Но вскоре Пикколо угомонился, прилег отдохнуть, а Пилар и Сергеев, всласть нацеловавшись, сделали передышку и поднялись в смотровую камеру. Первым знакомился с записью Пауль Бругш, историк широкого профиля; его задачей являлась привязка событий к конкретному месту и времени, а также заключение об иденте — вдруг он окажется персоной, упоминавшейся в земных анналах. Бругш уже воплощался в странника Ун-Амуна и Клавдия Флора, римского префекта, а сейчас, возможно, был Тьюрингом, Паскалем или Лейбницем. Хотя существовали и другие варианты.
Отключенный от реальности историк сидел в контактном кресле, бдительный Рибейра не спускал с него глаз, а остальные, в том числе координатор, расположились у стен на кушетках. Бругш просматривал запись полностью, все шесть часов, и это время уже истекало. Вовремя поспели, мелькнула мысль у Сергеева, и тут историк пошевелился.
Он открыл глаза, стиснул руки на коленях и гулко сглотнул. Его лицо выражало безмерное удивление — так мог бы выглядеть лишенный предрассудков человек, узревший призрака в старинном замке. Может, даму в кружевах и кринолинах, убитую ревнивым мужем, или стенающего злодея в цепях и с отрубленной головой… Словом, Бругш был изумлен, что само по себе являлось событием незаурядным; обычно его отличали меланхоличность и редкая уравновешенность.
– Это ломает всю концепцию… — пробормотал он, уставившись взглядом в пол. Позволил Рибейре проверить пульс, вздохнул глубоко и повторил: — Ломает все! Мы идиоты! Глупцы!
Секунду царила тишина, потом координатор Хайнс откашлялся и, на правах старшего, первым подал голос:
– Вы уверены, Пауль? Есть повод для такого заключения?
– Поводов сколько угодно. Целый мир! Да что там, целая вселенная!
Хайнс поморщился. Крайностей он не любил.
– Что вы наблюдали? Страна, эпоха, личность идента?
– Англия, координатор, Англия, середина девятнадцатого века. А личность… Имя Чарлза Бэббиджа вам что-нибудь говорит[21]?
– Ничья! — выкрикнул Поль Венсан. — Не Паскаль, не Лейбниц и не Тьюринг… А про Бэббиджа никто не вспомнил!
– Явное упущение, — поддержала Ингрид Сайкс.
Собравшиеся в камере загудели, но координатор повел рукой, и шум мгновенно стих.
– Итак, Чарлз Бэббидж, — молвил Хайнс. — Очень интересно, Пауль. Интересно, но ничего поразительного я здесь не вижу. Помнится мне, что Бэббидж сконструировал механический вычислитель в первой половине девятнадцатого века, но построить так и не смог. Витри, наведите справки! Я хочу знать точную дату и все, что касается…
– Простите, координатор, — произнес Бругш, вставая с кресла. Он построил свою машину. И это был не механический вычислитель.
– Не механический? — повторил в недоумении Клод Витри. — Но иных принципов тогда не знали!
По лицу Пауля Бругша скользнуло мечтательное выражение. Он улыбнулся.
– Не знали у нас. А у них Бэббидж, и х Бэббидж, собрал компьютер на вакуумных лампах примерно в тысяча восемьсот шестидесятом году. И его лаборатория освещалась электричеством!
– Но свеча Яблочкова[22]… — начал кто-то.
– Я знаю, знаю, — отозвался историк, потирая поясницу. — Но кажется, у них все случилось раньше. Поймите, коллеги, это не наша Земля! Это другая реальность, другая вселенная!
Так и сказал: другая реальность, другая вселенная! — вспомнилось Сергееву.
