Сара блефовала по-крупному. На самом деле она понятия не имела, о чем говорила, — у нее было лишь ощущение того, что тут что-то нечисто, возникшее еще тогда, когда Ларс начал заниматься этим делом. Его за один день перевели из полиции общественного порядка в управление криминальной полиции — просто невероятно. И потом он перестал быть Ларсом, стал другим человеком — тоже невероятно…
Гуниллла не сводила глаз с Сары. Затем повернулась и пошла прочь. Даже Эрик был удивлен этим ее поступком, но ему оставалось лишь последовать за ней.
Когда они выехали с парковки и направились в сторону центра, у Гуниллы было очень грустное лицо.
— Глупая безмозглая девчонка, — пробормотала она себе под нос.
Эрик молча сидел за рулем.
— И почему именно сейчас? — продолжала она.
Эрик понимал, что она не ждет от него ответа.
— Как она не понимает! — Гунилла смотрела прямо перед собой. — Неужели опять все то же самое…
Они миновали башню Какнэстурнет.
— Как ей удалось все это выведать? — Женщина вздохнула и глубоко задумалась. — Проклятье, — чуть слышно прошептала она наконец.
— А Патриция Нурдстрём? Про нее-то она как узнала? — спросил Эрик.
Гунилла опустила солнцезащитный козырек.
— Это можно прочесть в полицейской базе. Там остались кое-какие мелочи, которые мне так и не удалось убрать. Даже не знаю, как она добралась до этих сведений, — возможно, просто затребовала их. Но это уже не имеет значения. Она поняла некую связь, для нее не предназначенную.
— Ларс помогал ей в этом?
— Не знаю… не думаю. Ты сам видел, что он с ней сделал.
Гунилла снова задумалась.
— Что она говорила перед там, как упомянуть Патрицию?
— «Жучки»…
— А перед тем?
— Альберт…
— Откуда она может знать про Альберта?
У Эрика не было ответа на этот вопрос.
Гунилла вздохнула, подняла солнцезащитный козырек.
— С Ларсом подождем. Пока понаблюдаем за ним… как обычно. А вот с Сарой…
Эрик выехал на Страндвеген.
— Похоже, пора посвятить в дело Ханса.
Эрик что-то промычал в знак согласия.
— Проклятье, — снова прошептала она себе под нос.
Ральф Ханке пребывал в отвратительном настроении. Как всегда, когда с ним это случалось, он уходил в зловещее молчание. Его окружение воспринимало это как скачок напряжения в высоковольтных проводах — все старались не попадаться ему на глаза.
Из панорамного окна в квартире на седьмом этаже открывался вид на самый центр Мюнхена. Небо было пасмурным. Нижние края серых облаков висели почти на уровне лица Ральфа. Находись его офис несколькими этажами выше, из окна вообще ничего невозможно было бы увидеть — что, наверное, имело бы и свои плюсы. Часто, когда Ральфу не удавалось привести в порядок мысли, он подолгу стоял и смотрел на этот вид. Он редко что-то замечал — просто ему лучше всего думалось, когда мир находился немного под ним. Сегодня он надел на себя вязаный джемпер на пуговицах. Такое случалось с ним нечасто, но, когда он его надевал, ему становилось хорошо — возможно, от того, что можно было отдохнуть от костюма, почувствовать себя свободнее. Однако этот джемпер умел к тому же определенным образом влиять на его настроение. Мысли прояснялись, возвращалось хладнокровие, появлялась злость — как сегодня. А ясная, холодная мысль, продиктованная злостью, значительно облегчала жизнь.
Зашуршал внутренний телефон.
— Господин Ханке? — Кабинет заполнил спокойный голос его секретарши.
— Да, фрау Вагнер.
— Господин Гентц ждет.
Дверь кабинета открылась, вошел Роланд Гентц, прошел по паркету, уселся в кресло и достал из портфеля документы. Они никогда не здоровались. И не по невежливости; просто между ними существовала молчаливая договоренность, что в работе они такие — ни с кем не здоровающиеся мужчины.
Ральф остался стоять у окна. Унылая погода в сочетании со всеми проблемами заставила его подумать о бокале вина. Он снова окинул взглядом город.
— Хочешь выпить?
Роланд поднял глаза от бумаг, удивленный вопросом.
— Когда мы перестали выпивать днем? — спросил Ральф.
Гентц задумался.
— В середине девяностых. Кажется, примерно тогда же, когда исчезли галстуки.
Ральф направился к своему рабочему столу.
— Две хорошие привычки, — вздохнул он и уселся. — Ну?
— Конечно, почему бы нет?
