Гуз отбивался от комаров хвостом, тряс головой, не выдержал - побежал легкой рысцой. Но это не помогло, и он снова пошел шагом, махал хвостом, гривой, стриг ушами...
Лес тут был совсем не такой, как на песчанике. Высокие, с черными, будто обожженными, стволами, с узорчато источенной корой, старые ольхи тонули снизу в густом болотном разнотравье, в молодой лиственной поросли, в гнилом, скользком хворосте. Ольшаник часто перемежался лозняком, росшим густыми, дружными купами, поднимавшим в лесном сумраке сизые чубы переплетенных ветвей.
В лесу буйствовала злая, жгучая крапива, заросли которой местами поднимались в рост человека. "Гляди ты, сколько выперло ее, этой паскуды! - невольно подумалось Василю. - И какая - как конопля!.."
Из-за поворота он снова увидел впереди Чернушкову подводу, белый платочек Ганны, и мысли его вернулись к девушке: "Я этого тебе не забуду! Посмотришь!"
2
Когда Василь подъехал к лугу, Чернушка уже выводил из оглобель коня. Хведька, присев на корточки, что-то с любопытством рассматривал в траве, а Ганна переставляла под телегу бочонок с водой. Василь нарочно отвернулся, чтобы не смотреть в ее сторону, но все же заметил, что она делала, как взглянула на него. Взглянула с улыбочкой, и Василю показалось, что с ее язычка снова сорвется что-то ядовитое, обидное.
- Василь, а может, тут остановимся? - обратилась к нему мать. - Вместе с ними? Место гляди какое...
Наделы Чернушков и Василевой матери были рядом. Василь в другой раз так и сделал бы, как говорила мать, - это было удобно и выгодно: спокойнее было бы и за коня и за телегу, за которыми присматривали бы и Чернушки. Но сегодня сын заупрямился:
- Место как место...
Он отвел коня шагов на тридцать дальше, к кусту молодого орешника. Оглянулся, окинул взглядом довольно большое, окруженное со всех сторон лесом болото. На болоте там и тут кудрявилась лоза, которая кое-где разрослась целыми островами. Но Василь не придал никакого значения этим островам, его беспокоило то, что на болоте было еще много воды, иногда попадались широкие разводья. Вода была и на его наделе. "Черт бы ее побрал!" - сердился Василь.
Возле леса почти повсюду стояли подводы, хлопотали люди. Немало людей было и на болоте - уже кое-где косили.
Стреножив Гуза, Василь пустил его пастись и вернулся к телеге вытащил косу. Он развязал тряпку, которой было обвязано лезвие косы, и, вскинув ее на плечо, довольный и гордый, важно направился к лугу.
Мать молча, послушно пошла вслед за ним.
- Тут. Наше - отсюда и вон дотуда, где колышек, - сказала она.
Она могла бы и не говорить этого, Василь и сам знал свой надел-видно, ей было просто неловко стоять без дела.
Василь заметил на ее лице, в складках родных губ, выражение какой-то жалости и виноватости и строго сказал:
- Знаю.
Воткнув конец косовища в мягкую землю и крепко держа рукой тупой конец косы, Василь стал точить ее. Отмахнувшись от комаров, он косо взглянул на Чернушков, увидел, - что Тимох еще копается возле воза, и, довольный, подумал, что начинает раньше него.
Расставив по-мужски ноги, крепко упираясь ими в землю, он размашисто провел косой, и трава зашуршала, noj слушно легла слева аккуратной кучкой. Он провел второй раз, третий, и сбоку от него протянулся влажный зеленый ряд Вот ноги его ступили на прокос, под ним был уже клочок чистого, скошенного луга. Кто это говорил, что он еще зелен косить и что ему прежде надо каши много съесть? Каши может кому и нужно, только не ему, не Василю. Правду говорят, что косить - дело не простое, мужское дело, тут нужны и сила, и сноровка, - в общем, уметь надо. Но у Василя все это есть. Смотрите, как ладно вжикает у него коса, как ложится, удлиняется ряд!
