Я отправился на поиски Франни и нашел ее в кабинке перед бассейном — она спала, издавая густой храп. На животе у нее лежал номер «Нешнл инквайрер», а на полу стояли бутылка виски и полупустой стакан. Я наклонился, шепнув ей в ухо: «Франни», а когда она проснулась, быстро увел ее наверх в спальню, которой мы ни разу не пользовались за последние две недели. Вряд ли мне хотелось чего-либо большего, чем, обняв ее покрепче, сообщить ей о Зипе так, чтобы как можно меньше ранить ее. Но Франни легко возбуждалась, и я позволил ее чувствам взять верх, потому что знал — это наша последняя встреча. Она уже не была для меня воскресшим призраком Найланы, а стала просто бедняжкой Франни, одной из малых звездочек Голливуда, давно уже выгоревшей до холодного пепла в темной ночи забвения, которая пожрала немало звезд поярче.
Когда мы закончили, я остался лежать, прижимая ее к себе, пока не услышал вдалеке воя сирены «скорой помощи». Тогда я и сказал о Зипе. Она выслушала мои слова мужественно, как дурное и давно ожидавшееся известие, — просто поникла в моих руках и разразилась тихими слезами. «У него было золотое сердце» — это все, что я от нее услышал.
Раза два за наш последний проведенный вместе месяц, отмеченный относительно дружеским расположением Зипа, я набирался смелости и говорил ему: нужно подумать о том, чтобы когда-нибудь его коллекция оказалась в архиве. Он слабел на глазах, а потому я воздерживался от таких слов, как волеизъявление или завещание, но он прекрасно понимал, о чем я веду речь.
— Не волнуйся, — отвечал он, — Я обо всем позаботился.
— Понятно, — сказал я. Но что было у него в голове? — Отличный архив есть в Калифорнийском университете, — сказал я, — Они бы с удовольствием взяли ваши фильмы.
— Конечно-конечно. А знаешь, кто еще их с удовольствием взял бы? Эти проклятые сироты.
— Правда?
— Уж не сомневайся. Но я им не позволю наложить руки на картины Макса, точно тебе говорю.
— Если вы поместите свою коллекцию в архив, то можете быть уверены…
Зип отбрил меня:
— Я тебе говорю, что обо всем позаботился.
Дальше этого наш разговор — за неделю до его смерти — не зашел. Потом я чувствовал, что должно пройти какое-то время, прежде чем заговорить об этом с Франни. А пока нужно было позаботиться о похоронах Зипа. Франни вроде бы держала все в своих руках. Смерть Зипа не застала ее врасплох — последние лет пятнадцать она наблюдала за ее неуклонным приближением.
На следующий после смерти Зипа день она позвонила и сказала, что устраивает маленькую церемонию в его память и приглашает меня с Клер и Шарки. Я полагал, что мы соберемся в местной похоронной конторе, но она назвала другое место — в пустыне близ Барстоу. «Почему там?» — спросил я. Она сказала, что у Зипа есть клочок земли — там упокоилась его мать, которая влачила свои последние годы в доме Зипа. Он тоже хотел лежать там.
Дорога заняла три часа, а последние пятьдесят миль мы ехали по мохавским грунтовкам{177}. Оказалось, что Зип владел необработанным клочком поросшей кустарником пустыни, помеченным только остатками проволочного забора и табличкой «Частная собственность». Большая часть окружающей территории была обозначена как артиллерийский полигон ВВС. На таких землях люди бросают свои старые машины. В нескольких сотнях ярдов за границей участка, у серых кустиков, стояли несколько сараев и передвижных домиков. Не было заметно, чтобы участок использовался как-то еще — только в качестве места захоронения. Может быть, Зип именно это и имел в виду.
Когда мы добрались, на участке уже стояло несколько машин; одна из них — простой фургон, который, видимо, служил катафалком. На антенне вилась темная траурная ленточка. С десяток человек собрались у холмика земли, на котором стоял дешевый деревянный гроб в окружении цветов. Франни одела обтягивающее черное платье с отливом. Большинство собравшихся были японцами. Среди них я узнал Йоси с двумя его сыновьями — все в черных костюмах на этой жуткой жаре.
