Иста любила рассказывать о том, как некогда в большом обеденном зале устраивались пиры человек на сорок, но мы всегда ели не в зале, а в небольшой комнате, которую она называла «буфетной». Там, впрочем, было достаточно просторно, хотя, пожалуй, слишком много всяких полок и шкафчиков. Буфетная находилась между обеденным залом и кухней. Гудит сделал там большой стол из обломков сосновых досок, а мы собрали по всему дому и снесли туда старые стулья и табуретки. Самой длинной прогулкой Лорда-Хранителя в течение дня чаще всего был как раз переход от его покоев до буфетной, чтобы пообедать вместе с нами; впрочем, для этого ему приходилось миновать немало коридоров, лестниц и внутренних двориков. А в тот вечер он вышел к нам, облачившись в тяжелую, накрахмаленную серую котту – единственную приличную вещь, оставшуюся у него от «добрых старых времен». Все мы немного прихорошились и приоделись, кроме Гудита, от которого так и несло лошадьми. Грай надела узкие шелковые штаны, а поверх них – длинную красную рубаху; ее муж был в белоснежной рубашке и черной котте, и килт, какие носят северяне, у него был тоже черный. А из-под килта торчали голые ноги. Черное очень ему шло, и Соста без стеснения пялилась на него, выпучив глаза, как рыба на прилавке.
Но и наш Лорд-Хранитель, несмотря на хромоту и увечья, тоже был очень красив. А когда он приветствовал Оррека Каспро, мне снова вспомнились герои сказаний об Адире и Марре. И держался наш хозяин так же прямо, как Каспро, хотя ему-то, должно быть, это давалось куда труднее.
За столом расселись так: Грай по правую руку от Лорда-Хранителя, Каспро – по левую, дальше Соста и Боми, напротив них – я и Гудит, а место в торце пока оставалось пустым, потому что Иста почти никогда не садилась за стол вместе со всеми, разве что под конец трапезы. «Повариха за столом – это пригоревший обед», – говорила она, хотя это, наверное, было правдой только в те времена, когда за стол садилось куда больше людей, да и на плите было чему подгорать. Иста и на сей раз постояла у стола всего несколько минут, пока Лорд-Хранитель благословлял трапезу от лица мужчин, а я – от лица женщин, и сразу вернулась к плите, а мы с наслаждением принялись за ее великолепный хлеб и рыбное рагу. Хорошо все-таки, что в тот день еда была такой вкусной и чести нашего дома мы не уронили!
– А у вас в Ансуле те же традиции, что и у нас в Верхних Землях, – сказал Каспро. Все-таки самым красивым в нем был, конечно, его голос, звучавший, как старинная виола. – Все, кто живет в доме, едят за одним столом. Наверное, потому я и чувствую здесь себя как дома.
– Расскажи нам немного о Верхних Землях, – попросил Лорд-Хранитель.
Каспро обвел взглядом сидевших за столом и улыбнулся, не зная, с чего начать.
– А вы хоть что-нибудь о наших краях знаете? – спросил он.
– Мы знаем, что это далеко-далеко на севере, – сказала я, поскольку все остальные молчали, – что там много гор и холмов и среди них возвышается самая большая гора, точнее, горный хребет… – И тут название этих гор вдруг вспомнилось само, я словно увидела перед собой карту из книги Эронта. – Эти горы называются Каррантаги, верно? А еще, говорят, тамошние жители занимаются колдовством. Во всяком случае, так у Эронта написано.
Боми и Соста тут же уставились на меня; они так всегда делают, когда оказывается, что я знаю нечто такое, чего не знают они. По-моему, очень глупо так вести себя. А что, если и я начну каждый раз выпучивать от удивления глаза, когда они спорят о том, как лучше вшить ластовицу или подрубить низ? Я ведь не знаю ни что такое «ластовица», ни что значит «подрубить», и тоже не всегда понимаю их болтовню, но я же не смотрю на них так, словно они спятили или знают нечто страшно важное, что мне и невдомек.
– Каррантаги, – сказал Каспро, обращаясь ко мне одной, – действительно наш самый высокий хребет. Каррантаги для нас – как для вас гора Сул. Верхние Земли – это вообще почти одни скалы да камни, и живут там бедняки-крестьяне, хотя некоторые из них действительно обладают кое-какими волшебными умениями. А вот слово «колдовство» лишний раз произносить не стоит, это опасное слово. Мы называем эти умения «дарами».
– А уж при альдах мы их и вообще никак не называем, мы даже не упоминаем о них, – заметила Грай со свойственной ей суховатой усмешкой. – Поскольку не хотим, чтобы нас насмерть забили камнями за столь великое «прегрешение» – принадлежность к особо одаренному народу.
