Санин резко двинулся на табурете и, отвернув лицо, будто роясь в красках, сказал:
— Будьте добры объяснить мне цель вашего визита. Признаюсь, наш разговор начинает меня утомлять.
Патмосову стало жаль этого человека.
— Я хотел просить вас написать мне картину.
— Я картин не пишу, — глухо ответил Санин. — Я портретист.
— Здесь главным образом лица. Если позволите, я расскажу ее содержание.
Патмосов видел, как сбежала краска с лица Санина, и слышал его прерывистое дыхание.
— Расскажите, — глухо произнес он.
— О, в двух словах! — сказал Патмосов. — Ночь; дорожка вдоль оврага; на ней двое. Один энергичный, сильный, молодой, другой — пожилых лет, дряхлый, с хитрым, развратным лицом. И этот сильный поражает его в голову палкой, на конце которой…
Санин вдруг вскочил, и лицо его исказилось бешенством.
— Ты не офицер, ты — агент! — закричал он и бросился на Патмосова.
Тот успел отскочить за кресло.
— Что же, вы хотите и меня убить? — сказал он спокойно.
Санин остановился, схватился за голову руками и со стоном повалился.
Патмосов с глубоким состраданием смотрел на совсем недавно еще гордого и сильного человека, у которого теперь вздрагивали, как у ребенка, плечи.
— Арестуйте меня, — наконец глухо сказал Санин, — да! Я убил этого мерзавца, той палкой.
— Я не буду вас арестовывать, — ответил Патмосов, — поезжайте завтра в Царское, явитесь к следователю сами с повинной.
Санин поднял голову и с удивлением взглянул на Патмосова.
Тот угадал его мысль.
— Если бы вы убежали, я нашел бы вашу корреспондентку…
При этих словах Санин опять вскочил как бешеный.
— Откуда вам это известно?
— Из этих писем, — Патмосов показал три письма.
— Ее письма! Но я их все взял! — наивно воскликнул Санин.
— Не все! Дергачев был хитрее и три письма держал у себя в бумажнике.
— О, мерзавец! — проговорил Санин. — Он бы снова нас мучил!
Он помолчал, потом встал, прошел по мастерской, вернулся и сказал:
— Я вам все расскажу! Все! Судите!..
Патмосов молча кивнул.
Санин начал свой рассказ, сперва волнуясь, потом спокойнее, и его прекрасное лицо оживилось воспоминаниями любви.
XXI
— Это началось четыре года тому назад. Да! Четыре года будет семнадцатого августа. Ее муж заказал мне с нее портрет, и я к ним приезжал для сеансов. Ее муж носит старинную аристократическую фамилию, богат несметно, красив, несмотря на свои шестьдесят четыре года, и благороден на редкость. Ей всего двадцать шесть лет, и он ее мужем является только номинально. Она — дочь его боевого товарища, осталась сиротою, и он не придумал лучшей формы опеки, как жениться на ней, и относится к ней как отец. Буквально. Она платит ему привязанностью и ухаживанием. И вдруг — я на дороге! Я со своей любовью!.. Да, так началась наша любовь.
Санин закурил папиросу, бросил ее, взял новую и заговорил снова:
— Должно было случиться то, что случилось. Она забеременела. Да! Это было наше счастье и наш ужас. Счастье — увенчать любовь свою живым плодом, ужас — открыться. Не для меня! Я всегда молил ее об этом, но для нее. Она была убеждена, что ее муж не перенесет этого открытия. Приводил ее в ужас и скандал, который мог разразиться в обществе. Она — женщина своего круга, своих понятий. Я понимал ее и разделял ее страхи. И тут нам выпала вдруг удача. Генерал уехал в Англию, оттуда в Америку на семь месяцев. Он звал с собою жену, но она уклонилась и назначила ему свидание в Париже… Это было удачей. Она уединилась и родила прекрасного мальчугана.
Лицо Санина озарилось широкой, светлой улыбкой.
— И началось наше новое счастье. Счастье отца и матери. Я его поместил в надежные руки, а потом решил, едва отнимут его от кормилицы, перевезти к себе. И все пошло прахом!
Он тяжело перевел дух и продолжал:
— Это случилось совсем недавно. Всего с месяц. Она приехала ко мне в безумном ужасе и показала письмо от какого-то негодяя. Негодяй писал, что знает про ее связь, знает, что у нее есть ребенок и где он и что он все это огласит, если она не заплатит ему пять тысяч рублей. За эту сумму он продавал ее письма. Письма ко мне! Я бросился в спальню, где в ящике стола держал ее письма. Их не было! Да, только тогда я понял, как надо беречь тайны. Надо сжигать все! Записку, ленточку, всякий знак. Надо держать себя с любовницей, как с зачумленной. А я, болван, берег ее каждое письмо как святыню!