Кроме нас, видимо, все уже были в сборе. Франни поздоровалась с нами, а потом какой-то человек выступил с надгробной речью. Потом Клер выяснила, что он был сценаристом средней руки, попал в черный список и вместе с Зипом в пятидесятые годы погрузился в пучину забвения. Зип поддерживал его немного деньгами, пока сам не оказался на мели. Бывший сценарист хрипловатым голосом произнес невыносимо длинную речь, в которой Зип выступал невоспетым героем темного периода охоты за ведьмами, но о его фильмах не прозвучало ни слова. Большую часть сказанного проглотил ветер.
Когда он кончил, Йоси с сыновьями отодвинули всех подальше от могилы. Потом по знаку отца, который, видимо, тут командовал, сыновья вытащили из карманов сигнальные ракеты, подожгли их и подсунули под подставку с гробом. Движения у них были выверенные, словно они готовились к церемонии заранее. Ракеты пошипели немного, а потом вроде бы погасли. Под подставкой появился клуб дыма, а потом откуда ни возьмись со всех сторон — маленькие яркие языки пламени, облизавшие гроб. Он немедленно занялся огнем, так, словно был облит бензином. Мы стали свидетелями кремации. Стоявшая рядом со мной Франни прошептала:
— Так Зип хотел.
Мы стояли с надветренной стороны, но ветер на мгновение переменился, и черный дым окутал Шарки.
— Пленка, — сказал он.
И тут я все понял. Когда цветы опали, я увидел, что вокруг гроба стоят коробки с пленкой. Еще больше коробок находилось под подставкой — из этих уже валил густой черный дым. Я ахнул, и Франни взяла меня за руку:
— Так Зип хотел.
Сердце мое сжалось до размеров маленького холодного камушка. Я вспомнил зловещие слова Зипа: «Я об этом позаботился». Я наклонился и прошептал в ухо Франни:
— Что это за ленты?
Она медленно покачала головой, словно говоря мне: «Не спрашивай».
— Это ленты Касла? — снова спросил я.
Она посмотрела на меня печальными пустыми глазами:
— Так Зип хотел.
Я в отчаянии смотрел на серое ядовитое облако, поднимавшееся над пустыней. Дело всей жизни в клубах дыма уносилось ветром. Теперь все мы знали: коллекция Липски не предназначалась для архивов. Последним своим, исполненным презрения и вызова, деянием Зип использовал касловские фильмы как растопку для костра, на котором сгорят его усталые кости. Я ошарашенно, не в силах произнести ни слова повернулся к Клер. По ней было видно, что она полностью осознает значение происходящего. Но она не выказывала ни малейшей горечи. Я не хотел в это верить, но у нее на лице появилось выражение облегчения. Я запомнил слова, которые она доверила мне словно признание своей вины: «Будь моя воля, я бы его фильмы сожгла дотла».
* * *Несколько недель после похорон Зипа Липски я был безутешен, тем более что Клер нисколько не желала разделять моей безутешности. Она не то чтобы откровенно одобряла этот посмертный вандализм Зипа, но и не порицала его. Не услышал я от нее и слов сочувствия в связи с утратой; а ведь она прекрасно видела, как тяжело я переживал случившееся. Напротив, Клер демонстративно не оставляла у меня ни малейших сомнений: она никогда не проникнется мыслью о том, что погребальный костер Зипа — это огромная потеря для человечества. Что ж, ведь она-то не видела этих фильмов. А свое мнение могла составить лишь по моим непрофессиональным отчетам. И плевать ей было на какого-то там Джонатана Гейтса, считавшего, что погибли творения бессмертного гения. Чего стоили его оценки?