Ральф нажал на кнопку внутреннего телефона:
— Фрау Вагнер, два виски безо льда.
— Да, господин Ханке.
Ральф уселся в позу терпеливого ожидания, сложил руки. Роланд пролистал свои бумаги.
— Мы получили оплату за три галереи в Великобритании… В Гамбурге по-прежнему проблемы со строительством моста. Там неполадки с гидравликой, это потребует времени. Контракт с американцами будет наш, но и здесь следует запастись терпением — все хотят поучаствовать.
Ральф почти не слушал его. Развернувшись на стуле, он снова смотрел в окно. Роланд продолжал бубнить свое. Через несколько минут Ральф прервал его:
— Это подождет… Что происходит в Швеции?
Роланд поднял глаза от бумаг:
— В Швеции? Ничего нового.
— Каковы последние сведения?
Роланд попытался собраться с мыслями.
— Приятель Михаила лежит в больнице.
— Он не заговорит?
— Нет. — Роланд отрицательно покачал головой.
— Откуда ты знаешь?
— Михаил ручается за него.
— Они пока молчат.
Гентц не ответил.
— А этот посредник — торговец оружием?
Роланд выпрямился на стуле:
— Ральф, можно я выскажу свое мнение?
Хозяин офиса продолжал смотреть на город:
— Пожалуйста.
— Почему бы нам не отказаться от всей этой затеи? Она мешает нашему бизнесу; это фактор риска, который нарастает с каждым днем, а ценность самого проекта ничтожно мала. Давай оставим это дело и сосредоточимся на важном.
Ральф повернулся на стуле лицом к Роланду:
— Как звали того человека, которого мы купили?
— Карлос. Карлос Фуэнтес.
— Кто он?
— Фигура средней величины. Владеет несколькими ресторанами. Он у Гектора на подхвате — в каком плане, я до конца не знаю.
— Давай используем его более широко.
— Думаю, он уже израсходован.
— В каком смысле?
— Именно он заманил Гектора в ресторан, где его взяли Михаил с напарником. Они ведь не дураки и поняли, что это не случайное совпадение.
— Он уже мертв?
Роланд пожал плечами:
— Вероятно…
Раздался легкий стук в дверь. Фрау Вагнер вошла, неся на подносе два стакана виски. Поставив их перед мужчинами, она вышла.
Они не стали пить сразу, сначала понюхали содержимое своих стаканов. Ральф выпил первым, потом Роланд. Проглотив, они сохранили во рту послевкусие. В этом самая сильная сторона виски — вкус, создающий фальшивые воспоминания и драматично прекрасные чувства к чему-то, что недоступно никому из живущих. Возможно, именно поэтому некоторые романтические натуры спиваются на этом напитке.
Они поставили свои стаканы.
— У нас есть кто-нибудь в Испании? — спросил Ральф.
— Что ты имеешь в виду?
— Человек типа Михаила?
Роланд покачал головой:
— Нет, в Испании у нас такого человека нет.
— Позаботься о том, чтобы его найти. Я хочу, чтобы у нас был кто-то, кто ждет указаний. Кого мы могли бы ввести в игру мгновенно, если это понадобится.
— Его роль?
— Насилие. Пусть их даже будет двое или трое.
— Я не согласен, — тихо проговорил Гентц.
Ральф ничего не ответил. Снизу до них доносились звуки самой центральной части Мюнхена.
— А эта женщина? Кто она, что мы о ней знаем?
— Ничего… Просто женщина. Ты хочешь, чтобы я навел о ней справки?
Ральф подумал, снова поднес стакан ко рту:
— Да, пожалуй.
20
Только что раскрылся белый пион. Он был невероятно прекрасен — огромный, идеально симметричный и завораживающий. Томми Янссон долго его разглядывал. Он сидел, откинувшись в белом садовом кресле в саду Гуниллы. Маленький чайный столик был накрыт в беседке — уютном уголке сада, где пахло розами и клематисом.
Томми Янссон был начальником отдела в службе разведки Национального управления криминальной полиции — того самого отдела, в котором последние четырнадцать лет работала Гунилла. Он был ее формальным начальником — старый боевой волк, разъезжавший на американской машине и носивший в кобуре 357-й.[30] В жизни он был наивен, как ребенок, но в работе — крутой профессионал. Она очень ценила его как начальника и коллегу, к тому же считала своим другом.
Гунилла выставила на стол целое блюдо свежеиспеченных булочек с корицей. Томми дождался, пока она тоже сядет напротив него за столик.
— Я слыхал, они называют тебя Мамой.
Женщина улыбнулась.
— Кто это говорит?
