Один пресловутый российский «форбс», банкир, попался на таком неприличном уходе от налогов, что возмутились даже его не кристальные сообщники по бизнесу. Чтобы загладить вину, он срочно вступил в «Неделимую Россию» и предложил за свой счет, утоляя грусть президента, отстроить что-нибудь спортивное. Ему настоятельно порекомендовали заняться взорванным стадионом, вокруг которого все чернее сгущались тучи братоубийственной конкуренции. И вот в ударные сроки, по сравнению с которыми всякие «магнитки» – просто черепашья скорость, вырос бело-красно-синий спорткомплекс «Евростарт». Вход, правда, странно напоминал стеклянный фасад банка, а вдоль строения были с кремлевской симметричностью расставлены трехметровые голубые ели, посаженные, судя по просевшему у корней грунту, совсем недавно.
Перед рамой металлоискателя соавторов остановил мощный «секъюр» в черной форме, похожей на обмундирование американских полицейских.
– Нельзя! Спецмероприятие! – коротко сказал он и посмотрел на них с таким видом, что стало ясно: не пустит ни за что.
– Мы к Мохначу, – тихо объяснил режиссер.
– К Владимиру Ивановичу? – расцвел страж. – Скорей! Уже второй тайм начался…
Кокотов законопослушно стал вытаскивать из карманов мобильник, ключи от квартиры, но охранник добродушно махнул рукой:
– Да ладно уж! – и пропустил их сбоку, мимо бдительной рамы.
За проходной открылась роскошь современного спортивного дизайна. Новенькие сиденья трибун совокупно тоже выглядели как государственный триколор. Над футбольным полем, будто хирурги в операционной, склонились мощные осветительные конструкции. По свежему зеленому покрытию гоняли мяч игроки, одетые в желтые и синие майки, а между ними мыкался судья в черном. Все это можно было принять за обычный тренировочный матч, если бы не ряд странностей. Так, на беговой дорожке, ближе к трибунам, растянулся длинный стол, покрытый белой скатертью и уставленный здоровой снедью: вазами с фруктами, блюдами с пирожками, термосами, шкаликами минеральных вод и йогуртов. Впрочем, среди этого диетического изобилия виднелось-таки мельхиоровое ведерко, из которого торчало серебристое шампанское горлышко. Стол охраняли два официанта в бабочках. Кроме того, все футболисты были далеко не молоды, а иные – пузаты. Зрителей на матч собралось совсем немного: десятка два плечистых телохранителей да примерно столько же прилизанных референтов с папками в руках. Имелись, правда, и референтки – три смешливые девицы, подбадривая футболистов, пили из длинных бокалов шампанское. Отдельно ото всех на трибуне сидела немолодая дама, дорого одетая и слишком ярко для своих лет накрашенная. Она с недоброй улыбкой неотрывно следила за плотным мужчиной, неумело перемещавшимся по полю.
– Вон там, рядышком с ней и сядем! – распорядился Жарынин.
– А кто это?
– Жена Чукмасова. Везде за ним ходит и ездит, а он, бедняга, ничего сделать не может: все акции записаны на нее.
Кокотов еще раз обернулся на даму и уловил в ее взгляде то особое выражение, какое появляется у брачных узников (чаще – жен) лишь после долгих лет совместной жизни, когда с супругом уже ничего не связывает, кроме испепеляющего, сладострастного желания не дать ему порадоваться на стороне.
– Не надо на нее так смотреть! Следите лучше за игрой! – тихо посоветовал режиссер.
– А кто играет?
– Отцы общества. Вы, кстати, помните, как Даль называл футбол?
– Не-ет…
– А кто такой Даль знаете?
– Знаю.
– Неужели? так вот, Даль называл футбол «мячегонным ристалищем». А самих футболистов – «мячегонами».
– А разве во времена Даля был футбол?
– Футбол, коллега, был всегда!