Клер напомнила мне:
— В сорок седьмом году «Юниверсал», чтобы сэкономить на хранении, уничтожила все немые картины в своей фильмотеке. Если уж скорбеть над фильмами, утраченными в этой неразберихе, то можно найти кое-что посущественнее, чем дюжина касловских лент. Голливуд вот уже несколько поколений обходится со своим наследством как с использованными тампонами: не можешь продать, так выкинь.
Я согласился, но возразил:
— Но кому же, как не нам, переживать за это?
— Я гораздо больше переживаю, что Зип уничтожил и свои лучшие работы. Совсем целенькие копии — «Дороги славы», «Принц улиц»; материал, который он отснял с Полем Робсоном. Уж я-то знаю этому цену. Куда как сложнее будет сделать подборку работ Липски.
Эти упрямо-наплевательские слова приводили меня чуть ли не в бешенство — насколько я мог позволить себе это в отношении Клер. Она, казалось, обрекала меня на ужасное одиночество. Потеря фильмов Касла, как и мое представление о них, никого, кроме меня, не волновали. Его картины (или по меньшей мере его поздние утраченные картины) теперь существовали только в моей памяти. Да, были еще Франни и Йоси. Они их тоже видели, но не таким взглядом, как мой, не были настолько вовлечены в просмотр. Это знание теперь принадлежало только мне, а оно влекло за собой и тяжелый груз ответственности. Может быть, я должен сделать что-то, чтобы хоть в малой мере компенсировать эту потерю, прежде чем кадры фильмов изгладятся из моей памяти?
Эти упрямо-наплевательские слова приводили меня чуть ли не в бешенство — насколько я мог позволить себе это в отношении Клер. Она, казалось, обрекала меня на ужасное одиночество. Потеря фильмов Касла, как и мое представление о них, никого, кроме меня, не волновали. Его картины (или по меньшей мере его поздние утраченные картины) теперь существовали только в моей памяти. Да, были еще Франни и Йоси. Они их тоже видели, но не таким взглядом, как мой, не были настолько вовлечены в просмотр. Это знание теперь принадлежало только мне, а оно влекло за собой и тяжелый груз ответственности. Может быть, я должен сделать что-то, чтобы хоть в малой мере компенсировать эту потерю, прежде чем кадры фильмов изгладятся из моей памяти?
Шел второй месяц моих мучений и хандры, когда раздался телефонный звонок. Это была Франни.
Я не очень-то вежливо простился с ней на похоронах. Не хотел быть вежливым. Я был настолько потрясен превращением касловских фильмов в пепел прямо на моих глазах, что даже не нашел для нее никаких слов. Я считал, что она несет ответственность за этот акт вандализма. Она могла бы очень просто спасти то, что теперь уничтожалось, — всего лишь проигнорировав разрушительные пожелания Зипа. Но какое право имел я обвинять ее в этот момент ее жизни? Мы с Клер и Шарки коротко простились с ней и уехали еще до того, как погасли угли костра. Я надеялся, что мой резкий уход положит конец нашим отношениям. Франни всегда казалась мне какой-то жалкой. Но похороны Зипа породили в моем сознании образ неряшливой, нелепой женщины-вандала. Он начисто вытеснил еще остававшиеся у меня сладкие и томные воспоминания о Найлане. Когда я услышал по телефону детский голосок Франни, меня обуяла мрачная злость. Она хотела, чтобы я по-прежнему приходил к ней.
— Нет, Франни, — ответил я, стараясь говорить как можно холоднее. — Не вижу в этом никакого смысла, — Неужели она серьезно рассчитывала, что наша нелепая связь будет продолжаться? Сама эта мысль казалась мне глупой, и если мой тон выдаст меня — пусть. Кажется, я впервые в жизни позволил себе такую неприкрытую грубость по отношению к человеку.
Ее голос на другом конце провода утратил свою детскую игривость и стал немного безыскуснее.
— Просто я подумала, что мы могли бы проститься чуть теплее. Я продаю дом и уезжаю к себе.
— К себе? Куда же это?