– А что… – начала было Боми и умолкла. В кои-то веки она стушевалась. Но Грай подбодрила ее улыбкой, и Боми все же спросила: – А у вас есть какие-нибудь дары?
– Я хорошо умею ладить с животными, я понимаю их, а они – меня. Этот дар у нас считается умением призывать, но, по-моему, это скорее умение слушать.
– А у меня никакого дара нет, – с улыбкой сказал Каспро.
– Неужели ты настолько неблагодарен! – воскликнул Лорд-Хранитель, и он явно не шутил.
Каспро понял упрек и согласно кивнул:
– Ты прав, господин мой. Мне, пожалуй, действительно дан великий дар. Вот только он, к сожалению, оказался… Он оказался неправильным. – Оррек нахмурился, почти с отчаянием подыскивая нужные слова, словно для него важнее всего на свете было сейчас ответить честно. – Нет, я-то его таким никогда не считал. Это мои соотечественники считали его неправильным. Поэтому мне и пришлось покинуть Верхние Земли – мой дар увел меня оттуда. Мое искусство доставляет мне огромную радость, но порой… порой я до боли в сердце тоскую о родных скалах и пустошах, о той тишине, что царит у нас в горах…
Лорд-Хранитель смотрел на него ласково, одобряюще, терпеливо, без малейшего осуждения.
– Порой человек тоскует по родине, даже находясь в своем родном городе, в своем родном доме, Оррек Каспро, – медленно промолвил он. – Вокруг тебя здесь такие же изгнанники. – Он поднял свой стакан. С водой. Вина у нас давно уже не было. – Что ж, за наше возвращение домой! – сказал он, и все мы выпили вместе с ним.
– Но если твой дар считался неправильным, то каков должен был быть правильный дар? – снова спросила Боми. Уж если она перестала стесняться, ее ничем нельзя заставить держать рот на замке.
Каспро быстро на нее глянул. Выражение его лица снова переменилось. Он, разумеется, легко мог бы отделаться от настырной девчонки ничего не значащими словами – она ведь задала свой вопрос не подумав, так что ее бы вполне удовлетворил любой ответ, – но это явно было не в его характере.
– Дар моей семьи называется «разрушение связей», – сказал он и вдруг, словно машинально, прикрыл руками глаза. Выглядело это довольно странно, пугающе. – А я вместо этого разрушительного дара получил дар созидательный – дар сочинительства. Случайно, по ошибке. – Он поднял глаза и как-то растерянно посмотрел перед собой, и я заметила, что Грай внимательно следит за ним. Глаза ее были полны сочувствия.
– Никакой ошибки тут нет, – возразил Лорд-Хранитель со спокойной и совершенно искренней уверенностью, от которой у всех сразу поднялось настроение. – И свой великий дар ты отдаешь людям в стихах и сказаниях. Жаль, что я не могу сам пойти на площадь и послушать тебя.
– Ох, не надо ему такого говорить! – сказала Грай. – Не то он как начнет тебе стихи читать, так и до завтрашнего вечера не кончит, пока коровы домой не вернутся.
Соста хихикнула. По-моему, она впервые поняла хоть что-то из сказанного и решила, что это очень смешно – «пока коровы домой не вернутся».
Каспро тоже засмеялся и честно признался, что Грай сказала чистую правду: о поэзии он действительно может говорить сколько угодно.
– Единственное, что я люблю больше, чем декламировать стихи или говорить о них, – это их слушать, – сказал он. – Или читать. – И мне показалось, что во взгляде, который он в этот миг бросил на Лорда-Хранителя, был какой-то вызов, что-то куда более значительное, чем просто слово «читать». Хотя в нашем городе во времена оккупации даже всего лишь произнесенное вслух слово «читать» уже считалось тяжким грехом.
– Когда-то в этом доме очень любили поэзию, – сказал Лорд-Хранитель и, повернувшись к Грай, спросил: – Не угодно ли еще рыбки, Грай Барре? Иста! Ты, наконец, сядешь за стол или нет?
Вообще-то, Иста обожает, когда Лорд-Хранитель повышает на нее голос, приказывая ей сесть за стол со всеми вместе и спокойно обедать. Она тут же подскочила к столу и, едва успев благословить пищу у себя на тарелке, спросила:
– А что это там Гудит плел насчет какого-то льва?
– Да у них в фургоне лев сидит! – сердито сказал ей Гудит. – И я предупреждал тебя, тупица ты безбожная, чтоб ты даже близко к этому фургону не подходила. Говорил я тебе об этом? Говорил или нет?
– Говорил, говорил! Я и не думала к нему подходить! – Исту явно задела грубость Гудита; она вдруг задрала подбородок и с видом великосветской дамы жеманно заявила: – Мне и дела нет до вашего льва! А что, он так и будет в фургоне сидеть?