Он ударил себя по лбу и сжал кулаки.
— Очевидно, их украл мой слуга. И едва уехала Вера, как я набросился на слугу. Я его встряхивал, как мешок, швырял, как кошку, я готов был пытать его огнем и железом. Он ревел, ползал на коленях и во всем сознался. Через других слуг-негодяев он узнал, что один мерзавец платит хорошие деньги за господские письма. Мой каналья был не дурак. Несомненно, он знал нашу тайну и отправился к этому Дергачеву. Да! И продал меня за триста рублей.
Он помолчал, потом продолжал:
— Слугу я выгнал, а сам поехал к Дергачеву в Павловск и вызвал его на вокзал. Там я объяснился с ним. Я предложил ему две тысячи.
Он вскочил, сел, снова вскочил, и лицо его теперь горело злобою.
— Тут и начались пытки! Он торговался и после каждого свиданья слал ей письма с угрозами, а она ехала ко мне и писала ко мне умоляющие письма. Это был месяц сплошных мук. Я все же выторговал тысячу. Он согласился отдать мне письма за четыре тысячи.
Санин горько усмехнулся.
— Значит, за тысячу он припрятал три письма! Ловко! Да? — и он продолжал: — Двадцать шестого числа я собрал всякими способами три тысячи рублей и известил его, что двадцать седьмого куплю свои письма. Я бегал, искал, но нашел еще только сто рублей. И я поехал.
Патмосов кивнул.
— Мы условились встретиться в десять часов вечера. Я ждал его, он не шел. Одно это ожидание уже обозлило. Наконец он пришел…
Санин перевел дух.
— И тут началось! Я сказал, что остальные четыреста я отдам ему завтра. Он ответил, как хам: "Тогда и письма" и хотел уйти. Я удержал его и стал упрашивать. Мы начали спорить. Он дразнил меня: то вынимал пакет из кармана пальто, то прятал его назад. И ничего бы не было, — сказал Санин, — если бы не пустяк.
Он тяжело перевел дух.
— Я взял его за пальто, за борт, а он вдруг заорал: "Вы хотите убить меня!" и толкнул. Во мне словно пружина лопнула. Все завертелось, закружилось, и, когда я очнулся, он лежал на земле. Я нагнулся. Кровь! Тогда я понял, что сделал. По моей палке текла кровь. Ко мне вдруг вернулось спокойствие. Я нагнулся к нему и выдернул у него из кармана пакет. Потом отошел, старательно вытер и вычистил палку и пошел на музыку. Повидал двух-трех человек и пешком вернулся в Царское, где живу у своего приятеля. Вот! — окончил он. — На другое утро я послал ей письма.
Он замолчал и опустился в кресло, закуривая пятнадцатую по счету папиросу.
XXII
Патмосов первый прервал молчание.
— Вы должны теперь открыться следователю, — сказал он, — сейчас у него трое в подозрении, и из них двое совсем невинны.
— Но как? Я тогда должен рассказать все? Открыть ее имя! Я не могу! — воскликнул Санин.
— Слушайте. Я помогу вам. Идите к следователю, расскажите ему факт убийства, а причину придумайте, какую хотите. Он любил женщин, был развратник.
— А эти письма? — сказал Санин. — По которым вы додумались?
Патмосов вынул их из кармана и решительно протянул Санину.
— Возьмите их и уничтожьте!
Санин жадно схватил их и воскликнул:
— О, теперь я спокоен! Берите меня!
— Нет, нет, вы сами!
— Согласен.
Патмосов сказал адрес и поднялся с кресла. Волнение душило его. Спокойствие Санина было трогательнее его недавнего отчаяния.
— Я иду! Вам надо приготовиться.
— Я теперь Голиаф! — засмеялся Санин. — В одиннадцать у него в камере!
Патмосов выбежал из мастерской.
Он вернулся домой и тотчас позвал к себе хозяйку, продиктовал ей друг за другом два любовных письма и записку с назначением свидания, подписав их все буквою "В".
— Все!
Молодая женщина встала.
— А теперь вы эти записки покажете мужу, — смеясь, сказала она.
— Да, да! Вы рискуете, — в тон ей ответил Патмосов и потом серьезно сказал: — Вы спасаете честь женщины, как люди понимают ее, и спокойствие семьи.
XXIII
На другой день Патмосов ехал в Царское Село к Ястребову, который успел послать ему четыре телеграммы.
— Что же вы, дорогой мой, так запропали? Я истомился, ожидая вас.
— Занят был, все этим же делом, — ответил Патмосов и, вынув из бумажника три письма, положил их на стол. — Вот письма, которые я брал. Они ни к чему.
