Вскоре под ногами вместо песка оказались чахлый утесник и игольчатая трава возвышенности. Мартин Силен неотрывно глядел на руины Града Поэтов. Ламия взяла влево, оставляя город в стороне. На пути начали попадаться полузасыпанные шоссе, мощенные каменными плитами. Одни опоясывали город, другие уходили в пустошь, теряясь в песках.
Силен отставал от Ламии все заметнее, а потом и вовсе остановился. Он уселся на поваленную колонну – часть былых ворот, сквозь которые каждый вечер проходили когда-то трудяги-андроиды, отработав день на полях. Поля бесследно исчезли. От акведуков, каналов и шоссе остались одинокие камни, впадины в песке или источенные временем пни – останки деревьев, защищавших когда-то пруды и каналы и затенявших живописные тропинки.
Силен вытер лицо беретом. Град по-прежнему был белым… белым, как кости, вынырнувшие из ползучих дюн, как зубы во рту вырытого из-под земли бурого черепа. С места, где он сидел, Силену были видны кое-какие строения. Они почти не изменились с тех пор, как он видел их в последний раз, а было это более полутораста лет назад. Недостроенный, но все равно величественный Амфитеатр Поэтов лежал в руинах; белоснежный гость из чужих времен Римский Колизей весь зарос пустынными вьюнками и фанфарным плющом. За огромным атриумом, открытом ветрам и солнцу, тянулись разрушенные галереи… Силен знал, что здесь потрудилось не время, а щупы, копья и динамит бестолковых гвардейцев Печального Короля Билли, которые хотели прикончить Шрайка. Это было уже после эвакуации горожан. Вояки натащили всяческой электроники и лазеров, чтобы разделаться с Гренделем, после того как он славно полакомился в пиршественном зале.
Мартин Силен хихикнул и уронил голову на грудь – от жары и усталости все плыло перед глазами.
Впереди возвышался огромный купол Обеденного зала, где когда-то утолял голод и он. Сначала – среди сотен собратьев по искусству, затем, в настороженном молчании, с кучкой последних обитателей города, оставшихся здесь по каким-то своим, теперь уже никому не ведомым причинам, и, наконец, в одиночестве. Полном одиночестве. Однажды он уронил бокал, и этот звук полминуты грохотал эхом под сводами, испещренными вязью виноградных листьев.
Наедине с морлоками, сострил Силен. Но в итоге не осталось даже морлоков для компании. Только его муза.
Внезапно раздался шум, словно что-то взорвалось неподалеку, и стая белых голубей взлетела из кособокой башни в бывшем дворце Печального Короля Билли. Силен глядел, как они кружат в гудящем от зноя небе, дивясь, что им удалось выжить и прожить несколько веков здесь, на краю света.
Впрочем, если уж он выжил, почему бы и им не попробовать?
В городе – тень, сумрак. Целые озера живительной тени. Интересно, действуют ли еще колодцы, осталась ли еще пресная вода в огромных подземных резервуарах, возникших (или сооруженных) задолго до прилета сюда человеческих кораблей-ковчегов. Он вспомнил свой рабочий стол – антикварную редкость со Старой Земли, стоявший в каморке, где были написаны многие из его «Песней».
– Что случилось? – рядом выросла вернувшаяся за ним Ламия Брон.
– Ничего. – Он посмотрел на нее, сощурив глаза. Не женщина, а какое-то приземистое дерево: темные ноги-корни, загорелая кожа-кора… Ходячий сгусток энергии. Силен попытался вообразить ее утомленной… но сам взмок от пота. – Я тут сообразил, – начал он. – Мы зря отправились в Башню. Здесь, в городе, есть колодцы. А может, и запасы продовольствия.
– Угу-у, – протянула Ламия. – Мы с Консулом это уже обсудили. Несколько веков Мертвый Град грабили все кому не лень. Паломники к Шрайку уничтожили все запасы еще полвека назад. А что касается колодцев… водоносный слой сместился, резервуары загрязнены. Мы пойдем в Башню.
Кровь прилила к щекам Силена. Его невыносимо раздражала самоуверенность этой, с позволения сказать, девицы, ее инстинктивная убежденность, что в любой ситуации последнее слово остается за нею.
– Пусть так. А я все-таки схожу разведаю, – отрезал он. – Если повезет, мы можем выгадать кучу времени.
Ламия встала перед ним, заслоняя солнце. Ее черные волосы сияли вокруг головы, как солнечная корона при затмении.
– Нет. Так мы только потеряем время и не успеем вернуться до темноты.
– Ну и катись! – заявил поэт неожиданно для самого себя. – А я пойду взгляну на станцию водоснабжения. Я знаю продуктовые склады, которых ни одному паломнику не отыскать.