Матч, надо сказать, выглядел весьма необычно. Нет, конечно, на первый взгляд все как положено: обе команды старались отнять друг у друга кожаный мяч и забить гол, а два вратаря чутко метались между штангами. Но присмотревшись, можно было заметить среди суетливых игроков крепыша в желтой майке под номером «1». Поглаживая седой бобрик на голове, он степенно прогуливался возле штрафной площадки «синих». Вскоре Кокотову стало ясно, что подлинный смысл игры заключался в том, чтобы любыми способами добыть и подкатить «бобрику» удобный для удара мяч. Причем, на эту сверхзадачу работали не только «желтые», что естественно, но, как ни странно, и «синие». Получив голевой пас, «первач» останавливался, неторопливо прицеливался и без помех бил. Если он попадал по воротам, то голкипер делал все возможное, чтобы увернуться и пропустить мяч в сетку. И пусть удавалось это не всегда, счет в пользу «желтых» неумолимо рос.
– Это кто? – спросил Андрей Львович, кивнув на «первача».
– А что, разве писатели телевизор совсем не смотрят?
– Неужели сам? – приглядевшись, воскликнул автор «Любви на бильярде» да так громко, что болельщики подозрительно вскинулись, а руки телохранителей дружно дернулись к табельному оружию.
– Не надо кричать! На нас смотрят. Сидите спокойно! – не разжимая губ, приказал Жарынин и помахал публике так, как обычно машет глава правительственной делегации, спускаясь по трапу самолета в дружественную страну. – Откуда вы знаете, что подчиненные зовут его «Сам»?
– Я не знал… я просто так…
– М-да, русским писателям интуиция заменяет любопытство.
Те м временем странный матч продолжался. Особенно выделялся в игре нападающий под номером «7» из команды «желтых». Он носился по полю с необычайной скоростью, оказывался то там, то здесь, перехватывал, обводил, уходил от погони, финтил и несколько раз очень удачно подкатывал мяч точно под правую ногу «первачу», за что получал благосклонные кивки.
– Наш-то лучше всех! – тихо заметил режиссер.
– Это Мохнач? – уточнил Кокотов.
– Да, наш Вова.
– А кто он?
– Потом. Они же его сейчас убьют!
– Кого?
– Зиборова.
И действительно: «мячегон» из команды «синих», немолодой дебелый мужчина с движениями робкой купальщицы, постоянно подвергался разнообразным футбольным надругательствам, не имеющим никакого отношения к игровой ситуации: ему делали подкаты, подковывали, подставляли ногу, толкали, брали на корпус и даже «в коробочку». Но самое удивительное: все эти несправедливости он терпел не только от соперников, что объяснимо, но и от товарищей по команде. Судья же, который при других нарушениях свистел, словно буйно помешанный соловей, этот, можно сказать, вопиющий спортивный геноцид попросту не замечал. Но самое непонятное заключалось в другом: сам истязаемый переносил свои неправедные муки с угрюмым смирением, даже не пытаясь возмущаться или сопротивляться обидчикам.
– Что же они такое делают? – шепотом возмутился Кокотов.
– Наказывают.
– За что?!
– За невыполнение взятых обязательств.
Оказывается, Зиборов, руководитель крупной строительной компании «Пирамида», не успел к Дню России завершить реконструкцию грандиозного торгового центра «Тропарево-сити», хотя клялся уложиться в сроки, и Сам, поверив, пригласил на открытие премьер-министра. В результате вышел конфуз, недопустимый там, где люди занимаются властью! Ты можешь подарить племяннику казенный заводишко – и тебя поймут. Ты можешь взять в госбанке кредит под такие смешные проценты, что сказать-то неловко, – и тебе спустят. Ты можешь заключить с заокеанцами такой невыгодный торговый договор, что бюджет содрогнется от убытков, – и тебя, пожурив, простят… Но отменить приглашение на заранее объявленное торжественное открытие – такое не прощают! Вот теперь Зиборова и учат держать слово.