Вжик, вжик! - согласно вторила в лад Василевым мыслям коса.
Он чувствовал, что сзади стоит мать, смотрит вслед ему, ласковая и гордая, и отшго в руках и ногах силы будто прибавлялось. За спиной он чувствовал и еще одно существо, совсем иное, чем мать, задиристое, насмешливое, которое, может быть, также следит за ним настороженным взглядом.
Что же, пусть следит, его это не беспокоит!
Василь заметил, что дядька Тимох тоже начал медленно, мерно махать косой. Он идет по прокосу тихо, чуть горбясь.
Василь тоже немного сгорбился - так ходят с косой все взрослые люди. Увидев, как дядька косит, вспомнил, что главное при косьбе - не спешить, не переутомляться, чтобы преждевременно не выдохнуться.
Задумался, не остерегся, и коса со всего размаху врезалась во что-то твердое. Кочка, чтоб она провалилась! Василь быстро вытащил косу и исподлобья взглянул на Черчушков - не заметили бы.
- Что там, Вась? - отозвалась мать.
- Ничего.
Он сказал резко и недовольно, сорвал на ней злость.
Пусть не обижается, нечего стоять и смотреть, когда человек занят.
Мать будто угадала его мысли:
- Я пойду к коню... Помогай тебе бог!
Она перекрестила его, благословила и, вздохнув, ушла к телеге. Василь, не нагибаясь, чтобы не показать, будто случилось что-нибудь, осмотрел косу и успокоился - коса была цела. Он снова провел по траве, коса шла легко, как и прежде. Косил он теперь осторожнее, следил за кочками, которые начали попадаться все чаще и чаще.
Трава была тут небогатая, большей частью осока. "Эх, наделили деляночкой, растуды их... - подумал он и вспомнил, как обижалась мать, вернувшись домой после раздела. - Известно, одна, без мужа. Некому постоять... Ничего, это последний раз. Теперь я возьмусь, пусть попробуют сделать еще так!.. Правда, у Чернушков тоже надел не лучше.
Что же, он сам виноват! Тихий больно, Ему хоть палец в рот положи!.. Пусть сам и убивается, если такой породы!.." А Василь не даст, чтобы клали палец в рот! Не уступит.
Ногам стало мокро. Сначала вода только проступала там, где лапти вминали щетинистый прокос, потом начала хлюпать. Вскоре Василь уже вошел в воду, которая обступила, будто обволокла ноги. Портянки сразу промокли, штанины тоже стали мокрыми, ноги сделались тяжелее, будто набрякли водой. Намокшая одежда первое время, пока не привык немного, неприятно липла к ногам. Но Василь почти не обращал на это внимания, - ходить по болоту доводилось немало, и в лаптях и без лаптей, и все эти мелкие неприятности казались обычными. Хуже было то, что скошенный ряд теперь ложился в воду. Придется сгребать в воде, выносить на сухое и складывать там, чтобы просохло. Столько лишних забот.
Одно хорошо - вода теплая. Не студит ног, не гонит дрожь по телу, как иногда осенью или зимой, когда от холодных мокрых портянок прямо дух захватывает. Теплая вода, и слава богу. Иди, хлюпай лаптями, мерно маши косой, справа налево. Правда, немного труднее стало идти, косу надо все время держать на весу, много воды. Косить тут не то что на сухом месте. Спроси любого куреневца, и он тебе скажет, что Мокуть - чертово место, гиблое для косаря.
"А почему этот луг так зовут? Мокуть... - подумалось Василю. - Разве только потому, что недалеко село с таким названием? Видно, если бы тут было сухо, то на село не посмотрели бы - назвали бы луг иначе. А так вот "мокуть" и "мокуть", мокрое, гиблое место...".
Иногда коса загребала воду, разбрасывала брызги, - они разлетались, весело поблескивая на солнце. В воде коса вжикала иначе - гуще, протяжнее.