— Я же говорил, — сказал Ястребов, — у него любовниц тысяча! Уберите, Севастьян Лукич.
Он кинул письмоводителю письма и снова спросил Патмосова:
— Ну, что же вы сделали за это время?
— Нашел убийцу, — ответил с улыбкой Патмосов.
Ястребов даже привскочил, и глаза его засверкали.
— Я говорил! Ну, рассказывайте, какие улики? Который из трех?
— Четвертый, — ответил Патмосов. Ястребов упал в кресло и захлопал глазами.
— Вы шутите?
— Нет, серьезно! Где же он?
— Он… — Патмосов поглядел на часы. На них было без двух минут одиннадцать. — Он сейчас будет здесь, у вас.
— Господина следователя можно видеть? — раздался звучный голос.
— Пожалуйте! — крикнул Патмосов, вставая. — Пришел! — сказал он тихо Ястребову.
Тот поднялся с кресла.
— Вот и я! — и на пороге камеры показалась мощная фигура Санина.
Патмосов горячо пожал ему руку и поспешил выйти.
XXIV
Слух о том, что Санин, этот милейший человек, даровитый художник, оказался убийцей, произвел в Петербурге сенсацию.
Зал суда был битком набит дамами высшего света.
Санин держал себя на суде с благородною простотою.
Он объяснил, как убил Дергачева, и рассказал о мотивах этого убийства.
Дело вышло из-за женщины, которую называть Санин не хотел.
Присяжные признали его виновным в убийстве в запальчивости и заслуживающим снисхождения.
Суд приговорил его к четырем годам каторжных работ.
Лукерья и Резцов судились за кражу и были осуждены: она — на два месяца, а он, как рецидивист, на поселение.
Трехин получил наследство и закутил так, что через месяц очутился в больнице.
Марья Васильевна стала выезжать и в скором времени обзавелась новым покровителем.
Что касается молодого Савельева, то пережитые им позор и страх совершенно образумили его. Он разорвал свои прежние знакомства, поступил к отцу на фабрику, где принялся основательно изучать дело.
Векселя исчезли, и надо предполагать, что они вместе с письмами попали к Вере Андреевне и сгорели в камине.
Остается сказать про Веру Андреевну.
Через два года после осуждения Санина она овдовела и со своим сыном Сережей поехала в Сибирь — к тому, кто так дорого заплатил за ее спокойствие. Когда Санин отбыл срок каторги, они поженились и поселились в Иркутске, где Санин опять стал зарабатывать сумасшедшие деньги.
ПОТЕРЯ ЧЕСТИ
Трагическая история
I
Алексей Романович Патмосов благодушествовал. Семья только что позавтракала, и Алексей Романович пил свою чашку кофе, величиною с маленькую миску, и читал газеты.
Этот комфорт, это маленькое благосостояние досталось Патмосову далеко не легко. В течение вот уже двадцати пяти лет он работал на пользу общества, и в частности для отдельных лиц, с опасностью для жизни, в постоянном напряжении, в постоянной борьбе с самим олицетворением зла.
Патмосов известен всем, кому нужны его услуги, как частный сыщик. Скромный и честный, он знал не одну семейную тайну, вверенную ему. Изобретательный и находчивый до гениальности, смелый, решительный и сильный, он раскрыл в своей жизни сотни преступлений, настиг и предал в руки правосудия сотни преступников, и рассказы о его делах не менее занимательны, чем рассказы о подвигах фантастического Шерлока Холмса.
Теперь Патмосову уже 57 лет и он берется за дело только по особенной просьбе, но каждое взятое им дело он доводит до конца, увеличивая свою славу среди сведущих об его делах людей.
Даже наша образцовая сыскная полиция при каждом запутанном деле обращается к нему если не за содействием, то за советом.
Патмосов допивал последний глоток кофе, когда вошла прислуга и подала ему визитную карточку.
— Желают вас видеть!
— Попроси в кабинет! Патмосов взял карточку и прочел:
— "Андрей Федорович Колычев".
— Кто это? По делу? — спросила жена со свойственным женщинам любопытством.
— Вероятно, — ответил Патмосов, застегивая и одергивая свой домашний пиджак, — если это тот самый Колычев, то, можно сказать, фигура!
Небольшая комната кабинета, устланная ковром, с тяжелыми драпировками на дверях, имела характер и делового бюро, и уютного уголка. В простенке стоял американский стол с опускающейся доской, рабочий табурет и буковое кресло. По углам два высоких, узких дубовых шкафа, которые Патмосов звал своим «архивом»; вдоль одной из стен стояла широкая оттоманка, а напротив — диван, стол, мягкие кресла, в углу, против печки, шахматный стол, над которым висел телефон.