Он запрокинул голову, всматриваясь в серебристое небо, в силовой экран, отделявший мир Долин Маринера от марсианской пустыни. Там, в сотнях километров от поверхности планеты, висела станция, где когда-то они жили и трудились — Данке, Бругш, Венсан, Семашко… Многих уже нет, но их работа продолжается. Дважды в сутки тереянцы, верные помощники, грезят в хрустальных саркофагах, горят огни в контактной камере, скользит бесшумно нить фиксатора, записывая новое послание… И так — больше восьмидесяти лет! Тридцать тысяч дней, шестьдесят тысяч записей… Многие из них повторялись, но количество оригиналов тоже было изрядным — тысяч восемь по реестру ИНЭИ. Шумер и Египет, Древняя Индия, Китай, инки, ацтеки и майя, средневековая Европа, походы в Святую землю, нашествие монголов, битвы с арабами и турками, эпоха Возрождения, Новое время и технологическая эра — первая железная дорога, первый аэроплан, первый спутник, первый полет на Луну… Кроме того, более древние периоды, время динозавров, падение метеорита, что стер их с лица планеты, чудища плиоцена, наступление ледников, долгая дорога человечества, от первого примата до каменного века, исход из Африки и заселение континентов… Что-то похоже, а что-то было по-другому, совсем не так, как на Земле-1…
«Не так! В этом и смысл, — подумал Сергеев. — Это означает, что мы можем…»
– Милый, очнись! Скоро полдень, а с ним и гости!
Сергеев опустил глаза. Перед ним стояла Пилар — в шортах, рабочей блузе и шляпе с широкими полями. Руки перепачканы землей, к щеке прилип зеленый листик… Чуть заметные складочки у рта, чуть поблекшая кожа, но глаза такие же яркие, как прежде… «Хвала медицине, избавившей нас от проклятия старости, — подумал он. — Особенно женщин! Им так важно сберечь красоту… Время для женщины измеряют не годы, а морщины, но это уже в прошлом».
– На что ты смотришь, Алекс? — спросила Пилар, смахивая со щеки листок. — Что-то не в порядке?
– Все в порядке. Ты такая же, как прежде.
– Правда? — Она лукаво прищурилась.
– Правда. Я вспоминал, дорогая… Мне вспомнился тот день и слова Пикколо: чего тебе не хватает для счастья?.. Должно быть, он прочитал мои мысли.
– Это несложно, когда мысли написаны на лице, — промолвила Пилар. — Ты смотрел на меня с такой жадностью… Словно на шарик мороженого!
– Ты не похожа на шарик, — сказал Сергеев, оглядывая ее стройную фигурку. Подумал и добавил: — Тут что-то говорилось о гостях… Я не ослышался?
– Нет.
Сергеев с неодобрением хмыкнул:
– Какие еще гости? У меня свободный день, и я тружусь над мемуарами. Это очень серьезная работа, очень ответственная. Блуждаешь мыслью в прошлом, вспоминаешь, мучаешься и думаешь: сказать ли правду или приукрасить. Ведь для потомков пишу! Прерваться можно лишь на обед, и то нежелательно.
– Прервешься, — распорядилась Пилар. — Я же тебе говорила, что сегодня к нам придет один достойный человек. С Земли прилетел, чтобы с тобой повидаться! Нельзя ему отказывать.
– Так, — сказал Сергеев, — теперь я вспомнил. Это журналист, наглец, что завалил моего референта просьбами о встрече. Упорный, однако!
– Он не наглец, а внук моей подруги, — возразила Пилар. — Или правнук, не помню точно… Очень милый юноша, очень любезный. Он книгу пишет — про Хайнса, про тебя и про историю контакта.
– Как его зовут?
– Мохан Дхамендра Санджай Мадхури… кажется, так…
– Прямо скажем, не простое имечко, не выговоришь сразу! Он индус? Откуда у тебя подруга с внуком индусом? Что-то я такой не помню!
– Ты свое вспоминай, приукрашивай и мемуары пиши, а с моими подругами я сама разберусь, — сказала Пилар. — А что до имени… Можешь звать его Майклом или Михаилом, он не обидится.
– Заговор, определенно заговор, — проворчал Сергеев. — Ну-ка, признайся, на какой козе он к тебе подъехал? Чем обольстил?
