— А разве в драке всегда побеждает тот, кто физически сильнее? Побеждает тот, кто в себе уверен, не обязательно иметь здоровые кулаки, надо просто забыть о том, что тебе может быть больно. Знаете, в тот вечер у меня появилось ощущение, что Паша безразличен к боли. Он был уже почти мертв.
— Как это?
— Не знаю. Разве с вами такого не бывало? Момента, когда вы теряете в жизни столько, что не боитесь смерти, а сами ее торопите: «Скорей, милая, скорей»? Было?
— Допустим. Что же он такое потерял?
— Уж не любовь во всяком случае.
— Он и на самом деле был так неотразим?
— Да.
— Так коротко? Без комментариев?
— А что тут говорить? О том, каким он был необыкновенным человеком? Да, это была такая гремучая смесь физической красоты, ума, таланта, обаяния, сексуальности, если хотите, что она могла взорвать любую крепость. Я имею в виду неприступные бастионы женской добродетели. Так лучше?
— Очень образно. Я понял, — Леонидов невольно вздохнул, — значит, отпечатки на рюмке и бокале ваши и вашего мужа? Не отрицаете?
— Зачем? Я же говорю, что в доме кто-то был. Кроме нас с Никитой. Этот человек, я уверена, что женщина, обязательно расскажет, как все произошло. Когда мы с мужем ушли, Павел был жив, а в доме он был не один. У него просто должна была быть любовница.
— Для алиби надо установить точное время. Когда вы приехали на дачу Клишина, когда уехали оттуда.
— Ну не знаю. Не будете же вы с секундомером высчитывать дорогу от Пашиной дачи до нас? О том, во сколько мы приехали, могут сказать и свекровь, и соседка.
— Там дело в двадцати минутах. Всего-то. Где-то поехали быстро, где-то медленно. А показания у нас есть только одного человека — покойника, как это не парадоксально. Придется с вашим мужем поговорить. Скажите, он мог достать цианистый калий? Ведь Клишин и потом мог выпить из бокала, в который перед уходом вы или ваш муж незаметно бросили яд?
— Я отравила Пашу? Вы смеетесь! Это был мой бог! А мой муж не имеет понятия о том, чем можно отравить человека.
— Ну это вы так думаете.
— Цианистый калий для него — только слово из крутых боевиков, оно там редко, но встречается, а о том, что такой препарат не вымысел наряду с приключениями его любимых героев, Никита вряд ли подозревает. Что такое кухонный нож, например, или топорик для рубки мяса, он знает прекрасно. Если бы это орудие было причиной смерти Павла, я не стала бы с такой уверенностью утверждать, что муж ни при чем.
— Хорошо, Любовь Николаевна. Все-таки мы побеседуем.
— Ради бога. Да, можно мне это? — Она кивнула на лежащую в папке «Смерть». — У вас ведь есть дискета? Или еще один экземпляр?
— Конечно, — кивнул Алексей и, не спросив разрешения у Михина отдал ей отрывок из рукописи. — Но вы же не любите творчество Клишина?
— Это лучшая его вещь. Пожалуй, ему все-таки это удалось.
— Что?
— Оставить что-то значимое, оригинальное, не похожее на все. Я плохой критик, неквалифицированный и субъективный, но мне понравилось. Покажу в издательстве, может…
— Не надо, — остановил ее Леонидов. — Там есть вещи, публикации которых для себя лично я бы не хотел.
— Где? Я не нашла.
— В начале книги.
— Не думайте, что рукописи нет у кого-нибудь еще. Это неплохой детектив, — усмехнулась Любовь Николаевна.
— А где она может быть целиком?
— Не знаю. Ищите.
— Теперь придется. Дорого бы я дал, чтобы увидеть ее конец! Развязку. Ну что, Игорь, пойдем беседовать с Никитой Викторовичем?
