Я нашел Шарки у бассейна — мертвецки пьяного и все еще голого в компании пяти-шести таких же голых людей. К моему удивлению, он живо откликнулся на мое предложение — «реквизиция», вот здорово, именно так он это себе и представлял. «Класс!» — заорал он. Не вполне отдавая себе отчет в том, насколько важно соблюдать конфиденциальность, он громко пригласил своих собассейников присоединиться к нам. Когда мы пустились через лужайку, некоторые из них — хотя и не все — взяли на себя труд надеть халаты или обвязаться полотенцами. Они, в свою очередь, по пути приглашали других. К тому времени, когда наконец добрались до машины, мы представляли собой сборище налетчиков-любителей, производившее столько шума, что можно было услышать в самом дальнем конце владения. К счастью, шум производили не только мы. Джазовый оркестрик, расположившийся на крыше виллы, наполнял ночной воздух резкими звуками.
Если бы кто-нибудь заснял события следующего часа, то Шарки, Гейтс и компания вполне могли бы соперничать с кистоунскими копами{106}. Шарки заверил меня, что вскроет машину ровно за тридцать секунд — это не проблема. «Только багажник», — сказал я ему, зажигая спичку за спичкой, чтобы осветить замок. Он без толку провозился несколько минут, после чего одна из подвыпивших девиц решила ускорить процесс и, выковыряв здоровенный камень, швырнула его в заднее стекло. Ее друзья, желавшие тоже принять участие в веселье, принялись колотить другие окна.
— Ну просто класс! — вопил Шарки, пробираясь в машину через заднее окно, — Я заведу эту телегу за тридцать секунд ровно.
— Нет-нет, — сказал я, — Мы не собираемся угонять машину. Машина нам не нужна.
— Мы не угоняем машину? А что мы тут тогда делаем, амиго? — спросил он.
— Мы воруем фильм.
— Какой фильм?
— В машине лежит фильм. В багажнике.
— Нет, не в багажнике, — сказал Шарки, — Вот она — на заднем сиденье.
Я заглянул в темный салон машины. И верно — Шарки развалился на картонках с пленкой.
— А я думал — в багажнике, — сказал я.
— Так это фильм или это не фильм? — спросил Шарки и начал перекидывать мне через окно коробки. Только уложив коробки пирамидой, я понял, что моя машина отсюда далековато.
— Шарки, — сказал я, разглядывая тяжелые коробки, — а ведь нам еще нужно отнести все это на другую сторону дома.
— Нет проблем, — успокоил меня Шарки, — Все, слушай меня. Нужна помощь, — закричал он.
Тем временем несколько человек вовсю трудились над «мерседесом» Юргена — разбивали фары, отрывали дворники, прокалывали покрышки. Другие, зачарованные этим зрелищем, стояли и глазели на происходящее. По призыву Шарки они похватали картонки с пленкой.
— Веди нас, бвана! — пропел Шарки, поставив картонку с пленкой себе на голову. — В буш. Трам-та-ра-рам.
Догадавшись, что бваной называют меня, я направил стопы в темноту, не очень четко представляя себе, куда идти. Поиски моей машины в безлунной ночи стали настоящим кошмаром, но волновало это, похоже, меня одного. За мной следовала разношерстная охотничья экспедиция пританцовывающих и поющих пьянчуг, они несли на голове коробки с пленками и веселились на славу. Шарки подгонял нашу странноватую группку диким гиканьем и барабанной дробью, которую выбивал из коробки на своей голове. Бог знает, сколько времени мы бродили вокруг виллы — мне казалось, что несколько часов, но наконец я увидел свою машину.
Когда коробки были погружены на заднее сиденье, я послал Шарки сообщить об этом Клер, но уверенности, что он ее найдет, у меня не было. Я вел машину, испытывая чувство вины и страх, что буду пойман. Но бояться было нечего. Вряд ли кто-либо из участников налета наутро смог бы вспомнить события прошедшей ночи. Вполне вероятно, что и я сам к утру все забуду. Я последовал совету Клер и, прежде чем отправиться на поиски Шарки, опрокинул еще пару стаканчиков. И тем не менее на пути домой мне не давала покоя одна мысль. Я не сомневался, что мои забулдыжные носильщики потеряли две-три коробки. Может быть, кто-то из них все еще бродит по владению Голдштейна с потерянными катушками на голове. На заднем сиденье лежало не больше пяти коробок, а должно было быть раза в два больше.
Я спас только половину детей райка. Как это объяснить Клер?
— Ты потерял не две-три коробки, ты все потерял к чертям собачьим.
— Как это?
— Весь фильм. Ты его потерял.
— Но он в машине. На заднем сиденье.