Руки Пилар задвигались, начали ткать прихотливый узор, потом заплясали мышцы лица; она откинула головку, темные волосы рассыпались, шляпа свалилась, но Сергеев успел ее поймать. Несмотря на годы, прожитые с Пилар, и тесный контакт с тереянцами, он не смог обучиться их языку жестов и знаков. Пилар утверждала, что это женское умение, требующее врожденной гибкости и мимических талантов, и что осваивать его необходимо с детских лет. Она не пыталась учить сыновей и мальчишек-внуков, возложив надежды на Лизу и Инессу. Должно быть, не зря — они обе трудились сейчас переводчицами на станции.
Танец рук и лица завершился.
– Все ясно, — сказал Сергеев. — Этот милый юноша тоже умеет плясать и разговаривать знаками. Древнее индийское искусство… на этом вы и сошлись… Я прав?
Пилар хихикнула:
– Не совсем. Я сказала, что он на Марсе в первый раз и, конечно, захочет пройтись по Авалону. Здесь у нас масса интересного! Ну не мне же с ним гулять… В общем, я вызвала Лизу.
Сергеев покивал головой.
– В самом деле, отчего не вызвать?.. Инесса у нас дама семейная, а Лизавета — нет. Но красотой ее бог не обидел, и я точно знаю, сколько у нее поклонников на станции. Зачем ей этот индус Михаил?
– У девушки лишних поклонников не бывает, — отрезала Пилар и направилась в дом.
* * *Индиец Мохан-Михаил в самом деле оказался милым юношей — лет этак тридцати пяти. Он был поразительно красив: матово-смуглое лицо, правильные черты потомка ариев, твердый подбородок, черные колдовские глаза и брови, какие у русских называют соболиными. «Пропала Елизавета», — подумал Сергеев, усаживая гостя за стол в саду. Впрочем, Лиза тоже была хороша, а нравом уродилась в бабку. Нрав же у супруги Сергеева был обманчив — за внешней мягкостью скрывался твердый, как кремень, характер.
Пилар принесла им печенье, стаканы с вишневым соком и удалилась. Но перед тем бросила на Сергеева многозначительный взгляд: мол, будь любезен с милым юношей, не обижай правнука подруги. Или, возможно, внука.
– Если будешь записывать, доставай свою технику, — сказал Сергеев.
– Не буду. У меня хорошая память, сэр.
– Алекс. Просто Алекс. Так мне привычнее.
В знак согласия Мохан склонил голову, и в этом жесте было столько благородства, столько уважения к собеседнику, что сердце Сергеева растаяло.
– Ты в самом деле внук подруги Пилар? — спросил он.
– Да, сэр… простите, Алекс. В экспедиции на Терею, вылетевшей век назад, были три маленькие девочки: Пилар, Амрита и Виктория. Понимаете, что это значит… Вместе росли, играли, учили язык тереянцев… вот этот… — Мохан повел рукой у подбородка, как бы изображая набегающую волну. — Они стали ближе, чем родные сестры. Пилар вернулась, за ней Амрита… Виктория по-прежнему на Терее, она переводчица в земной миссии и, вероятно, не вернется никогда.
Сергеев кивнул:
– Теперь я вспоминаю. Пилар говорила об этих женщинах, но редко и не называя имен. Может быть, потому, что это пробуждает печальные воспоминания — ее отец и мать тоже остались на Терее и там умерли. — Он придвинул Мохану стакан с соком. — Пей, это из наших ягод… Значит, ты — внук Амриты?
– Да. — Мохан сделал глоток. — Мой дед Петр Дубровин до сих пор трудится в Бомбейском филиале ИНЭИ. Он антрополог, специалист по древним расам… Часто рассказывал мне про картины, что приходят от них… те, с которыми он работает.
– Так часто, что ты решил написать книгу?
Мохан улыбнулся. Улыбка у него была чудесная — улыбались губы, глаза, каждая черточка лица.
– Нет, с книгой вышло иначе. Я репортер трех-четырех делийских видеогазет, а еще сотрудничаю с издательством «Галактика» в Дрездене…
– Прости, — молвил Сергеев, — там, кажется, вышла книга Генриха Данке «Голос иного мира»? Примерно лет восемь назад?