– Когда-то в этом доме очень любили поэзию, – сказал Лорд-Хранитель и, повернувшись к Грай, спросил: – Не угодно ли еще рыбки, Грай Барре? Иста! Ты, наконец, сядешь за стол или нет?
Вообще-то, Иста обожает, когда Лорд-Хранитель повышает на нее голос, приказывая ей сесть за стол со всеми вместе и спокойно обедать. Она тут же подскочила к столу и, едва успев благословить пищу у себя на тарелке, спросила:
– А что это там Гудит плел насчет какого-то льва?
– Да у них в фургоне лев сидит! – сердито сказал ей Гудит. – И я предупреждал тебя, тупица ты безбожная, чтоб ты даже близко к этому фургону не подходила. Говорил я тебе об этом? Говорил или нет?
– Говорил, говорил! Я и не думала к нему подходить! – Исту явно задела грубость Гудита; она вдруг задрала подбородок и с видом великосветской дамы жеманно заявила: – Мне и дела нет до вашего льва! А что, он так и будет в фургоне сидеть?
– Это не лев, а львица, – сказала Грай. – И ей, конечно, лучше было бы находиться рядом с нами, если только это никому в доме не причинит беспокойства. – Однако, увидев, какое впечатление ее слова произвели на Состу и Боми, а также, похоже, и на Исту, она поспешила прибавить: – Впрочем, возможно, ночевать ей лучше все же в фургоне.
– И это будет означать, что мы недостаточно гостеприимны, – сказал Лорд-Хранитель. – А нельзя ли нам все же познакомиться с нашим третьим гостем? Нельзя ли привести вашу львицу сюда? К тому же она, наверное, еще не обедала. – Я никогда еще не видела его таким – великодушным, сильным, убедительным. Передо мной сейчас был тот Султер Галва, о котором так любила рассказывать Иста, вспоминая «добрые старые времена».
– О-о-о! – слабым голосом простонала Соста.
– Да не бойся ты, Сос! Очень ты этому льву нужна! – заткнула ей рот Иста. – Скорее уж он кусок рыбы предпочтет. – Она явно не намерена была терять лицо из-за какого-то льва. – У меня там рыбная голова на завтра оставлена – ну, чтобы суп сварить, – так если вашей львице нравится рыба, то и пожалуйста…
– Спасибо, Иста, но я ее сегодня утром уже кормила, – сказала Грай. – А завтра у нее вообще постный день. По-моему, нет ничего хуже, чем разжиревший лев, верно?
– Да уж, – сухо ответила Иста.
Грай извинилась, встала из-за стола и вскоре вернулась, ведя Шетар на коротком поводке. Львица была еще совсем молоденькая, небольшая, размером с крупную собаку, но от собаки все же сильно отличалась; и по форме тела, и по всем повадкам это была, конечно, самая настоящая кошка, только очень большая. Ее гладкое тело казалось массивным и одновременно очень гибким; хвост длинный, с маленькой коричневой кисточкой на конце, а морда – довольно короткая; глаза, сверкавшие, как драгоценные камни, смотрели внимательно; при ходьбе она чуточку косолапила, но все же походка ее вполне заслуживала названия «царственная». Морду львицы окружал «воротничок» из более светлой и мягкой шерсти, а короткая «бородка» под нижней челюстью была почти белой. Я смотрела на нее с восторгом, хотя, конечно, немного ее и побаивалась. А она села по-собачьи, обвела всех взглядом и зевнула, широко раскрыв пасть и продемонстрировав длинный розовый язык и страшноватые белые клыки; потом закрыла пасть, прикрыла веками свои прекрасные топазовые глаза и замурлыкала. Это было самое настоящее мурлыканье, только очень громкое.
– Ой! – сказала Боми. – А можно я ее поглажу?
И я следом за Боми тоже принялась гладить этого замечательного зверя. Шерсть у львицы была чудесная – густая, мягкая. А когда ей чесали за округлым ухом, она наклоняла голову и сама прижималась к ласкавшей ее руке, начиная еще громче мурлыкать.
Грай подвела ее к Лорду-Хранителю. Львица села возле него, и он протянул руку, чтобы она ее обнюхала. Она весьма старательно это проделала, подняла голову и внимательно на него посмотрела – но не тем долгим взглядом, каким на человека смотрит собака: она бросила на него всего лишь один пронзительный кошачий взгляд и тут же отвела глаза. Он положил руку ей на голову, и она сидела совершенно спокойно, довольно жмурилась и мурлыкала, и я видела, как она то выпускает, то снова прячет свои огромные когти, тихонько царапая ими плитки пола.