Кстати, пояснил Жарынин, редкий матч обходится без таких вот экзекуций. В прошлый раз, к примеру, гнобили начальника унитарного предприятия «Реквием». Там, оказалось, полный беспредел. На Красносельском кладбище за взятку подложили в могилу генерала армии Замостырко братка, находящегося в розыске и убитого в разборке. Никто бы, конечно, не заметил, но тут как раз усоп Джек, любимый ротвейлер покойного военачальника, и вдова, решив сделать приятное незабвенному супругу, захотела зарыть в могилу урночку с псиным прахом. Каково же было ее изумление, когда она, копнув совсем неглубоко, обнаружила новехонький дубовый гроб, инкрустированный перламутром и черным деревом! Скандал вышел грандиозный, и директору престижного погоста пришлось срочно объявить в прессе, что он немедленно за свой счет отреставрирует Духовоздвиженский храм, поруганный большевиками в 1932 году.
Пока режиссер посвящал соавтора в секреты воспитания среднего руководящего звена, несчастный Зиборов получил такой удар в живот, что без чувств упал на газон. Два охранника на заранее приготовленных носилках и утащили провинившееся тело в медпункт. Но тут как раз Вова из Коврова так удачно подкатил Самому мяч, что тот с ходу послал его в сетку, а голкипер успел увернуться ужом, изобразив при этом героическую попытку спасти ворота от поражения. Крепыш удовлетворенно хмыкнул, поощрительно потрепал Мохнача по шевелюре и махнул рукой, мол, хватит. Чуткий судья засвистал, извещая о конце игры, хотя время второго тайма еще не вышло.
Пока режиссер посвящал соавтора в секреты воспитания среднего руководящего звена, несчастный Зиборов получил такой удар в живот, что без чувств упал на газон. Два охранника на заранее приготовленных носилках и утащили провинившееся тело в медпункт. Но тут как раз Вова из Коврова так удачно подкатил Самому мяч, что тот с ходу послал его в сетку, а голкипер успел увернуться ужом, изобразив при этом героическую попытку спасти ворота от поражения. Крепыш удовлетворенно хмыкнул, поощрительно потрепал Мохнача по шевелюре и махнул рукой, мол, хватит. Чуткий судья засвистал, извещая о конце игры, хотя время второго тайма еще не вышло.
«Желтые» и «синие» тут же окружили «бобрика» и принялись жарко, с подростковой радостью поздравлять его, а он в ответ скоромно отмахнулся и двинулся к раздевалке. Охранник заботливо накинул ему на плечи теплый халат и тоже принялся нахваливать меткий удар. Но едва Сам скрылся из виду, как «мячегоны» из жизнерадостных тинейджеров мгновенно превратились в насупленных отраслевых вождей. К ним подскочили телохранители и референты – с халатами и включенными мобильниками, по которым вожди тут же начали на кого-то орать. Некоторым игрокам на шеи бросились болельщицы, веселые от шампанского. Жена Чукмасова встала, спустилась с трибуны, свинцовым шагом подошла к мужу, взяла его под руку, и они пошли, напоминая двух конвоиров, ведущих друг друга на расстрел. Мужчины проводили брачного невольника с сочувствием, а «референтки» прыснули в ладошки, сверкнув коллекционными «каратниками».
Те м временем к соавторам, с трудом улыбаясь, прихрамывая и держась за бок, подбежал потный Мохнач.
– Антоныч! Кого я вижу! Вспомнил друга!
– Здравствуй, Вова!
Они обнялись и расцеловались с той изящной обстоятельностью, какую замечаешь только у творческих работников.
– Это мой соавтор – Андрей Львович Кокотов. Пишем сценарий!
– Наконец-то, слава богу! А то ведь такой талант простаивает! – Мохнач посмотрел на писателя с надеждой. – Заставьте его творить! Умоляю…
– Я постараюсь, – скромно пообещал писатель.
– А видели, как я?.. – с гордостью спросил Вова.
– Ты был лучше всех!
– А видели, как Сам меня погладил?