— Да, в машине есть фильм. Но это не «Les Enfants du Paradis».
— He «Les Enfants du Paradis»?
— Нет.
— А где же «Les Enfants du Paradis»?
— Тебе лучше знать.
Клер нависала надо мной, а я сидел, потупясь, за кухонным столом и поглощал крепкий кофе, чтобы кофеиновой подушкой смягчить удары дубинкой по моей голове. Слыша ее настойчивые вопросы, я чувствовал себя как боксер, повисший на канате. Ну и видик у нас был — у обоих. С красными глазами, опухшие, немытые — меньше всего были похожи мы на людей, беседующих о детях райка.
Как я узнал, Клер сломалась перед рассветом и остаток ночи провела у Чипси, деля ковер гостиной с десятком других выбывших из строя загульных гостей. Поздно утром ее довезли до дома, где она и нашла меня — я все еще спал. Она принялась тузить меня, я проснулся, увидел ее гневный взгляд, услышал вопросы: «Где он? Где?»
Я ей сказал, что фильм на заднем сиденье, но добавил, что по пути, наверно, потерял пару коробок. Она бросилась к машине и скоро вернулась, меча громы и молнии, и сообщила, что я потерпел полное фиаско.
— Там было так темно, — слабо защищался я, — Нет, я не проверял надписи на коробках. Да и зачем? Я хотел побыстрее закончить. Шарки устроил такой шум. Послушай, Клер… Я боялся, что нас схватят.
— Всех? Сколько народа в этом участвовало?
— Ну, несколько десятков. Их Шарки привел. Они курочили машину, пели…
Клер упала на стул и отобрала у меня кофе.
— В общем, ты обосрался. Фильм в конце концов достался этому нацистскому клопу. Бог ты мой, я бы с удовольствием кинула в кого-нибудь бомбу. Может, в тебя.
— Но я ведь украл какой-то фильм. Я это точно помню. Какой фильм лежит в машине?
— Что-то под названием «Иуда Касл», — застонала Клер.
— «Иуда Касл»? Что-то я такого не слышал.
— Неужели? Можешь себе представить, и я не слышала. А что, если это один из шедевров Юргена? Если так — я его сожгу.
Никому из нас особо не хотелось нести фильм из машины на обследование, но в конце концов я все же притащил пять побитых коробок с тридцатипятимиллиметровой пленкой. На нескольких картонках все еще виднелись остатки печатей, бирок, написанных по трафарету слов — все по-немецки. А по бокам каждой картонки Judas Kastell. Или Kastell Judas — написанное быстрым крючковатым росчерком. Я развязал все коробки и обследовал жестянки внутри. Они были в целости, плотно закрыты и без вмятин, словно их почти и не трогали все это время.
Пока я занимался с коробками, Клер сидела за кухонным столом, оплакивая свою потерю.
— Каждый день своей жизни я теперь буду помнить, что какая-то фашистская гнида, бежавшая от справедливого суда, смакует мой любимый фильм. Некоторые актрисы вынуждены были спать с ним, чтобы он не препятствовал съемкам. Я этого прежде не знала. Проклятье! Проклятье! Проклятье!
Эту печальную тему она исполняла с несколькими вариациями, но лейтмотив оставался неизменным: виноват во всем я. Я пытался утешить ее, но не очень успешно.
— Но что-то мы все-таки получили, — заметил я с неубедительной улыбкой на лице, — Не думаю, что это работа Юргена. Это художественный фильм на тридцатипятимиллиметровой пленке. Смотри-ка, что я нашел.
Я вытащил грязноватый пакет с бумагами, засунутый в одну из коробок. Там лежало несколько писем, написанных от руки на английском, и другие, напечатанные на машинке на немецком, были еще и листы, похожие на рукопись, — с пометами и исправлениями на полях. Последние были на французском — плотно набранный текст на обычной машинописной бумаге, которая от времени пожелтела и стала ломкой.
— Кажется, это кинофильм под названием «Иуда». Снят Максом Каслом… или Кастеллом. Так написано в этом письме. Оно очень старое. Кажется, вчера Юрген что-то говорил о Максе Касле?
Клер разложила письма на столе и принялась их изучать. Наблюдая за ней, я увидел, как меняется ее лицо. Злость и боль ушли, сменившись выражением крайней сосредоточенности.
Первое письмо было от чикагского собирателя фильмов Джошуа Слоуна. Клер на протяжении последних лет несколько раз обращалась к нему, и всегда возникали какие-нибудь трения. «Надутый старый дурак», — так она о нем отзывалась. Письмо было адресовано Айре Голдштейну и датировано 1946 годом; оно было одним из многих (остальные отсутствовали), посвященных обмену фильмами. Старик Айра продавал свой частный резерв «Волшебника страны Оз» — у него явно было несколько копий. Айра был главным спонсором фильма; его участие в производстве свелось к одному из его легендарных советов. Он согласился вкладывать в картину деньги на одном условии: «Только чтобы без Шойли{107}. Публику от нее уже тошнит. Вам нужна хорошая певица. Пригласите эту, как ее… Джуди Руни{108}. Она согласится задешево».