– Там. Но это мемуары очевидца событий, а теперь издатель хочет нечто другое, взгляд со стороны, понимаете? Обратились ко мне, я начал работать, перелопатил гору литературы, расспросил деда и его коллег… словом, увлекся.
– И с Данке встречался?
– Разумеется.
– Хмм… Должен сказать, что в своих записках он не всегда точен. — Сергеев на мгновение нахмурился. — Но это мы исправим, Михаил! Я ведь тоже пишу мемуары и дам их тебе посмотреть.
Мохан благодарно склонил голову.
Вероятно, бабка его Амрита — настоящая красавица, думал Сергеев, глядя на гостя. Нет, не зря, не зря парня к нам прислали! Особенно если у них с Лизаветой выйдет толк… Мы, мужчины, все работой заняты, толкуем о науках да искусствах, строим планы и гипотезы и жизнь кладем на их проверку, а настоящее, самое важное дело — у женщин. Род продолжить, и не как-нибудь, а с умом… подтолкнуть мужчин куда положено, а то и построить их, чтоб не заносились, не тешились своими играми ради пустого гонора… в общем, все расставить по местам. Примерно так, как это делают Пилар с Амритой.
Должно быть, от этих мыслей взгляд Сергеева затуманился, а лицо, обычно энергичное и даже жестковатое, слегка обмякло. Мохан неуверенно кашлянул, потом промолвил:
– Алекс?.. Кажется, мы говорили о ваших мемуарах?
– Да, но с этим подождем, не убегут мои литературные труды, — сказал Сергеев, очнувшись. — Сначала другим займемся. Ты ведь приехал, чтобы со мной поговорить. О чем? Что ты хочешь узнать? И что уже знаешь?
Мохан задумчиво уставился на противоположный склон ущелья, скрытый лазоревой дымкой.
– Я читал Колиньяра, Шимека, Хайнса, других астрофизиков и философов, — произнес он наконец. — Я знаю, что гипотеза множественности вселенных подтвердилась. Огромное их число сосуществует в мировом континууме, в его гранях-реальностях, называемых отражениями, а их совокупность есть то, что понимается под Мирозданием или Большой Вселенной. Любое отражение — по сути, параллельный мир, где имеются такая же Галактика, как наша, те же звезды, туманности, планеты, и та же Земля. Более того, на каждой из этих Земель живут такие же люди, свои провидцы и гении, свои злодеи и завистники, а еще масса ничем не примечательных персон. Свой Моцарт, свой Сальери, свой крестьянин Мьян с рисовых полей у реки Иравади… До какого-то момента, до исторической развилки, судьбы землян и их аналогов из иной вселенной совпадают полностью. За развилкой эта адекватность нарушается: люди-аналоги те же, но события их жизни различны, в мелочах или в чем-то более существенном. У них другие свершения, другие социальные процессы, другая история… Так, на Земле-2, с которой мы принимаем ментопередачи, Наполеон не затеял войну с Российской империей, а вместо этого объединил ряд европейских стран. С этого момента история пошла иначе, и потому…
– Не с этого, — прервал собеседника Сергеев. — Где точка ветвления между нашей реальностью и Землей-2, мы еще не выяснили. Ее локализация вероятна в восемнадцатом веке, между 1721–1740 годами, но нельзя исключить и более раннюю дату. Пока мы считаем, что вплоть до 1721 года судьбы видных людей и все ближайшие события — Северная война, война за испанское наследство, жизни Петра I, Людовика XIV, Леопольда и Иосифа Габсбургов, королевы Анны Стюарт, Мулая Исмаила[23] абсюлютно одинаковы. Но могут появиться новые данные. Записи поступают непрерывно, и наши эксперты занимаются их тщательным анализом.