– Конечно! Ты просто молодец! А Зиборова-то не сильно покалечили?
– Нет. Он мужик здоровый. Но я ему шепнул: «Падай и лежи, а то изуродуют!» Очень уж он подвел. Главный за Тропарево Самого, как мальчишку, отчитал. А он у нас самолюбивый! – с обожанием закончил потный форвард.
– Строго у вас тут!
– Что ж ты хотел – власть и деньги. Тут мягко нельзя. А что у тебя случилось?
– Все в порядке.
– Значит, ты просто так на футбол пришел?
– Ну, не просто…
– Давай, давай – быстрее проси! Опаздываю.
– Вов, нам нужно срочно к Скурятину!
– А к президенту тебе срочно не надо?
– Вов, очень нужно!
– А что за проблема?
– Дом ветеранов культуры… «Ипокренино»…
– Это тот, про который позавчера по телевизору Имоверов гундел?
– Да. Мы сейчас прямо оттуда.
– Так ведь там теперь полный порядок. Этот, как его… Ибрагимбеков обещал инвестировать…
– Ибрагимбыков.
– Ну, вот – Ибрагимбыков. Я и говорю.
– Вов, Имоверов наврал. Ему так велели. Эфир организовывал мой друг Эдик, ты его знаешь. Но его тоже скрутили. А Ибрагимбыков просто бандит. Рейдер! Он занес в Останкино деньги.
– Точно?
– Век премьеры не видать!
– Сколько занес?
– Не знаю…
– Дожили! Уже и богадельни захватывают… – Мохнач глянул на часы. – А про что твой фильм будет?
– Про жизнь.
– Про жизнь? Это здорово! Ладно, постараюсь помочь. Но ты тоже не забудь!
– Обижаешь!
– У меня сейчас одна девчонка возникла. Катя. Иногородняя. Я ее зову «Ураган Кэтрин». Найдешь ей роль?
– Без вопросов! Андрей Львович специально напишет! Напишете?
– Конечно, – кивнул Кокотов.
– И чтоб слов побольше, лады? В массовку я ее уже засовывал.
– Хорошо.
– Она блондинка, – подумав, уточнил Вова.
– Я обязательно учту, – пообещал автор «Учителя поцелуев».
– Ладно, побежал! А то Сам, не дай бог, уедет! Мне бы ему сегодня одно письмишко подсунуть…
– Вов, но это надо быстро!
– Скурятина? Быстро? Ну, ты сказал!
– Вов, я и тебя, если хочешь, в эпизоде сниму!
– Не откажусь! Слушай, Дим, как ты думаешь, если слева под ребрами болит, это что?
– Селезенка…
– А в лопатку может отдавать?
– Обязательно! – с уверенностью опытного диагноста кивнул Жарынин. – Вов, ты только не забудь!
– Постараюсь. Ну, я побежал…
Он умчался, а не завтракавшие соавторы дружно подошли к обильному столу: сановные «мячегоны», торопясь к браздам правления, почти не притронулись к еде, разве что попили водички да отщипнули на бегу виноградинку.
– Ого, котлетки из индейки! – воскликнул Жарынин. – И настоящий кефир – термостатный! Очень советую!
Официанты, хотевшие было убрать стол, остановились и наблюдали насыщение соавторов с покорной ненавистью.
– Что это за Вова? – с набитым ртом спросил Кокотов.
– О, это знаменитый Вова из Коврова.
– Он кто?
– Хороший человек.
– А по профессии?
– Хороший человек – это и есть профессия…
9. Вова из Коврова
Володя Мохнач стал хорошим человеком случайно. Закат Советской власти он встретил молодым специалистом могучего оборонного НИИ, чьи стеклянные корпуса и золотые гектары в черте Третьего кольца уже лет двадцать бурно делят, переделивают и никак не могут доделить очень серьезные люди. В Лондоне, в районе Kingstone Road есть даже целый квартал, где в роскошных апартаментах живут прямые и побочные семьи тех, кому повезло в этих переделах, а на Ваганьковском кладбище имеется целая аллея, где лежат те, кому не повезло.
