезти?
— Что-нибудь вкусненькое, — промычал я, все еще изучая покорябанную руку — Шоколадку, лакрицы, леденцы…
Все это было в королевстве Поппельуэллов под запретом, но об этом я ей сообщать не обязан. Может быть, Ангус одолжит мне одну из своих мягких игрушек, чтобы было где припрятать запасы.
Элла подняла брови, услышав мой перечень. Лакрицы и леденцы она ненавидела — что, естественно, мне было на руку. В одиннадцать лет нет ничего хуже, чем иметь друзей, любящих те же сладости, что и ты.
Альма разрешила Элле остаться на фильм, который показывали в комнате общего пользования. Это был какой-то древний фильм ужасов, где привидения напоминали бродячие простыни и не были в состоянии напугать даже второклашку. Но Элла и я ни разу не засмеялись. Мы сидели бок о бок и пытались вычеркнуть из памяти привидений, которых встретили в саду. Хотя нам обоим было ясно, что об ужасе, нами испытанном, мы будем помнить даже тогда, когда станем такими же старыми, как Цельда.
И тем не менее в тот вечер мы и в самом деле думали, что благодаря Лонгспе Стуртон и его холопы навсегда исчезли из нашей жизни. Но, как выяснилось в дальнейшем, даже Элле предстояло узнать о призраках кое-что новое.
IX
Краденое сердце
После фильма Эдвард Поппельуэлл доставил Эллу обратно к Цельде. Путь через овечий выгон был по вечерам всегда зловещим, но я уверен, что в эту ночь Элла была особенно признательна за сопровождение, — пусть даже Эдвард по дороге рассказывал ей про старую систему водоснабжения в Солсбери. Мы оба решили ни Цельду, ни Эллиных родителей в наши приключения не посвящать. Иначе по вполне понятным причинам они тотчас же запретили бы ей со мной водиться.
— Мы все расскажем им, когда нам исполнится восемнадцать, — шепнула мне Элла на прощание, — хотя они точно в это не поверят.
Я забрался в кровать и понял, что мне не хватает сонного мычания Ангуса и вздохов Стью вперемешку с именем очередной девчонки, и все же ни одна другая ночь не была для меня слаще. Страх зиял еще свежей раной, но впервые за несколько дней я был твердо уверен в том, что доживу до своего двенадцатого дня рождения.
Тем не менее в какой-то момент я отправился к окну, чтобы удостовериться в том, что внизу на меня действительно больше не пялятся никакие бескровные лица. И — содрогнулся: рядом с мусорными баками что-то шевелилось… Но это оказалась всего лишь Альма, выносившая на улицу мусор.
Стояла ясная ночь, а в небе сияло столько звезд, словно они там, наверху, устроили фейерверк по поводу того, что Лонгспе доконал Стуртона. Я спрашивал себя, где он теперь? Опять в соборе? Ждет, что придет следующий отчаявшийся мальчишка и попросит его о помощи? Как бы я хотел узнать о нем побольше, о его жизни, о поступках, от которых он жаждал очистить душу! Мне бы хотелось отблагодарить его за все, что он для меня сделал. Но больше всего — снова с ним увидеться.
«Ну и?.. Чего же ты ждешь, Йон? — думал я. — Иди к нему. Это как раз подходящая ночь, чтобы сказать спасибо. Отважней, чем сегодня, ты, видимо, не будешь никогда».
Сказано — сделано.
Я сунул парочку Ангусовых мягких игрушек под одеяло, чтобы все выглядело так, как будто под ним лежу я. Потом я снова оделся и проскользнул в одних носках мимо двери Поппельуэллов вниз, ботинки я держал в руках. К счастью, Поппельуэллы оставляли на ночь в двери ключ. Я вынул его и взял с собой в надежде, что, пока я не вернусь, они ничего не заметят.
На этот раз, когда я приблизился к собору, на церковном дворе не было ни людей, ни привидений. Стена вокруг галереи такой высоты, что даже взрослому нелегко на нее взобраться, но, к счастью, я обнаружил дерево, по веткам которого я на руках перебрался на противоположную сторону. Спрыгнув на каменные плиты за стеной, я приземлился так жестко, что на минуту подумал, не сломалась ли у меня лодыжка; но боль прошла, призрак каменотесова подмастерья тоже не показывался. Между колоннами ничто не шевелилось. Луна рисовала серебряные узоры на траве и на камнях. И, конечно, двери собора были на засове, как бы сильно я их ни тряс. Чего я ожидал?