– Понимаю. — Мохан кивнул. — Я видел изображение структуры, той, что у вас, математиков, называется графом. Ствол символизирует Большую Вселенную, которая в незапамятные времена начала ветвиться на отражения реальности, и этот процесс идет до сих пор. Крупные ветви, мелкие ветви, потом веточки, и одна из них — наш мир, а другая — вселенная Земли-2… Их реальность и наша соединяются в развилке, и, как вы сказали, это какой-то день, какой-то миг восемнадцатого века. В это мгновение наши вселенные разошлись… Должно быть, произошло что-то важное, Алекс? Пусть точная дата неизвестна, но существуют же какие-то предположения…
– Целая сотня, — сказал Сергеев. — В их реальности Роберт Уолпол[24] ушел в отставку в 1736 году, а «Философские письма» Вольтера опубликованы на шесть лет раньше, чем у нас. Первое поселение в Австралии — 1740 год, в 1727-м Китай и Россия заключили договор[25], а в 1728-м в Астрахани не случилось эпидемии чумы. И так далее, и тому подобное… Выбирай!
Мохан, однако, не выглядел разочарованным.
– Когда я приступил к работе, — промолвил он, — мне казалось, что главное — разобраться с физикой, осознать последствия ее теорий. Эта идея о множестве вселенных и множестве Земель просто потрясает… Не говоря уж о том, что на каждой Земле есть Мохан Дхамендра Санджай Мадхури! И, возможно, сейчас он беседует с Александром Сергеевым, координатором ИНЭИ… — Мохан сверкнул белозубой улыбкой. — Но вскоре мое мнение переменилось. Не буду отрицать — вид мироздания, изображенный физиками, математиками, астрономами, грандиозен, но об этом писали не раз, писали люди более знающие, чем журналист Мадхури. Я же стал размышлять о цели контакта, о том, кому и для чего он нужен. — Он сделал паузу, затем произнес: — Исходная посылка такова: на Земле-2, обогнавшей нас в развитии, нашли способ сообщений с иными вселенными, с аналогами их цивилизации. Как использовать такую возможность? Я бы наладил научный обмен и, разумеется, культурный, но у них другая цель — они шлют нам картины прошлого. Прошлого своего мира! И, несомненно, ожидают, что мы ответим тем же… Почему? Это имело бы смысл, если б они прислали нечто утраченное в нашей реальности — скажем, тексты книг Александрийской библиотеки или все шедевры Праксителя.
– Библиотека у них тоже сгорела, а шедевры Праксителя известны лишь в копиях, — сказал Сергеев. — Повторю, что Античность, Средневековье и эпоха Возрождения в обеих реальностях совпадают. Но мне понятна твоя мысль.
Он поднял стакан, полюбовался цветом вишневого сока, отхлебнул глоток и посмотрел на небо. Сквозь шлюз в защитном поле опускалась серебряная стрелка челнока, небольшого и, вероятно, прилетевшего со станции. Такие визиты в Авалон случались довольно часто — одни сотрудники тут жили, другие хотели развлечься, а наблюдатели-тереянцы нуждались в регулярном отдыхе в привычных им условиях, среди деревьев и цветов. Но обычно корабли со станции появлялись вечером, а не в середине дня.
«Не Лизавета ли прилетела?..» — подумал Сергеев. Затем повторил:
– Мне понятна твоя мысль. В прошлом считалось, что сообщения идут к нам с какой-то планеты, удаленной на тысячи светолет, от высокоразвитых существ, наблюдающих за Землей со времен палеоцена. Их рассматривали как подарок, понимаешь? Дар космических благожелателей, возвращающих нам память о минувшем… Это многих смущало, так как бескорыстные дары всегда подозрительны. Но теперь мы знаем, что речь идет не о подарках, а о научном исследовании, полезном для обеих сторон. Сравнить два варианта истории, сделать науку о прошлом более строгой и объективной, избавиться от разноголосицы мнений — вот наша цель! Наша и их. Теперь мы можем ответить на вопрос: что произойдет, если то или иное событие случится или не случится. Ответить совершенно точно, без компьютерного моделирования, которое ведет не к выяснению истины, а к бесполезным спорам.