— Твой брат. Я позвонил ему по дороге сюда, чтобы сориентироваться, как у вас идут дела.
Гунилла резко выпрямилась.
— Почему ты позвонил ему?
— Просто взял и позвонил.
Гунилла налила английского чая в чашку Томми. Тот некоторое время прихлебывал напиток, прежде чем заговорить.
— Время идет. Народ начинает недоумевать.
— И что? — спросила Гунилла.
— Прокурор ждет от тебя материалов.
— Томми, ты прекрасно знаешь, как я работаю. Я никогда не передаю дальше материалы, пока не поставлю в них последнюю точку, — мне не нужна ситуация, когда какой-то задерганный делами прокурор ничего не поймет, использует их неверно, и в конце концов дело кончится ничем.
— Само собой, но на меня наседают. Я тоже не могу без конца прикрывать тебя.
В кронах деревьев чирикали птички, это был тихий квартал.
— Прикрывать меня?
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Нет, не знаю.
Янссон внимательно разглядывал ее.
— Дело в том, что вопросы задает не только прокурор, — продолжал он. — Но самое неприятное — она озвучивает свои теории. И от этого другие начинают нервничать.
— Берит Столь?
Томми кивнул.
— Что она говорит?
— Ты хочешь узнать?
Хозяйка сада не ответила. Томми попытался найти более удобную позу на деревянном стуле.
— Она говорит, что не понимает, почему ты пользуешься такой свободой.
— И что ты на это отвечаешь, Томми?
— То же, что и всегда: что ты — один из самых лучших моих специалистов.
— А что она говорит на это?
Томми отпил глоток чая, поставил чашку на колено.
— Что ничто на это не указывает.
— На что?
— Она просмотрела все твои дела за последние пятнадцать лет и утверждает, что доля дел, закончившихся обвинительным приговором, ниже среднестатистического уровня.
Гунилла вздохнула:
— Именно это я пыталась сказать. Что еще?
— Это все.
— Нет, не все…
Гунилла не отрывала взгляда от Томми. Он опустил глаза.
— Она утверждает, что работая таким образом — независимая группа, непрозрачность, частные помещения и так далее, — ты создаешь собственную структуру, которую планируешь возглавить, когда через несколько лет произойдет реорганизация полиции.
— Да? И что?
Томми пожал плечами:
— Вот что она говорит.
— Что я работаю, выкладываясь на полную катушку?
Янссон вздохнул:
— Никто не реагирует… пока. Но если она будет продолжать высказываться вслух по этому поводу, кое-кто начнет волноваться и задавать вопросы. Томми заговорил совсем тихо: — Послушай меня, Гунилла. Если ты опростоволосишься, если окажется, что у тебя не так много материала, как тебе бы того желалось, я хочу, чтобы ты сообщила об этом мне. Я защищал тебя раньше, намерен защищать и в будущем… Но если я замечу, что ты неоткровенна со мной…
— Не волнуйся, — так же тихо ответила она.
Томми почесал ухо сгибом пальца.
— А я и не волнуюсь…
Тут она рассмеялась:
— Да нет же, волнуешься.
Он не ответил.
— Давай придерживаться договоренности, которая была у нас с самого начала, Томми.
— Какой договоренности?
— Что мне не нужно отчитываться.
— Кто тебе сказал, что я пришел за отчетом?
— А зачем ты тогда пришел сюда? Ради булочек?
— Да, ради булочек.
Ни один из них не улыбнулся.
Томми взвешивал сказанное. Затем стал размышлять дальше — Гунилла была его единомышленником, они мыслили и относились к вещам одинаково. Они никогда это не обсуждали — просто понимали друг друга без слов. И знали: в общем и целом они придерживаются одного мнения.
Янссон прервал затянувшуюся паузу:
— Я хочу знать, как далеко вы продвинулись — когда ты планируешь иметь доказательную базу в данном расследовании… Мне также важно знать, нуждаешься ли ты в чем-нибудь.
Лицо Гуниллы сделалось холодным и замкнутым.
— Иди к черту, — ответила она.
Он притворился, будто не понимает:
— Что?
— Знаю, что ты пытаешься сделать, но тебе это не удастся.
— Гунилла, ты о чем?
— Если ты думаешь, что сможешь собрать достаточно информации, чтобы передать дело кому-нибудь другому, то ты глубоко ошибаешься.
Томми покачал головой:
— Я пришел не для того, чтобы тебя отстранить.
— Я этого и не сказала. Но я знаю, как ты это делаешь.
— Что я делаю?