— У меня семья в Айове. Я возвращаюсь.
— Вот оно как.
— Де-Мойн{178}. Я же фермерская дочь. Разве я не говорила?
— Нет.
— Мои родители отреклись от меня, когда я убежала из дома, чтобы стать кинозвездой. В основном, конечно, мой отец. Они очень религиозные люди. Но когда я устроилась с Зиппи, они как бы простили меня, хотя он и был карликом. Моему отцу не очень-то это нравилось. Но все-таки хоть какой-то брак и вообще… (я рассчитывал, что по моему молчанию она поймет, насколько мне все это не интересно)… понимаешь, я подумала, что было бы правильно, если мы простимся как друзья перед моим отъездом.
— Понимаешь, я сейчас очень занят в университете…
— Да, я понимаю. Но всего на часик, а? Зиппи оставил тут всякое, тебе, наверно, будет интересно.
— Оставил? Что?
— Ну, все эти камеры и всякое такое.
— Ты имеешь в виду проекторы?
— Камеры, проекторы — много чего. Я не знаю, что с этим делать.
— Ты хочешь их продать?
— Да ты бы мог просто их взять себе.
— Франни, ты не понимаешь, что говоришь. Это очень дорогое оборудование.
— Нет, я его не хочу продавать. А потом, здесь есть и еще кое-что.
— Например?
Детская игривость вернулась в ее голос.
— Ты приезжай — сам увидишь.
— Там есть фильмы?
— Может быть… — Больше она ничего не пожелала говорить.
Я не мог понять — дурачит меня Франни или нет. Но перспектива заполучить проекторы «Сенчури» и привезти их в «Классик» была слишком сильным искушением. Не прошло и часа, как я был у нее.
К табличке «Продается» на лужайке перед домом наискосок была приклеена риэлторская ленточка «Продано». Подъездную дорожку загромождали огромные землеройные машины какого-то зловещего вида, словно взявшие дом в осаду. Оказавшись внутри, я увидел, что дом лишился всей своей мебели. Комнаты были пусты, если не считать многочисленных коробок здесь и там.
— Они хотят все тут снести и построить многоквартирный дом, — сказала мне Франни, — Ждут не дождутся, когда я уберусь. Я от всех этих забот — сборов да продаж — голову потеряла. Уже и не понимаю, на каком я небе, — Вид у нее был измученный, нечесаные волосы лежали на плечах, лицо лоснилось от пота. Теперь она была более простой, более искренней, и такой она нравилась мне гораздо больше.
Франни не шутила насчет проекторов. Она и правда собиралась подарить их мне вместе со всем, что было в проекционной. В том числе и содержимым небольшой кладовки, наполненной довольно неплохим по виду съемочным оборудованием — последнее напоминание о карьере Зипа.
— Ты можешь получить за это приличные деньги, — сказал я ей.
— Понимаешь, мне бы не хотелось продавать вещи Зипа кому попало — чужим людям. Пусть они останутся тебе и твоим друзьям. Зип никогда не выставлял напоказ свои чувства, но ты ему нравился. А эта ваша Клер ему очень приглянулась. Она столько всего хорошего сказала Зипу о его работе — он таких слов много лет не слышал. Она тебе что — вроде как подружка?
— Вроде…
— Ну да, я вроде как догадалась, — Она выдавила из себя смешок. — Надеюсь, она не очень тебя ревновала? — И тут же, переходя на серьезный тон: — Она очень толковая — сразу видно. Из умненьких. Она на Зипа произвела впечатление. Он мне говорил. Думаю, он бы не возражал, если бы ей это досталось.
Когда я оказался в проекционной, мои глаза сразу устремились на верхнюю полку, где Йоси держал саллиранд. Коробочки не было. Я обшарил проекционную взглядом, а потом спросил у Франни:
— А ты не знаешь, где может быть саллиранд?
— Кто-кто? — Она недоуменно улыбнулась, узнав имя, но не предмет.
— Ну штука такая, чтобы через нее смотреть, — вот такого размера.