Он увидел, как вздулись мускулы на руках Ламии: она решала, не схватить ли его за шиворот, чтобы потащить обратно в дюны. Ведь они прошли всего треть пути до подножия гор, где начинался длинный подъем к лестнице Башни.
– Мартин, – устало произнесла Ламия, передернув плечами. – От нас зависит судьба остальных. Пожалуйста, не упрямься!
Силен демонстративно уселся поудобнее, прижавшись спиной к колонне.
– Да пошла ты, – пробормотал он, а затем взорвался: – Я устал! Ты сама знаешь, что в любом случае тебе достанется девяносто пять процентов работы. Я же старик! Ты и вообразить себе не можешь, как я стар. Позволь мне остаться и немного отдохнуть. Может быть, я найду какую-нибудь пищу. Может, напишу что-нибудь.
Ламия, присев на корточки, ткнула в его рюкзак.
– Так вот что у тебя там! Твоя поэма.
– Конечно, – подтвердил Силен.
– И ты все еще думаешь, что соседство с Шрайком поможет тебе закончить ее?
Силен пожал плечами, из последних сил борясь с головокружением.
– Да, он – убийца, этот блядский Грендель, выкованный в аду, – сказал он. – Но он моя муза.
Ламия вздохнула, прищурившись, посмотрела на солнце, уже сползающее к горам, а затем оглянулась назад.
– Возвращайся в долину, – предложила она негромко и добавила, немного помолчав: – Я тебя провожу.
Силен улыбнулся потрескавшимися губами:
– Возвращаться? А что мне там делать – играть в преферанс с другими стариками, пока эта тварь не пожалует к нам? Премного благодарен, но я лучше чуть-чуть здесь посижу и чуть-чуть поработаю. Иди, женщина. Ты можешь взвалить на себя больше, чем три поэта вместе взятых. – Он снял с себя пустые рюкзаки и фляги и протянул ей.
Ламия сжала спутанные лямки в кулаке, маленьком и твердом, как головка стального молотка.
– Ну, ладно, не дури. Мы можем идти медленнее.
Поэт с трудом поднялся, разозленный ее жалостью.
– Будь ты проклята, о дочь Лузуса! Если ты вдруг запамятовала, я тебе напомню, что все паломничество затеяно ради свидания со Шрайком. Твой друг Хойт этого не забыл. Кассад тоже все понял, и сейчас сраный Шрайк наверняка жует его безмозглые военные косточки. Ничуть не удивлюсь, если и тем троим в долине уже не нужна вода. Иди! Проваливай! Я сыт по горло твоим обществом.
После этой тирады Ламия Брон несколько секунд сидела на корточках, глядя на Силена. Затем встала, коснулась его плеча, за спину забросила ранцы и бутылки и быстро пошла прочь. Даже в юности он не умел ходить так быстро.
– Я вернусь этим путем через несколько часов, – бросила Ламия через плечо. – Будь здесь. К Гробницам пойдем вместе.
Мартин Силен молча провожал глазами ее удаляющуюся коренастую фигурку. Вскоре она совсем пропала из виду на юго-западе. Горы колыхались в знойном мареве. Он посмотрел себе под ноги и увидел бутылку. Значит, она оставила ему воду. Сплюнув, он сунул бутылку в карман рюкзака и вошел в поджидавший его сумрак мертвого города.
Глава двадцатая
Когда они распечатали последние пакеты с рационами и принялись за полдник, Дюре чуть не потерял сознание. Сол и Консул перенесли его в тень, на ступени широкой лестницы Сфинкса. Лицо священника было белее его снежно-белых волос.
Когда Сол поднес к его губам бутылку с водой, Дюре попытался улыбнуться.
– Вы все довольно легко приняли факт моего воскрешения, – пробормотал он, утирая подбородок.
Консул прислонился к стене Сфинкса.
– Я видел крестоформы на Хойте. Они теперь на вас.
– А я поверил его… вашему рассказу, – сказал Сол, передавая воду Консулу.
Дюре провел рукой по лбу.
– Я прослушал диски комлога. Рассказы, включая мой, просто невероятны!
– Вы сомневаетесь в их правдивости? – поинтересовался Консул.
– Нет. Но трудно разобраться, отыскать общие элементы… связующую нить, что ли.
Сол прижал Рахиль к груди и стал тихо ее укачивать, поддерживая ладонью крохотную головку:
– А разве должна быть связь? Кроме Шрайка, конечно.
– Должна. – Щеки Дюре порозовели. – Затея с паломничеством не случайна. Как и то, что выбор пал именно на вас.