Все сильнее пригревало. Пот смачивал жесткие двухцветные волосы, лоб, обожженный солнцем, застилал глаза, стекал на нежную, почти еще детскую грудь, под ветерком прилипала к спине до нитки взмокшая рубашка.
Коса становилась все тяжелее. Руки наливались усталостью, болели в локтях и плечах, слабели, млели ноги. Усталость сковывала все тело. Хотелось сесть. Желание это не только не ослабевало, но все время усиливалось. Сесть бы хоть на кочку, хоть в воду, отдохнуть немного, а там можно снова встать и пойти.
Но Василь не сел. Он крепился. Это было не в новинку - терпеть, преодолевать усталость, отгонять искушение погулять, полениться. С первых дней детства чувствовал он, что жизнь - не веселый, беззаботный праздник, а чаще длинные и хлопотливые будни, что надо терпеть. Из вгех мудростей жизни он постиг как одну из самых важных - надо держаться, терпеть. Всем трудно бывает, все терпят, терпи и ты!
Этому его учила мать, учил небогатый и немалый горький опыт. И он терпел. Облизывал соленый пот с губ, вытирал волосы, вытянул рубашку из штанов, чтобы ветерок охлаждал тело. И все же какой тяжелой была теперь коса, как трудно было бороться с усталостью, со слабостью в руках и ногах! И как хотелось сесть! Просто удивительно!
Уже ни о чем не думалось - ни о том, перегнал ли его дядька Тимох или нет, ни о том, что вот он, Василь, не безусый парень, а самостоятельный мужчина, хозяин...
Только когда обессилел совсем, когда дрожащие, ослабевшие руки опустили непомерно тяжелую косу и не могли уже сдвинуть ее, он воткнул косовище в кочку и направился к телеге. Шел медленно, волоча ноги, хлюпавшие в теплой воде. С виду это был подросток, худой, длиннорукий, с тонкой шеей, а по походке, по согбенной фигуре - мужчина.
Василь шел, будто хотел выпить воды. Мать, повязав платок по-девичьи, словно косынку, - комары уже не надоедали, стало жарко, - сгребала траву, охапками на граблях переносила на сухое место. С травы текла вода, и мать старалась держать сено и грабли перед собой. На сухой части луга уже было разостлано немного травы.
Кинув траву, она взглянула на него, и Василь заметил, что на лице ее появилась жалость. Хмурая, отряхнула мокрый подол.
- Передохни!.. Полежи вон там, в теньку... Управимся, никуда не денется... трава эта.
Когда он упал в траву возле телеги, наклонилась, нежно погладила по голове.
3
Под вечер старый Чернушка и Василева мать собрались в деревню. Матери нужно было ехать, чтобы накормить Володьку, подоить корову, посмотреть хозяйство. У Чернушки же дома была больная жена.
Хведька и Ганна оставались ночевать на лугу. Оставались тут и бочоночек с водой, и коса, и латаная свитка - зачем возить все это туда-сюда без нужды!
- Держись возле Василя, - приказал Чернушка дочери, усевшись на телегу. - И ты, Василь, присматривай за ними... Девка, она - девка. И малый...
Мать, довольная тем, что Чернушка взялся подвезти ее, охотно поддержала:
- Живите дружненько!
Василь промолчал. Но когда телега скрылась в лесу, он почувствовал, что ничего худшего, чем остаться тут наедине с Ганной, нельзя было и придумать. Лучше бы и он уехал домой, чем валандаться тут с ней!
Василь намеренно делал вид, что быть с ней - одно наказание. Ганна скромно молчала, но он видел, что девушка тоже не рада такому товариществу. Стоять молчать с нею было как ни с кем другим неловко. Василь не выдержал: стараясь показать, что у него полно забот, он вдруг направился к Гузу, стоявшему возле орешника.
Парень сводил коня к озерцу, почти сплошь заросшему осокой, напоил. До озерца было с версту, и, пока он возвратится, на болото легли первые сумерки. Повеяло сыростью, стало холодновато. Неподалеку, в лозняках, начал собираться туман.