Глава 5
После обеда Лорд-Хранитель пригласил гостей к себе, быстро бросив при этом взгляд в мою сторону и как бы подтверждая, что будет рад и моему присутствию. Он медленно, сильно хромая, повел нас по коридорам мимо заброшенных, нежилых комнат, и мы не спешили, понимая, как мучительно трудно дается ему ходьба на изуродованных пытками ногах. Миновав несколько внутренних двориков, мы добрались до его излюбленной дальней веранды и уселись там. За окнами гасли последние закатные лучи.
– По-моему, нам еще многое нужно обсудить, – сказал Лорд-Хранитель и посмотрел на Оррека и Грай. В глазах у него горел столь хорошо знакомый мне затаенный огонь. – Грай Барре говорила, что одной из причин вашего прибытия в Ансул было желание разыскать меня. А Мемер утверждает, что ваша с ней встреча произошла под знаком Леро и была ею благословлена. В благословении Леро я не сомневаюсь, но мне все же интересно: зачем вы меня искали?
– Может быть, мне лучше все рассказать с самого начала? – спросил Оррек Каспро. – Ты позволишь?
В ответ Лорд-Хранитель только рассмеялся и ответил цитатой:
– «Могу ли я позволить солнцу светить? Могу ли разрешить реке течь к морю?» – Именно эти слова произнес Раниу, когда великий арфист Моро спросил, можно ли ему играть на своей арфе у него в храме.
– Хорошо, – сказал Каспро и немного неуверенно начал: – Все в моей жизни произошло из-за того, какое огромное значение имели для меня книги в детстве… Ведь каждое слово в них было для меня как луч света… во тьме кромешной!.. – Он запнулся и умолк. – А потом, уже покинув Верхние Земли и какое-то время пожив внизу, в городах, я начал понимать, сколь многому мне еще нужно научиться, сколь многого я не знаю, и оказался на грани полного отчаяния…
– Ну да, точно теленок на клеверном поле – не знал, с какого края лучше начать, – вставила Грай.
– Да, и это, конечно, тоже… – согласился Оррек, и все мы рассмеялись. А он уже более уверенно продолжал: – В общем, по-моему, сочинительство – это лишь самое малое из того, чем я занимаюсь. Мне кажется, куда важнее открыть людям те сокровища, что были созданы другими писателями и поэтами. Можно рассказывать о них, пересказывать их произведения, или читать их вслух, или печатать в виде книг – необходимо спасти их от пренебрежения и забвения и вновь зажечь тот свет, который способно пролить письменное слово. Вот главная забота, главное дело моей жизни. А потому, когда я не выступаю на рыночных площадях, чтобы заработать этим себе на хлеб, я обычно провожу время в библиотеках, или в лавках книготорговцев, или в логове какого-нибудь ученого-отшельника. И повсюду я расспрашиваю о книгах и рукописях, и мне почти всегда удается узнать что-то новое о ныне забытых поэтах прошлого или же о таких авторах, которые известны лишь узкому кругу людей в своем родном городе или стране. И повсюду – а я бывал и в Бендрамане, и в Урдайле, и в городах-государствах, и в Вадалве, в любом университете, в любой библиотеке, на любой рыночной площади – наиболее мудрые и образованные из тех людей, с которыми мне довелось встречаться, непременно упоминали о великих ученых Ансула и его знаменитой библиотеке.
– К сожалению, в прошедшем времени, – вставил Лорд-Хранитель.
– Но моя-то работа как раз в том и заключается, чтобы отыскать то, что позабыто, затерялось в веках или же где-то спрятано, чтобы не быть уничтоженным, чтобы не пасть жертвой предрассудков того или иного правителя или верховного жреца. В Урдайле, например, в городе Месуне, в подвалах старинных залов тамошнего Совета мы обнаружили самый ранний текст «Жизни Раниу»; он был написан на телячьей коже и запечатан в безымянном склепе лет пятьсот назад, еще во времена правления тирана Теренсы. Этот Теренса изгнал тогда из Месуна всех учителей, разрушил храмы, уничтожил все письменные источники и книги. И правил он целых сорок лет. А ведь альды правят в Ансуле всего лет семнадцать, по-моему?
– Да, ровно столько, сколько сейчас нашей Мемер, – сказал Лорд-Хранитель. – Поверь, и за семнадцать лет можно немало утратить. Например, потерять целое поколение, которое с рождения усвоило, что любые знания наказуемы и безопасность твоей жизни заключена в невежестве. Тогда следующее поколение уже и не поймет, насколько оно невежественно, ибо даже представления не будет иметь о том, что такое знания. Ведь те люди, что родились в Месуне после смерти Теренсы, и не подумали рыться в земле или в подвалах в поисках спрятанных там рукописей. Они о них просто ничего не знали.
– Но слухи-то продолжали существовать! – возразил Каспро.
– Слухи есть слухи.
– А я к слухам всегда очень внимательно отношусь.