– Кто только не занимался отбором паломников, – возразил Консул. – Консультативный Совет ИскИнов, Сенат Гегемонии. Даже сама церковь Шрайка.
Дюре покачал головой.
– Да, это так, друзья мои, но за всем этим стоит единый руководящий ум.
Сол наклонился ближе.
– Бог?
– Может быть. – Дюре слабо улыбнулся. – Хотя я имел в виду Техно-Центр… искусственный разум, который так таинственно вел себя во время этих событий.
Малютка запищала, как котенок. Сол дал ей соску и настроил комлог на своем запястье на ритм сердцебиения. Рахиль, сжав крошечные кулачки, сразу задремала.
– Рассказ Ламии дает основание предположить, – заметил ученый, – что какие-то силы в Техно-Центре пытаются нарушить статус-кво… Дать человечеству шанс на выживание, не отказываясь вместе с тем от проекта Высшего Разума.
Консул указал на безоблачное небо:
– Все, что произошло – наше паломничество, даже эта война, – все подстроено противоборствующими силами в Техно-Центре.
– А что мы о нем знаем? – негромко спросил Дюре.
– Ничего. – Консул швырнул камешком в изваяние слева от лестницы Сфинкса. – Если вдуматься, ровным счетом ничего.
Дюре приподнялся, сел и принялся растирать себе лицо влажным платком.
– Тем не менее цель Техно-Центра удивительно схожа с нашей.
– И что это за цель? – спросил Сол, не переставая укачивать задремавшего младенца.
– Познать Бога, – просто ответил священник. – Или, если это не удастся, создать его. – Прищурившись, он посмотрел в глубь долины. Тени юго-западных стен уже дотянулись до Гробниц и почти накрыли их. – Я был одним из защитников подобной идеи в нашей Церкви…
– Я читал ваши трактаты о Святом Тейяре, – заметил Сол. – Вы блестяще доказываете необходимость эволюции к точке Омега – Божеству, не соскальзывая при этом в социнианскую ересь.
– Какую-какую? – переспросил Консул.
Отец Дюре слегка усмехнулся.
– Социн[48] – итальянский еретик шестнадцатого века от Рождества Христова. Был отлучен, потому что доказывал, что Бог – существо ограниченное, способное развиваться по мере того, как мир… Вселенная… усложняется. Я соскользнул в социнианскую ересь, Сол. То был первый из моих грехов.
Вайнтрауб не отводил глаз от священника.
– А последний?
– Помимо гордыни? – спокойно отозвался Дюре. – Величайшим из моих грехов была фальсификация результатов семилетних раскопок на Армагасте. Я пытался установить связь между тамошними исчезнувшими Строителями Арок и протохристианским культом. Такой связи не существовало. Я подтасовал результаты. Итак, вся ирония в том, что величайшим из моих грехов, по крайней мере в глазах Церкви, является нарушение научной этики. Как ни странно, в эти критические для нее дни Церковь готова примириться с богословской ересью, но не терпит подложных научных протоколов.
– Армагаст, наверное, похож на эти места? – Сол очертил полукругом долину, Гробницы и пустыню за скалами.
Дюре огляделся вокруг, и глаза его на миг вспыхнули:
– Пыль, камень, привкус смерти во рту – да. Но здесь куда более зловещая атмосфера. В долине что-то есть, и это что-то всеми силами противится неизбежной смерти.
Консул рассмеялся.
– Будем надеяться, что к этой категории относимся и мы. Я хочу перенести комлог вон туда, на седловину, и еще раз попытаться установить связь с кораблем.
– Я с вами, – сказал Сол.
– И я, – откликнулся отец Дюре, поднимаясь на ноги. Он пошатнулся, но отказался опереться на руку Вайнтрауба.
Корабль не отвечал. А без корабля нечего и надеяться на мультисвязь с Бродягами, Сетью или вообще с кем-либо вне Гипериона. Обычные диапазоны тоже онемели.
– А может, его уничтожили? – спросил Вайнтрауб у Консула.
– Нет. Прием подтверждается, просто передатчик молчит. Гладстон все еще держит корабль в карантине.
Прищурившись, Сол взглянул в глубь пустоши, где в горячем мареве дрожали горы. Несколькими километрами ближе вонзались в небосвод зубчатые руины Града Поэтов.
– Ну, что ж, – сказал он наконец. – Может, оно и к лучшему. Обойдемся без бога из машины.
При этих словах Поль Дюре вдруг разразился смехом, таким раскатистым и неудержимым, что даже закашлялся и был вынужден глотнуть воды.
– Что вас так рассмешило? – удивился Консул.
– Deus ex machina, «бог из машины»! То, о чем мы с вами говорили только что. Подозреваю, именно поэтому нас и собрали здесь. Бедняга Ленар и его «бог» в машине-крестоформе. Ламия с ее воскрешенным поэтом, запертым в петле Шрюна, – она ведь ищет машину, которая освободит ее собственного «бога». Вы, Сол, ожидаете черного «бога», дабы он наконец разрешил ужасную участь вашей дочери. И Техно-Центр, машинное отродье, тоже пытается создать своего бога.
Консул поправил солнцезащитные очки.
– Ну а вы, отче?
Дюре покачал головой.
– Я? Наверное, жду, когда своего «бога» создаст самая большая машина из всех – Вселенная. Не знаю, возможно, я так возвеличил Святого Тейяра, потому что не нашел в современном мире следов живого Творца. Подобно разумам Техно-Центра, и я мечтаю построить то, чего не могу найти.
Сол посмотрел в небо:
– В таком случае какого «бога» ищут Бродяги?
Ему ответил Консул.
– Их одержимость Гиперионом не каприз. Они верят, что именно здесь родится новая надежда для человечества.
– Нам пора, – сказал Сол, укрывая Рахиль от солнца. – Ламия и поэт должны вернуться к обеду.
Но к обеду они не вернулись. Солнце уже стало клониться к закату, а их все еще не было. Каждый час Консул ходил к воротам долины и высматривал, не появились ли среди валунов и дюн две движущиеся точки. Тщетно. В который раз Консул пожалел, что у него нет электронного бинокля Кассада.
Сумрак еще не до конца объял небо, а огненные вспышки в зените уже возвестили о возобновлении космической битвы. Трое мужчин, устроившись на ступеньке перед входом в Сфинкс, наблюдали за страшным фейерверком: медленно набухали и лопались белые шары, распускались тускло-багровые бутоны, внезапно прорезали небо зеленые и оранжевые молнии, после которых перед глазами долго плавали огненные круги.
– Как вы думаете, кто побеждает? – спросил Сол.
– Не важно, – ответил Консул, не поднимая глаз. – Вам не кажется, что на ночь лучше уйти из Сфинкса, подождать наших у какой-нибудь другой Гробницы?
– Мне нельзя уходить от Сфинкса, – сказал ученый. – А вы поступайте, как вам удобнее.
Дюре коснулся щеки ребенка. Малышка теребила губами соску, и нежная щечка терлась о палец священника.
– Сколько ей, Сол?
– Два дня. По времени Гипериона она родилась… родиться минут через пятнадцать после захода солнца на этой широте.
– Схожу взгляну в последний раз, – объявил Консул. – Потом разведем костер – надо же дать знать им, где мы.
Консул уже спустился к тропе, когда Вайнтрауб внезапно вскочил и указал рукой – но не туда, где в последних лучах солнца светились ворота долины и откуда должны были появиться Ламия и Силен, а в противоположную сторону.
Консул замер. В следующую секунду он извлек из кармана маленький нейростаннер, врученный ему Кассадом несколько дней назад. Поскольку Ламия и Кассад отсутствовали, это было их единственное оружие.
– Видите? – прошептал Сол.
В сумраке за слабо светящейся Нефритовой Гробницей двигалась какая-то фигура. Недостаточно большая и быстрая, чтобы оказаться Шрайком, да и двигалась она как-то странно: медленно, то и дело замирая, шатаясь из стороны в сторону.
Отец Дюре быстро оглянулся на ворота долины и вновь уставился на нее.
– Силен не мог попасть в долину оттуда?
– Разве что спрыгнул со стены ущелья, – прошептал Консул. – Или сделал крюк на восемь километров к северо-востоку. К тому же Силен пониже.
Незнакомец снова остановился, пошатнулся – и упал. Теперь он был неотличим от бесчисленных камней долины.
– Пошли, – приказал Консул.
Они шли – не бежали. Спускавшийся первым Консул держал в вытянутой руке станнер, установленный на двадцать метров, сознавая, что на таком расстоянии от него мало проку. Отец Дюре, взявший у Сола ребенка, шел за ним следом, а ученый тем временем искал подходящий камень.
– Давид и Голиаф? – пошутил Дюре, когда Сол догнал их, на ходу вкладывая камень размером с ладонь в пращу, которую вырезал днем из фибропластового мешка.
Загорелое лицо ученого еще больше потемнело:
– Похоже на то. Давайте я заберу Рахиль.
– Мне нравится нести ее. К тому же, если предстоит драка, лучше, чтобы у вас обоих руки были свободны.
Сол, кивнув, поравнялся с Консулом. Священник с ребенком на руках замыкал шествие.
Когда до незнакомца осталось метров пятнадцать, они разглядели, что это – мужчина, одетый в грубую рясу, очень высокий и что он лежит ничком на песке.