Все четыре стены комнаты были увешаны портретами негодяев и преступников, пойманных и обличенных им, спасенных им жертв, благодарных клиентов и снимками картин преступлений.
Патмосов с любовью сортировал их, и на каждой стене развешаны были фотографии своей категории.
Когда он вошел в кабинет, гость его рассматривал фотографии, висящие над диваном.
Он быстро обернулся и протянул руку Патмосову.
— Слыхал от людей, что не отказываете в помощи ближнему, и приехал к вам!
Это был высокий, плотный господин, лет шестидесяти пяти на вид, с седой, окладистой бородой, с сановитой осанкой человека, сознающего свое достоинство.
— Чем могу служить, всегда готов, — добродушно ответил Патмосов, — садитесь, пожалуйста. Послушаем!
Колычев опустился в кресло и еще раз взглянул на стену.
— Однако у вас коллекция! — сказал он. — И чисто ангельские и исполненные благородства лица — и тут же бритые головы и зверские физиономии. Скажите, это все преступники?
Патмосов улыбнулся.
- Мною обличенные и схваченные. Здесь много интересного для физиономиста! — Он оживился и с юношеским порывом подошел к портретам. — Вот женщина с лицом кроткой голубицы. Она заманивала к себе богатых людей и помогала убивать их. Я поймал ее на шестом! А вот этот соблазнял девушек и вел ими торговлю. Это просто убийца, а вот — благородное лицо, львиная шевелюра — это мой друг Санин, известный художник, который стал убийцей в запальчивости. А этот…
Тут Патмосов оборвал свою речь и добродушно засмеялся.
— Я-то разболтался, а вы по делу! Простите, пожалуйста! — сказал он и сел против Колычева с готовностью слушать. — Ну-с, теперь вы рассказывайте!
Колычев закурил папиросу и озабоченно оглянулся.
— Будьте покойны! — успокоил его Патмосов. — Мы как в башне. Двойные двери, портьеры, а здесь, — он указал на открытую дверь налево, — моя уборная и спальня.
Колычев кивнул, выпустил струю дыма и, видимо затрудняясь, с чего начать, сказал:
— Я уж с вами с полной откровенностью…
— Не иначе, — улыбнулся Патмосов. Колычев вытер лицо платком и откашлялся.
II
— Видите ли, — начал он, — вы меня, вероятно, знаете…
— Действительный статский советник, домовладелец, гласный думы, помещик, владелец химического завода, председатель съезда химических фабрикантов, директор акционерного общества по выделке…
— Довольно, довольно! — остановил Патмосова Колычев. — Вижу, что знаете. Так вот дальше.
Патмосов с улыбкою кивнул.
— Вероятно, вы также знаете и моего старшего сына, Михаила?
— Михаила Андреевича? Позвольте? Да! Директор Южного банка и член правления Общества освещения?
— Да, да! Однако у вас тут адрес-календарь, — Колычев указал на лоб.
— Нельзя без этого. И потом, просто развивается память.
— Вы облегчаете мне мою задачу. Видите ли, — заговорил озабоченно Колычев и придвинулся к Патмосову, — меня начинает тревожить этот самый Михаил Андреевич.
Патмосов окаменел. Когда ему приходилось выслушивать подробности дела или исповедь, он овладевал собою настолько, что ни одним движением не выдавал ни своих мыслей, ни своих чувств.
Колычев продолжал, видимо волнуясь.
— Да, тревожит! Тревожит его поведение, его состояние. Стороной я слышал, что он играет очень крупно и несчастливо. У него есть средства. Я не говорю! Играть он может! Но вы знаете — для игры нет богатства. Игра все сожрет, как хорошая печь дрова! И он меня начинает очень тревожить. Очень! Вы понимаете, он не ребенок. Ему уже тридцать восемь лет, и у него взрослые дети. Я ему намекал, но не больше. Говорил со снохою, но та что же может? Вы понимаете, — повторил он в третий раз и встал от волнения, — я боюсь растрат. Боюсь позора. Для него, для меня, для нас!
Он тяжело перевел дух и нервно прошел по комнате. Потом остановился против Патмосова.
— Вот я вверил вам, так сказать, нашу честь. Помогите!
Патмосов помолчал, потом спросил:
— Какой же помощи вы от меня ждете?
— Я ожидал этого вопроса, — сказал Колычев. — Вот какой! Во-первых, вы постараетесь узнать о размерах его проигрыша и степени запутанности его дел. Во-вторых, вы посмотрите за ним. Может, он окружен шулерами. В-третьих, быть может, вы найдете возможность… остановить его… нет, я не то хотел сказать… Предупредить катастрофу, — окончил он почти шепотом и прибавил: — За вознаграждением я не постою. Если потребуются особые расходы, тоже…