"Живите дружненько!" - вспомнил Василь слова матери, увидев Ганну, которая что-то говорила брату. - "Дружненько"! И скажет же, ей-богу!.." Он подумал, что останется возле своей подводы и туда, к Чернушкам, больше не пойдет.
Но прибежал Хведька:
- Дядечко, идем к нам!
- Чего это? - Василь неприветливо отвернулся.
- Огонек разведем!
Василь постоял, делая вид, что занят, - развязал торбочку, стал возиться в ней, будто что-то искал. Надеялся, что малыш не станет ждать, но тот не отходил, следил за каждым его движением.
Что с ним сделаешь! Василь сердито пожевал корку, завязал торбочку. Набросил на плечи свитку.
- У нас есть спичка, - радостно сообщил Хведька, забегая вперед Василя.
Ганна уже разводила костер сама. Слабый огонек, перед которым она присела на корточки, еле-еле теплился. Он был такой немощный, что не мог зажечь даже горсть сухого сена, которую держала над ним девушка. Почти припав лицом к огоньку - будто в поклоне, Ганна старалась вдохнуть в него жизнь, дула, поддерживала, а он не разгорался. Девушка была в отчаянии.
- Дай я!
Василь встал на коленки рядом с ней. Она только слегка отодвинулась. Так они несколько минут и были рядом, плечом к плечу, стараясь оживить огонек, который почти угас. Щеку Василя щекотала прядь ее волос, необычайно близкая, но он не отклонялся. У него была одна забота, одно беспокойство.
Огонек потух. Ганна вздохнула, поднялась. Стало слышно, как гудят комары.
- Ничего. Я пойду одолжу уголек... - утешая их, сказал Василь.
Вокруг в разных местах в темноте светились огоньки. Он выбрал самый близкий и скорым шагом прямиком направился к нему. Возле огня полукругом сидели старый Глушак Халимон, прозванный по-уличному Корчом, сухонький, небритый, форсистый Корчов сын Евхим и их батрак - молодой рябоватый парень из-за Припяти. Они ужинали.
Василь поздоровался.
- Что скажешь, человече? - добродушно, сипловатым голосом спросил старик.
- Уголек одолжите...
Евхим встал, плюнул в ладонь, пригладил чуб. Форсун, он и тут был в городском пиджаке, в сапогах.
- Свой надо иметь!
- А вам жалко?
- Жалко не жалко, а надо иметь! Теперь же власть больше для таких старается!..
- Евхим! - строго, даже грозно отозвался отец, поперхнувшись кулешом. Старый Глушак доброжелательно взглянул на Василя. - Бери, человече!.. Он шутит...
- Нет, я - серьезно. Об этом написано в "Бедноте"...
- Евхим! - повысил голос старый Корч.
После паузы спросил строго: - Ты куда?
- К Авдотье-солдатке. Или, как ее, красноармейке?
Батрак засмеялся.
- Как ты разговариваешь с отцом! - покраснел Глушак..
- Ну, куда? - Евхим повел плечами, - Пойду поищу более веселой кумпании!..
- Смотри, недалеко. Чтоб на бандитов не нарваться! Слышал я, в Мокути вчера были...
- Не нарвусь!
Нес уголек Василь голыми руками - перекидывал из ладони в ладонь, будто играл им. Красный глазок весело прыгал в темноте.
Порой Василь останавливался и дул на уголек, чтобы не погас. Когда прибежал к Чернушкам, там сразу захлопотали. Ганна быстро подала ему горсть сухого сена, склонилась вместе с ним, и вновь ее прядь щекотала его щеку, но теперь это не только не мешало, а было даже удивительно приятно.
Они вместе дули на уголек, на сено, и это тоже доставляло ему удовольствие
Еще более приятно стало, когда сено вспыхнуло и заиграл живой огонек. Хведька, бегавший возле них, сразу же попробовал сунуть в огонь ветку.