Первое письмо было от чикагского собирателя фильмов Джошуа Слоуна. Клер на протяжении последних лет несколько раз обращалась к нему, и всегда возникали какие-нибудь трения. «Надутый старый дурак», — так она о нем отзывалась. Письмо было адресовано Айре Голдштейну и датировано 1946 годом; оно было одним из многих (остальные отсутствовали), посвященных обмену фильмами. Старик Айра продавал свой частный резерв «Волшебника страны Оз» — у него явно было несколько копий. Айра был главным спонсором фильма; его участие в производстве свелось к одному из его легендарных советов. Он согласился вкладывать в картину деньги на одном условии: «Только чтобы без Шойли{107}. Публику от нее уже тошнит. Вам нужна хорошая певица. Пригласите эту, как ее… Джуди Руни{108}. Она согласится задешево».
Письмо гласило:
2724 Уэккер-драйв, Сьют 22
Чикаго, Иллинойс
16 января 1946 года
Дорогой Айра,
Значит, скаредная старая лиса все же надумала менять «Волшебника». Пора. И на что же — на Дитрих{109}. Может ли это означать, что не лишены оснований слухи, согласно которым у Айры Грозного когда-то были тесные отношения с Марлен Великолепной? Очень бы хотелось надеяться.
Должен признаться, что ваше предложение ввело меня в соблазн. Но четыре Марлен всего за одну Джуди! Побойтесь Бога!
Позвольте сделать вам встречное предложение. Я очень неохотно прошусь с «Шанхайским экспрессом» и «Белокурой Венерой» — оба шестнадцатимиллиметровки, в идеальном состоянии. Очень жаль с ними расставаться, но жить и дальше без собственного «Волшебника» просто нет сил. Но «Красная императрица» абсолютно исключена. Но вы прикиньте, что получаете. А представьте себе, какое удовольствие созерцать Марлен, одетую гориллой в этом ее номере «Горячие вуду»{110}. Эти кадры — свидетельства гениальности Штернберга. Красавица и чудовище в одном лице. Великолепно!
Клер оторвалась от письма — на ее лице застыло выражение боли вперемешку с отвращением.
— Я всегда подозревала, что Слоун идиот. А ведь он владеет киносокровищами, которые стоят миллионы. Черт знает что!
Дальше письмо гласило:
Я, конечно же, слышал, будто вы никогда не смотрите то, что собираете. Неужели это правда? Безнадежный обыватель! Но и при всем при том вы должны видеть это с точки зрения знатока искусств. На этих полосках ленты есть картины, и они для некоторых из нас дороже любых денег. По этой причине о «Красной императрице» не может быть и речи.
Искренне ваш
Джош
За этим шло письмо от Слоуна, датированное 21 февраля 1946 года.
Дорогой Айра,
Неудивительно, что вас называют Шейлоком целлулоидного рынка. Хорошо, я отдам «Марокко», хотя, Бог видит, мне невыносимо жаль расставаться с этим изысканно лесбийским воплощением Марлен{111}. Ни в одном кино не было столько откровенности и вкуса одновременно. Думаю, этого для вас более чем достаточно. Хотя, может быть, и нет. На этот случай позвольте мне подсластить предложение. Я могу вас познакомить с еще одним владельцем фильмов Дитрих. Мне наверняка известно, что у Курта Манголда из Торонто есть по меньшей мере три ее фильма, один из которых — «Красная императрица». И я знаю: он готов поменять их на то, что ему нужно. Вот вам одна верная подсказка. Курт недавно страстно влюбился (кинематографически говоря) в Луизу Брукс{112}. А кроме того, у меня есть еще одна вещица, которая может послужить соблазнительной наживкой, — фильм под названием «Иуда Йедерман»[18] в постановке Макса Касла (урожденного фон Кастелла). Слышали когда-нибудь о таком? Подозреваю, что нет. Я его тщетно ищу во всех каталогах с тех пор, как он попался мне в руки в начале года. Вот уж в самом деле таинственный фильм. Но есть вероятность (всего лишь вероятность), что именно в этом фильме состоялся немецкий дебют сладострастной Луизы.