Они вышли из беседки. Любовь Николаевна осталась наедине с рукописью. Алексей был уверен, что тут же принялась ее перечитывать. Они шли к дому, среди деревьев Алексей вдруг заметил натянутый гамак. Там кто-то лежал, шурша страницами книги. Алексей пригляделся и толкнул Михина в бок:
— Ты, случаем, не веришь в переселение душ?
— Еще чего!
— А я теперь верю. — Он кивнул в сторону гамака.
Услышав чужие голоса, оттуда, из тени деревьев, выскочил парнишка на вид лет тринадцати. Хотя он мог выглядеть и старше своего возраста. Парнишка был высокий, стройный, синеглазый и светловолосый. Кожа его была покрыта изумительным золотистым загаром, который бывает только у настоящих блондинов. Глаза слишком уж яркие, синие, волосы желтые, ресницы угольно-черные. Парнишка хотел проскочить мимо, но Леонидов чуть придержал его за плечо и спросил:
— Павел?
— Ну, — сказал тот, набычившись.
— Слушай, Паша, а ты стихи, случаем, не пишешь?
— А это никого не касается! — Он резко дернул плечом, сбросил чужую руку и, освободившись, побежал к дому.
Леонидов усмехнулся и сказал Михину:
— Понял теперь, кто послал этот отрывок в ГУВД?
— Да ну?!
— Вот так. Только чем Клишин его зацепил? Соображаешь? Про его любовь с его матерью красиво написано не для Любови Николаевны. Для сына написано, точно.
— Думаешь, они общались?
— Конечно! Я теперь многое в этой истории начинаю понимать. Сейчас поговорим с Никитой Викторовичем, тогда станет совсем уж ясно.
…Никита Викторович места себе не находил, пока гости разговаривали с его женой. Увидев, как сначала пронесся мимо него в дом сын, а потом оттуда же, из-за деревьев, вышли люди, допрашивавшие жену, он быстро пошел им навстречу, почти побежал.
— Послушайте, э… — издалека начал Солда-тов.
— Алексей Алексеевич и Игорь Павлович, смотря к кому, вы обращаетесь, — помог ему Леонидов.
. — Ну да. Вы не трогайте пацана, мужики. Пацан учится, книжки читает, и пусть себе. Экзамены у него в спецшколе, не трогайте, мужики. Не мешайте.
— Мы не разговаривали с Павлом, а с вами вот хочется. Побеседовать.
— Ну! Со мной. А что со мной говорить? Жена у меня умная, а я так, при ней. Любку спросите, если что, она и разъяснит. А я что? Шофер я. Хороший шофер, конечно, начальство меня ценит, в зарплате не прижимает, дело свое я знаю, а всякие там интеллигентные штучки — это лучше к бабе моей.
— Любовь Николаевна нам уже все разъяснила. Несколько вопросов можно задать в дополз нение? Лично вам?
— Вопросов? Да насчет чего? Насчет ее хмыря, что ли, которого грохнули?
— Да. О том, как вы относились к писателю Павлу Клишину.
— Как относился? Да как черт к ладану, вот как относился! Только это он черт. Хотя и волосом светлый. Душонка у него поганая. Мразь. — Солдатов смачно сплюнул.
— Боялись, значит?
— Кого? Этого паршивого интеллигента? Да боялся шею ему ненароком свернуть, если будет около моего Пашки крутиться!
— Вашего? Разве он не сын Клишина?
— А? Любка разболтала? Ведь клялась, дура, — что не вспомнит ни разу!
— Да при чем тут жена? Мальчик похож на Клишина, как две капли воды!
— Похож? Ну да, не повезло пацану. Мужику это лишнее, красивым быть.
— А почему своих детей у вас нет?
— Своих? А Пашка не свой, значит?
— Ну, вы понимаете…
— Да, понимаю. Своих… Любка не хочет от меня рожать.
— И вы спокойно к этому относитесь?
— А как мне относиться-то? Пашку от меня не прятали, показали, как есть, все знал, сам фамилию свою дал. Солдатов он, Павел Никитич Солдатов.