- Куда ты такую! Глупый, ну и глупый же ты! - Ганна оттолкнула ветку и почему-то засмеялась.
4
Ничего особенного не случилось в этот вечер, но память о нем согревала и тревожила их потом многие годы.
Ганна помыла в ближней ямке картошку, насыпала в котелок и хотела поставить его на огонь, но Василь перебил:
- Давай я ралцы сделаю!
Он, стараясь не терять степенности, по-мужски солидно покопался в ветвях, лежавших возле костра, выбрал две дубовые ветки, вырезал из них вилки и воткнул в землю. Сделав перекладину, попробовал ее прочность руками, взял у Ганны котелок и повесил над огнем.
- Так лучше, - молвил Василь под конец.
Ганна не сказала ни слова, но в ее молчании он почувствовал одобрение. Василя это утешило. Они сидели друг против друга, смотрели на воду, которая закипала, затягивалась белой молочной пленкой, и, хотя не говорили ни слова, понимали, слышали один другого. Между ними возникла необыкновенная приязнь, доброе согласие. Не договариваясь, каждый нашел себе дело: Ганна снимала пену с воды, следила за котелком, Василь подкладывал ветки, чтобы огонь не спадал. Пока варилась картошка, он с Хведькой несколько раз сходил в лес, принес сухих веток и, только сделав хороший запас их, снова сел у костра.
Когда Ганна, сливая воду, пригласила его ужинать, Василь, по обычаю, которого придерживались почти все в Куренях, хотел отказаться:
- Я поел уже.
- Когда ты там ел! - словно хозяйка, возразила она. - Садись. Нехорошо без горячего!..
Василь послушался, но неохотно. Он принес со своего воза полкаравая хлеба, брусок сала и горсть зеленого лука, положил на разостланный перед Ганной платок.
Ужинали молчаливые и настороженные, непривычные к такой, будто семейной, близости. Снимая липкую кожуру с картофелин, Василь хмурил лоб и всем своим видом показывал, что он совсем не стесняется, что ему известно, как надлежит в таком случае держаться мужчине, но глаз на
Ганну не подымал и мысленно злился на свои особенно непослушные пальцы.
Только один Хведька, видно, не обращал внимания ни на что: давясь горячей картошкой, закусывая салом и луком, выбирал из котелка картофелину за картофелиной. Он первый отодвинулся от котелка.
Вслед за ним вытер руки о штаны и Василь.
- Ешь еще, - сказала Ганна. - Ты же не наелся.
- Нет, хватит...
- Невкусная, может, картошка?
- Картошка как картошка...
Он действительно не заметил, вкусная или невкусная эта картошка, - не до того было. Он даже радовался, что этот странный ужин окончился. Подумал, что сказал, видно, нехорошо, что надо было похвалить. Но хвалить картошку - это значило хвалить и Ганну, а он никогда в жизни никого не хвалил, тем более девчат Этого никто из мужчин не делал.
Сдержанно, как и подобает мужчине, Василь поблагодарил.
- Не за что, - ответила Ганна.
Василь встал, посмотрел на синеватое, глубокое, звездами вышитое небо.
- Погода должна быть!..
Он хотел было уже идти к своему возу, но Хведька попросил; - Дядечко, вы с нами останьтесь!
Василь нерешительно остановился. Ганна поправляла платок, молчала. Василь бросил на нее настороженный взгляд.
- За Гузом присматривать надо...
Ганна отозвалась:
- Он и отсюда виден...
- Отсюда не так.
Он двинулся было, но Ганна вскинула на него глаза, тихо, испуганно сказала:
- Я боюсь...
- Чего это?
- Бандиты вдруг объявятся...
Ее искренние слова, просьба поразили его, сразу смягчили гордое мужское сердце. Такой просьбе он не мог не уступить. Сказал, что останется. Только прошел к коню, посмотрел, хорошо ли стреножен, взял с воза свитку и вернулся к костру.