— Ты вооружаешься до зубов, собираешь информацию, и если выясняется, что все пошло не так, как тебе бы хотелось, ты заменишь меня на другого игрока. Я видела не раз, как ты поступал подобным образом с другими.
Томми начал раздражаться:
— Прекрати этот спектакль.
— Сам прекрати. Я стою на тех же позициях и не отступлю ни на шаг. У нас есть договоренность. Изменить ее не может никто… и менее всего — Берит Столь.
— Наплюй на нее, — проговорил Томми.
Гунилла расслабилась:
— Спасибо…
— Нет, не благодари. Мне кажется, ты неправильно поняла нашу договоренность.
Из соседнего сада до них донесся детский смех.
— В каком смысле?
— Что она в первую очередь касается меня и других руководителей.
Гунилла не ответила. Он долго и внимательно изучал ее лицо.
— Ты сидишь в дерьме, — проговорил Томми.
Она наморщила нос:
— Странный выбор слов, тебе не кажется?
— А тебе не кажется, что ты именно в нем и сидишь?
Она мотнула головой:
— Вовсе нет.
За долгие годы у них состоялось не меньше сотни таких разговоров, всегда развивавшихся по одному сценарию: Томми хотел контролировать ситуацию, а Гунилла никого к этому не допускала.
— Как себя чувствует Моника? — спросила Гунилла уже совсем другим, мягким тоном.
Томми перевел взгляд на кусты и деревья сада.
— Хорошо. Пока никаких симптомов.
— Что говорят врачи?
Теперь он взглянул ей в глаза:
— Что они не знают. Не точно знают — примерно так.
— И что все это значит?
Томми произнес еле слышно:
— БАС[31] неизлечим, и Моника довольно скоро ощутит первые симптомы.
Гунилла увидела горе в его глазах. Он опустил взгляд, стал смотреть в свою чашку:
— Знаешь, что самое ужасное?
Женщина отрицательно покачала головой.
— Я напуган больше, чем она.
Янссон допил чай, поставил чашку на стол и поднялся. Теперь он снова стал начальником.
— Я надеюсь на тебя, Гунилла. Но если тебе понадобится помощь — немедленно обращайся ко мне.
Он вышел из беседки и исчез за воротами. Гунилла смотрела вслед его могучей фигуре. За спиной у женщины жужжал шмель.
Часы показывали половину третьего ночи. Ларс взломал дверь террасы — теперь это получалось совсем легко. Сняв ботинки, он сделал два шага внутрь дома в одних носках, остановился и прислушался. Весь мир спал. Он сделал то, ради чего пришел. Подкрался к торшеру возле дивана, стал искать взглядом. Нашел тоненький, как ниточка, микрофон, установленный Андерсом, и осторожно удалил его двумя пальцами. Положив его в маленький полиэтиленовый пакетик, он уже двинулся было обратно к двери террасы, но тут в голове возникла мысль, заставившая его остановиться. Эта мысль была не оформлена в словах, всего лишь чувство, что-то вроде: ведь она спит там, наверху… черт возьми!
Ларс подошел к лестнице — его неудержимо влекло наверх. Он тихо и осторожно поднялся на второй этаж.
Дверь ее спальни была приоткрыта. Ларс приложил ухо к двери, прислушался. Изнутри доносилось тихое, легкое дыхание. Он медленно и беззвучно приоткрыл дверь шире. Еще один осторожный шаг — и он ступает по ковровому покрытию в ее комнате.
Она лежала почти так же, как и в прошлый раз, — на спине, разметав волосы по подушке. Всего в нескольких метрах от него. На Ларса накатились сомнения… Что он здесь делает?.. Он уже был близок к тому, чтобы уйти… Но… Ларс еще раз взглянул на нее, увидел ее красоту, почувствовал, как в нем растет желание, — и сомнения улетучились. Ларсу безумно хотелось заползти к ней в постель, рассказать, как ему плохо, — может быть, она утешила бы его.
Странный звук прервал его фантазии. Легкие дрожания и постукивания. Звук доносился из-за шторы. Ночная бабочка. Маленькие крылышки ударялись о стекло, движимые странным стремлением наружу, к слабому свету уличных фонарей.
Пульс у Ларса был нормальный, дыхание спокойное… Он медленно опустился на колени, подобрался к ней на четвереньках. Осторожно, осторожно… скоро он почувствует ее запах. У него возникла эрекция, промелькнула мысль зажать ей рот рукой… лечь на нее и… Нет, так не пойдет. Ларс мысленно проклинал самого себя. Но ведь он может… Нет, не может… или все же? Ларс боролся с соблазном, но, как и во все остальные дни недели, случайный импульс победил.