— Он знает, что его отец — другой человек? Не вы?
— Знает… Да сам черт не поймет, чего он знает, а чего нет! Это такое видение, что не дай бог! Не из рода, а в род, значит. Конечно, этот писатель, как узнал про сына, стал возле него крутиться, а малец и рад. Как же! Кровь у них родная! А когда, значит, Любку аборт делать заставлял, так не подумал, что может парень родиться. Сын. Наследник. А я этого парня вырастил, в садик его водил, нос от соплей вытирал и в школы разные устраивал. Конечно. Мне этого не понять, что малец бумагу марает или краски переводит. Это, конечно, глупости. Профессия, она вот, — он вытянул вперед свои огромные, покрытые мозолями руки. — В руках, а не в голове. Шел бы на механика учиться, раз не дурак. Имел бы деньги, халтуру, пол-литра по выходным в свое удовольствие, жену да детишек. А то будет всю жизнь с такой-то рожей по бабам ходить, как этот ваш Клишин. Уж слишком он смазливый, Пашка мой, как картинка. Мужику ни к чему это. Сейчас уже девки каждый вечер звонят, а он еще ребенок. Тринадцать лет. Недавно штангу домой приволок, гимнастика, значит. Мышцы качать. Воду бы бабке в огород потаскал, а не железку свою каждое утро тягал. Дурь. — Солдатов наконец выговорился, вновь сплюнул на тропинку и вытер ладонью влажный рот.
— Так зачем вы все-таки рванулись к Клиши-ну на дачу?
— Баба какая-то позвонила.
— И что?
— Интеллигентная дамочка, культурная, вроде моей жены. И все изъяснила: «Ах, у вашей Любы свидание, ах, я неравнодушна к Павлу, ах, мы совместными усилиями должны их разлучить…» Кудахтала, кудахтала, я только из рейса вернулся, не успел и руки помыть. На дачу собирался, а тут она… Ну, я, как дурак, полез в свой «Жигуль» да и поехал, куда дамочка сказала. Приехал — они сидят, беседуют. Ну и что? У этого писателя, небось, девок молодых было в очередь, как раньше за колбасой. Моей-дурехи только не хватало. Не верил я никогда, что между ними что-то есть. Не того полета была птица. Я писателя имею в виду.
— А ребенок?
— Ребенок… Небось, не один у него ребенок. По всей стране, небось, нарожали от такого-то! Ну приехал я туда, ну покрутился маленько, велел Любке собираться, про Пашку-меныного сказал, чтоб не лез. Сам себя чувствовал дураком. Зачем поехал? Чепуховина какая-то.
— Вы знаете, Никита Викторович, что такое цианистый калий?
— Чего? Калий? Которым травануться можно?
— Да, травануться.
— Слыхал.
— А у вас фотографы есть знакомые, или из химиков кто?
— Из каких еще химиков? Вы все про писателя этого? Да если бы я его захотел прибить, мне никакие химики не нужны. Химики… Мы без всякой химии монтировкой по башке. Да не нужна ему была моя дуреха Любка, а Пашка… Что Пашка? Все равно в моем доме ему не житье, цепляться за него я не собираюсь, он уже лыжи навострил.
— Куда?
— Да кто его знает, куда? Мы с ним не очень-то… ладим.
— Понятно. А в доме, когда вы уходили, кто-то еще был?
— Да вроде. Наверху шуршало что-то, то ли баба, то ли мышь. Не буду врать.
— Значит, с Павлом-младшим у вас не очень?
— Да не лезьте вы в больное место. Очень — не очень, вам-то что? Растет, питается, одевается, как все, недавно велосипед новый ему купил, на железяку денег дал, что еще?
— Все нормально, Никита Викторович, все нормально. Ну что, Игорь, пойдем с Любовью Николаевной попрощаемся?
— А чайку? — спросил Солдатов.