— А-а, что-то вроде бинокля?..
— Да-да, — нетерпеливо ответил я.
— Зип иногда смотрел через нее фильмы. Понятия не имею, где она может быть, — Она прыснула, — Никогда не слышала, чтобы он называл ее Салли Ранд. Откуда такое название?
Я уклонился от ответа, продолжая осматривать проекционную. Саллиранда я так и не нашел. Франни видела, что я разочарован. Я поспешил заверить ее, что благодарен ей за невероятную щедрость. Она делала мне подарок ценой в несколько тысяч долларов.
— Не знаю, что и сказать, Франни, — бормотал я, — Просто не нахожу слов.
— Да ладно. Я получила хорошую цену за дом. Думала, за такую старую рухлядь ничего не дадут. Да и у Зипа было кое-что отложено. Так что мне ни к чему продавать эти штуки, — Вдруг она снова напустила на себя это невыносимое кокетливое выражение, — И потом, у меня есть кое-что лично для тебя, — Взяв мою руку, она повела меня из проекционной назад в дом. Как я того и опасался, мы направлялись к лестнице. Она почувствовала мои сомнения. — Ну-ну, не бойся, я тебя не собираюсь соблазнять. Честно говорю, — Но эти слова она сопроводила двусмысленным подмигиванием, что только усилило мои опасения.
Мы вошли в комнату наверху. Около дверей там стояло несколько коробок. Из одной Франни извлекла лист бумаги, свернутый трубочкой.
— Тебе наверняка захочется иметь такой — на память о старых временах, — Это был постер с Найланой. Она была права — я испытывал к ней чувство благодарности за этот подарок. Я увидел на нем автограф: «Моему любимому поклоннику. Кей Аллисон». — Теперь еще все эти книги, — сказала она, показывая на коробки, — Это любимые вещи Зипа. Много всяких технических книг. Кой-какие подарки. Альбомы с вырезками. Две-три журнальные статьи про него. Ведь вы про всякое такое и учите в вашем колледже?
— Ну да, в известной мере. А ты что, не хочешь оставить это себе?
— Если я увезу все это в Айову, то оно будет валяться где-нибудь на чердаке. Я плохой читатель. И потом, у меня свои воспоминания о Зиппи — других мне не надо. А тебя тут, может, что и заинтересует. А вот это я оставлю себе. — Она нырнула рукой в одну из коробок и вытащила оттуда золотую фигурку. «Оскар» Зипа. — Я думаю, он хотел, чтобы это я оставила себе, — Она задумчиво улыбнулась, — Я смогу время от времени воображать, что это моя награда.
Я неуверенно напомнил ей:
— Ты говорила, что могли остаться какие-то фильмы…
Она посерьезнела.
— Да, что касается фильмов, тут я тебе должна объяснить кое-что. Я ведь видела, как ты себя чувствовал на похоронах. Понимаешь, это все Йоси. Он только что не молился на Зипа. Что бы Зип ни сказал — Йоси исполнял без разговоров. Так вот, Зип сказал Йоси, чтобы эти пленки использовались, ты сам видел как. Он даже об этом в завещании написал. И переубедить Йоси было невозможно. Он такой командир. Мы с ним никогда особо не ладили, ты, наверно, и сам заметил. Йоси казалось, что он знает Зипа лучше меня, хотя я и была его женой. И он был прав. А потому, когда речь зашла об исполнении последней воли Зипа, Йоси все взял в свои руки, словно мне вообще ничего нельзя было доверить. Он все устроил с владельцем похоронной конторы — это его приятель-японец. Я ему сказала, что, наверно, так вот брать тело Зипа и сжигать противозаконно. Но у Йоси давно зуб на правительство, и ты знаешь почему. «Насрать мне на ваши законы», — сказал он мне и сделал все по-своему. А мне только и оставалось, что помалкивать — пусть себе. Так я и поступила. Ну теперь-то он уже съехал и ничего сделать не сможет.