В засекреченном НИИ Володю меньше всего занимал узел управления самонаводящейся баллистической ракеты, который разрабатывала его лаборатория. У чертежной доски…
– У кульмана, – хихикнув, подсказал Кокотов.
– Ох, Андрей Львович, ехидство вас погубит! так вот, у кульмана Мохнач появлялся редко, так как с первых дней был брошен руководством на куда более важное дело – на культмассовую работу. И не случайно. Все началось еще в институте. В Москву, поступать в МИЭП он приехал из Коврова…
– Ковров? Это где?
– А не проездиться ли вам, коллега, по России, как советовал Гоголь?
– Дороговато… – вздохнул автор «Русалок в бикини».
– Ничего, снимем фильм и с премьерами прокатимся от Бреста до Курил!
– Хорошо бы…
– Так и будет! Но больше меня не перебивайте! Итак, Мохнач приехал из Коврова, что во Владимирской области. Родители дали ему с собой на всякий случай триста рублей (в провинции поговаривали, будто в столице без взяток ничего не делается), но он поступил с первого раза и бесплатно, о чем нынешний провинциальный выпускник и мечтать не смеет!
С самого начала Вове очень понравилась девушка с параллельного потока, Марина Гранникова, москвичка из профессорской семьи, смотревшая на однокурсников огромными изумленными глазами принцессы, вставшей с горошины и забредшей спросонья в кучерскую. Завоевать ее сердце Володя пытался тем, что на студенческих посиделках без умолку пел под гитару, виртуозно подражая клокочущему баритону великого Высоцкого, чья слава в конце семидесятых достигла, как говорят математики, иррациональных величин.
«Подумаешь, – пожала как-то плечами Марина. – так сейчас все хрипеть умеют. Вот если бы ты самого Высоцкого к нам пригласил!»
«А черевички Гали Брежневой ты не хочешь?» – хохотнула подружка, сочувствовавшая бесперспективно влюбленному Мохначу и ждавшая момента предложить ему взамен себя.
Но Гранникова знала, о чем говорит: заполучить великого барда в институт пытались уже не один год. Это раньше, в голодной актерской молодости, он мчался петь в любой трудовой коллектив за смешную мзду, а то и просто за накрытый стол. Но теперь, сыграв Гамлета, снявшись у Говорухина, вкусив Марины Влади и славы, он все реже откликался на скромные приглашения. Конечно, Владимир Семенович умер бы не от морфия с водкой, а от изумления, если бы узнал, сколько за свои суггестивные блеянья на корпоративных вечеринках берет нынче тот же Гребенщиков. Но тогда, в семидесятые, по советским меркам, гонорары гения блатных аккордов были огромны, да и Марина Влади, урожденная Полякова, тоже была при валюте.
И Мохнач понял: его личное счастье зависит теперь от Высоцкого. Начал он с самого простого – позвонил в театр. Напрасно. Его приняли за одного из безумных высоцкоманов и отшили с тем тонким интеллигентским хамством, которым виртуозно владеют завлиты зрелищных учреждений. Тогда влюбленный студент сложными путями добыл домашний телефон кумира салонов и подворотен. Когда он услышал в трубке легендарную хрипотцу, его сердце от счастья чуть не сорвалось с аорты, но великий голос объяснил: «меня дома нет», предложил оставить сообщение и вежливо попрощался. Озадаченный Мохнач несколько раз набирал номер, слыша в ответ одно и то же, пока не сообразил, что имеет дело с автоответчиком, о котором как будущий инженер-электронщик читал в специальных журналах, но прежде никогда в глаза не видел и в уши не слышал. Мохнач пролепетал приглашение выступить перед студентами и преподавателями института, продиктовал телефон профкома и признался напоследок в вечной любви к автору бессмертной песни «Ой, Вань, гляди, какие клоуны!»