— Да нет, спасибо. До свидания, Никита Викторович.
— Бывайте.
Солдатов „какое-то время с недоумением смотрел им вслед. Они с Михиным пошли обратно к беседке. Вдруг из-за дерева к ним шагнул золотокожий синеглазый парнишка, и, прищурившись, зло спросил:
— А что, этого не арестуете?
— Кого?
— Ну, этого! — Пашка состроил гримасу в сторону дома.
— Отца?
— Ха! А то я не знаю!
— Что не знаешь?
— Про настоящего. Не мог же я родиться от этой тупой скотины.
Алексей оторопел. Покачав головой, сказал:
— Паша, этот человек женился на женщине с ребенком, любит твою мать и к тебе относится, как к родному сыну. Он хороший человек.
— Да? Все, что не понимает, называет пре-| зрительно: интеллигентные штучки, дурь. Что баранку крутить — высшее призвание? Это, по-вашему, нормально? — Пашка презрительно скривил яркий рот. Слишком уж яркий.
— А что высшее призвание?
— А то, что мой настоящий отец говорил. Только вам я не буду повторять.
— Почему?
Он молчал, не собираясь ничего объяснять, Леонидов полез на рожон сам:
— Потому что мы менты? А менты, по-твоему родному отцу, все, как один, тупые? Так?
— Сами нарываетесь.
— Значит, ты хочешь жить, как твой настоящий отец?
— Да. Хочу и буду.
— И то, что ты прочитал, тебя не смущает?
— Откуда вы знаете, что прочитал?
— Он просил тебя опустить конверт в почтовый ящик, если вдруг умрет. Ты наверняка читал.
— Ну и что? Да, я читал! У них с мамой была любовь! Ему обстоятельства помешали! Он бы сейчас на ней женился! Я знаю! Но мама боялась этого… Ну… Отчима. И правильно!
— И ты поверил, будто твой отчим, Солдатов, мог насыпать в бокал яд?
— Мое дело, во что я поверил.
— Да ты просто хочешь от него избавиться.
— Да, хочу. Ненавижу его.
— Почему?
— Потому что он тупой.
— Ладно, Паша, нам с тобой не договориться. С Клишниным ты часто виделся?
— Нормально.
— Значит, редко. И тем не менее он успел тебя обработать.
— Не смейте так об отце! Я фамилию сменю, когда вырасту, скоро мне все равно паспорт получать! И отчество сменю! Я буду Павлом Павловичем Клишиным, поняли? И все буду подписывать: Павел Клишин. Вот так.
— Паша! Что ты так кричишь? — Из беседки к ним бежала Любовь Николаевна.
— А чего они…
— Что вы к ребенку пристали?! Как вы смеете?!
— Я не ребенок! — Он оттолкнул мать и бросился к калитке. Взвизгнули петли. Потом раздался хлопок. Парнишка понесся по улице.
— Паша! — отчаянно закричала ему вслед мать.
— Любовь Николаевна, он сам успокоится.
— Да что вы ему сказали? Зачем это все надо? Зачем?!
— Он очень талантливый мальчик?
Леонидов посмотрел на мелькнувшую последний раз светлую макушку и невольно вздохнул. Ну и характер!
— Что?
— Скажите, он пишет? Что?
— Да вам-то, какая разница.
Любовь Николаевна вытерла потускневшие глаза тыльной стороной ладони. Но материнская гордость взяла верх, ей захотелось рассказать о сыне, о том, каким он получился необыкновенным.
— Да, он пишет. И хорошо пишет. Да, я не сделала тогда аборт. И правильно!
— Как же так? Значит, то, что написано о том, как вы пытались… Это не правда?
— Это как раз правда.
— И как же так получилось?
— Как получилось… Как у всех женщин получается. Думала, что все кончилось, что уже не беременна, к врачу не пошла, а потом когда после сессии спохватилась, было три месяца. Ну и пришлось родить.
— Почему Павлу не сказали?
— Что бы это изменило? Жениться он бы на мне не женился, денег от него мой муж принципиально не хотел брать, так что?
— Откуда же потом Клишин узнал?
— А что, так не похоже, что это его сын? — Она горько усмехнулась. — Увидел и понял, что ж еще?
— И мальчику он сказал?
— Мой сын очень умный. Слышите вы? Он всегда понимал, что эта семья ему чужая. Он — человек другой породы, он тоже родился принцем, Паша очень хорошо сказал в своей книге об этом. И то, что они друг друга поняли, — это естественно.
— Понятно, два королевских высочества строили планы захвата трона. Какого только, а? Любовь Николаевна?
— Для моего сына всегда найдется трон! — Она гордо вскинула голову и, не прощаясь, пошла к дому.
Леонидов развернулся и потащил Михина к калитке:
— Ну, Игорь, что скажешь?
— Клишина они не травили.
— И это все? — Леонидов рассмеялся, до слез рассмеялся. Сквозь смех сказал: — Сразу видно человека практичного. Тут такая семейная драма, а ты со своим выводом, что Клишина они не травили!
— А что? — Михин, похоже, обиделся. — Что смешного я сказал?
— Да ничего. — Леонидов не мог успокоиться. — Если бы парень был постарше, я бы подумал, что продолжения книги пишет он.
— Какие еще продолжения? Одно только и было.
— Погоди, еще не вечер.
3
В машине они молчали минут десять, потом Михин спросил:
— И что дальше?
— А что ты хотел?
— Если это не они, если все написанное — вымысел писателя, то кто же тогда его отравил? Ждать очередного послания с того света?
— Не жди, — усмехнулся Леонидов. — Или жди.
— А убийцу искать?
— Ну ищи.
— Тут тупик. Да, отпечатки на бокалах. А цианистый калий? Нет доказательств, что Солда-тов или Любовь Николаевна могли его достать. А может, они не все сказали?
— Конечно, не все!
— Почему же мы тогда ушли?
— Потому. Сегодня у нас к ним больше ничего нет, понял? И не паникуй. Тебе надо приехать домой, успокоиться, телевизор посмотреть, а с началом новой недели всерьез заняться биографией Павла Андреевича Клишина. Не с неба же он к нам свалился, и не со звезды. Родился он на планете Земля, были у него и папа с мамой, и врачи-невропатологи, которые с детства его наблюдали, и история болезни в поликлинике, и, наконец, женщина, с которой он действительно спал. Интуиции Любови Николаевны можно доверять. Она сразу почувствовала, что в доме у Клишина женщина. Сердцем почувствовала.
— А если он не с женщинами?
— То есть был голубой? Тогда Павел Андреевич должен был непременно мотивировать это в своем творчестве.
— Почему?
— Да потому. Что движет нормальным человеком? Потребности: в еде, в одежде, в удовлетворении своего влечения к лицу все равно какого пола. А что движет писателем? Любопытство. Он все пропускает через себя, потом делится впечатлениями.
— Писатель тоже человек, чепуха все это. Почему им не могут двигать потребности?
— У Клишина была только одна потребность — в славе. На которой Павел. Андреевич и свихнулся. Ну все у него было. Молодость, здоровье, красота, деньги, женщины. Захотелось стать знаменитым. Потому он и написал сценарий собственного убийства. Чтобы подогнать под него события того вечера, специально вызвал к себе на дачу Любовь Николаевну. Которая так его любила, что готова была прибежать по первому зову. А Солдатов, который в свою очередь любит ее, кинулся за женой. Кстати, узнай насчет писательского завещания. Кто наследники? Родители, как я понимаю, умерли?
— Ну да.
— Отчего?
— Не знаю. Умерли. Клишин жил один. И в Москве, в своей квартире, и на даче.
— Выясни обязательно, как умерли его родители. Может, там авария, несчастный случай, или групповое самоубийство.