Как я им обзавелся? Потерпите немного, я похвастаюсь. В последний год я поддерживал выгоднейшую культурную связь с Военным министерством. Я дал согласие покупать любой невостребованный фильм (без просмотра и независимо от состояния) из тех, что армия США забирает в качестве трофеев на оккупированной немецкой территории. Для этих благородных культурных целей я официально известен как Киноархив американских университетов со штаб-квартирой в Чикагском университете, где когда-нибудь осядет моя коллекция. Все во благо общества и высокой науки — вы не согласны? (Пожертвования с благодарностью принимаются и вычитаются из налогооблагаемой базы.) На настоящий момент я благодаря любезности американской армии за сущие гроши приобрел около шестидесяти фильмов и разрозненных частей в основном из разбомбленных кинотеатров или военных передвижек. (Догадайтесь, чего там было больше всего. Мультиков Диснея!) А еще у меня в руках оказались пять-шесть копий маленькой пропагандистской страшилки под названием «Jud Süss»[19] {113} Готов поменяться.
Фильм Касла, как мне стало известно, был найден (как это ни странно) в заброшенном католическом сиротском приюте неподалеку от Дессау, куда он был помещен на хранение одним из продюсеров студии «УФА», опасавшимся, что его уничтожат нацисты. (Работы Касла явно стояли в очередь на ликвидацию.) Откровенно говоря, этот фильм — кот в мешке. Сам я его не видел и, по всей вероятности, не буду смотреть. Нет у меня вкуса к немецкому немому кино. В любом случае я не намереваюсь извлекать эти доисторические целлулоидные пленки на свет божий. Я готов поменять их (как есть), и чем скорее, тем лучше.
О Касле мне мало что известно. Возможно, вы с ним сталкивались в его поздние и более туманные голливудские годы. Когда-то у меня был его фильм этого периода — «Состряпанное обвинение»; он делал его для «Рипаблик». Дрянь жуткая, к тому же его уничтожили. Но говорят, что ранние его работы имеют некоторую художественную ценность. Вот только где их найдешь. Вы, конечно же, знаете о его «Мученике» — вот уж не повезло картине. Кстати, отсюда ниточка и тянется к Луизе. Я нашел кое-какую древнюю рекламу, гласящую, что Мария Магдалина в «Мученике» — это ее вторая работа с Каслом. За пять лет до этого, когда Касл еще работал на «УФА», она снялась в еще одном его опусе по библейским мотивам — на экраны он так и не попал. Вполне возможно, что это и есть тот самый фильм, снятый, кажется, в 1925 году. Что бы о нем ни говорить, но он в полном виде, пять катушек, тридцать пять миллиметров, художественный. Расскажите об этом Курту, и тот наверняка клюнет.
Если честно, старый дружище Айра, будь я обычным собирателем с научным уклоном, я бы хранил этот фильм как сокровище. Но поскольку я человек безнадежно сентиментальный, то мне необходим «Волшебник». А потому я готов присоединить фильм Касла к «Марокко» просто как довесок к сделке, который поможет вам раздобыть «Императрицу». Договорились?
Вечно надеющийся
Джош
За этим следовало письмо на немецком, датированное июнем 1935 года. Оно было написано на бланке Universum Film Aktien Gesellschaft — «УФА», когда-то знаменитой студии, с которой начиналась немецкая кинопромышленность и которая была захвачена нацистами вскоре после написания этого письма. Под ним стояла подпись некоей Tea фон Пёльциг, названной одним из руководителей студии. В нижней части листа был сделан приближенный перевод — его карандашные линии почти стерлись. Вероятно, он предназначался для Слоуна или Голдштейна. Там, где текст совсем не читался, помогали крепкие познания Клер в немецком. Письмо гласило:
Дорогая сестра Ирена,
Нам стало известно, что в скором времени следует ожидать визита на «УФА» нашего неутомимого рейхминистра культуры. Следствием этого посещения, конечно же, станет значительное сокращение фондов нашей фильмотеки. Как добропорядочные немцы мы, безусловно, будем приветствовать эту меру по наведению экономии и дармовой урок арийской эстетической теории, который, несомненно, будет ей сопутствовать.
Чтобы не тратить зря драгоценного времени рейхсминистерства, посылаю вам подборку фильмов — иначе они наверняка привлекут к себе неоправданно пристальное критическое внимание, ценой которого станет добрый костерок во дворе. Вы найдете здесь несколько ранних работ нашего дорогого Макса. Пока от меня не поступит других указаний, прошу вас следовать инструкциям, изложенным в моем предыдущем письме относительно хранения этих лент.
Сердечно ваша
Tea.
Самый старый документ среди этих бумаг представлял собой служебную записку — и снова на бланке «УФА». Датирована она была 14 мая 1924 года и подписана все той же Tea фон Пёлциг, на сей раз обозначенной как «помощник режиссера». И опять внизу сильно помятого листа был приписан перевод, гласивший: