— Да, но не суды приняли закон о государственных преступлениях…
— А ложные обвинения, сфабрированные доказательства, подложные улики?
— Надо расследовать деятельность Охраны, всех этих ее особых групп, спецотдела…
Дану показалось, что он ослышался, но нет. В комнате сразу воцарилась гнетущая тишина. Дан вдруг вспомнил страшно далекий эпизод под Вагрой — Маран и вокруг крестьяне… Странно, почему ему пришла на ум эта сцена, в сегодняшних лицах не было враждебности, скорее, смущение…
— Группа Серта Гала закончила работу по расследованию деятельности Высшего Суда четыре дня назад, — ровным голосом сказал Маран. — Два дня назад она получила новое задание. Серт…
Серт Гала вынул из нагрудного кармана сложенный лист бумаги, развернул его и громко прочел:
«Серту Гала в Малом дворце Расти. Немедленно приступить к расследованию деятельности Охраны, в первую очередь, работы особых групп и спецотдела. Глава Лиги, подпись, место, дата».
— Если кого-нибудь не устраивает Серт Гала, предложите другую кандидатуру, — голос Марана звучал так спокойно, словно речь шла о какой-то академической проблеме. — Есть возражения против Серта? Нет? В таком случае, вернемся к Высшему Суду.
— Мы ведь уже пришли к решению: арестовать и судить.
Маран покачал головой.
— Я не могу их арестовать.
— Почему?
— Не имею права. По Уставу вопрос об аресте члена Правления может быть решен только Большим Собранием.
— Чепуха. Разве когда Изий арестовал Мауро Тона и прочих, он запрашивал Большое Собрание?
— Так то Изий, — сказал Маран холодно.
— Ну и что? То, что смел делать Изий, можешь посметь и ты.
— Дело не в смелости.
— А в чем?
— Вы хотите, чтобы я стал продолжателем Изиевых традиций?
— Ты перебарщиваешь, Маран, — сказал сердито Ила Лес. — Арестовать этих палачей — святое дело, ради него можно переступить букву закона.
— Первую букву, потом вторую, десятую, сотую, а потом мы будем удивляться тому, что беззаконие стало нормой жизни.
— Есть случаи, когда необходимо и нарушить закон, и применить насилие.
— Неужели ты не пресытился насилием, Ила? Четырнадцать из двадцати лет своего существования Лига практиковала насилие — при Роне Льве ограниченное, при Изии безграничное. Не хватит?
— Евангелие от Мастера, — шепнул Поэт Дану на интере, в который раз поразив его своей восприимчивостью к языкам и понятиям…
— Что-то тебя заносит не в ту сторону, Маран. Без насилия не было бы ни Большого Перелома, ни самого нашего государства…
— …в нынешнем его виде. Не так ли? Помнится, совсем недавно тебя не слишком устраивал этот нынешний вид.
— Не путай одно с другим. Ты очень удачно выразился — насчет ограниченного и безграничного. Я считаю, что отвергая безграничное насилие Изия, мы не должны отказываться от ограниченного. В данных условиях другого выхода нет. В конце концов, давайте проголосуем. Я уверен, что с тобой никто не согласится. Ни один человек.
— Ну один-то человек со мной согласится, — улыбнулся Маран.
— Интересно, кто?
— Я, — сообщил Поэт из глубины своего кресла.
— Ну ты…
— И я, — бросил Лет, сидевший в дальнем углу.
Ила Лес повернулся к нему и стал рассматривать так, словно видел впервые.
— Я тоже согласен с Мараном, — заявил Дае. — Если мы решили, что путь Изия неверен, мы должны поступить с ним, как с неправильно проложенной железнодорожной веткой, то есть сделать на нем насыпь и поставить предупредительный знак. А не толкать наш поезд в болото, да еще бежать перед ним по гнилым шпалам с криками «Мы едем не туда!»
— Картинка, — усмехнулся Маран.
— Да, картинка, — раздраженно буркнул Ила Лес. — И не более того. А знаете, что я вам скажу? Если б на месте Марана был Рон Лев, он арестовал бы всю эту компанию и глазом не моргнул.
— Рон Лев тоже мог ошибиться. — Дан оглянулся. Дерзким оказался все тот же молодой парень, Дан уже успел выяснить у Поэта, что зовут его Свата и, несмотря на молодость, он командует строительством Бакнии.
— Великий Создатель! — воскликнул пораженный Ила Лес. — Ган, у этих молодых нет ничего святого.
— Молодые правы, — сухо заметил Ган. — Я полагаю, что надо действовать в соответствии с Уставом. Предъявить обвинение и созвать Большое Собрание.
— Ты соображаешь, что говоришь? — осведомился Ила Лес. — Так это Собрание вас и послушалось! По мне, созыв Собрания не что иное, как самоубийство. Лучше нам всем сразу взяться за руки и сигануть в ближайшее озеро!
— В любом случае, пренебрегать уставом не следует!
Маран кивнул.
— И я так думаю.
— За чем же дело стало? — спросил Дае.
— Есть одно обстоятельство. Мы можем, конечно, предъявить это обвинение на закрытом заседании Правления. Но я считаю… — он сделал ударение на этом «я считаю», — что мы должны сделать это публично.
— То есть?
— Через газеты, фонор, визор. И в основу положить сообщение Серта Гала.
— Как? И про два с половиной миллиона погибших? — голос пожилого мужчины с одутловатым лицом.
— Да. Тогда люди станут на нашу сторону, и участники Собрания не посмеют игнорировать общественное мнение.
Молчание. Молчание. Молча…
— А имеет ли смысл? — тот же пожилой мужчина… Начинается раскол, молодые против тех, кто постарше, подумал Дан. — Что нам это даст? Назвав такую цифру, мы вызовем у людей озлобление и недоверие, а если к тому же представим, как главных виновников, членов Правления, мы рискуем дискредитировать Лигу, правительство, может, даже идеи Большого Перелома!
— Что же ты предлагаешь? — резко спросил Дае. — Промолчать? Скрыть? Оплевать саму память о ни в чем не повинных людях, которых подмяла под себя эта чудовищная машина? Или представить… слово-то какое выбрал!.. как виновников, очередную партию невинных?
Точно, подумал Дан, молодые против старых…
— Нас не поймут, — сказал пожилой. — Не поймут. Не забывайте, большая часть этих людей происходит из аристократов. Двадцать лет Лига убеждала всех, что именно бароны губили страну, а теперь мы вдруг объявим, что они ни в чем не виноваты? Народ…
— Постыдись, Иса! — вдруг оборвал его Ган. Маленький человечек поднялся с места и неожиданно словно стал выше ростом. — Постыдись! Не успели мы приблизиться к власти, как уже обсуждаем, что говорить народу, чего не говорить, в каких дозировках преподносить ему правду. Но правда это не пилюли и не микстура, это воздух! Кто смеет решать, позволять или не позволять людям дышать?! — после каждого предложения он ударял кулачком по столу так, что все предметы на нем подпрыгивали. — Если нужно письменное постановление, я подпишу его вместе с тобой, — заявил он, повернувшись к Марану.
— Я тоже подпишу, — неожиданно подал голос Тонака. — Так будет справедливо. За подобные решения ответственность должны нести все.
— Ответственность меня не пугает, — сказал Маран ледяным голосом. Он слегка высокомерно откинул красивую голову, глаза его недобро блеснули… Неужели Марану показалось, что его заподозрили в трусости, подумал удивленный этой реакцией Дан… — Я готов отвечать за любой свой шаг. И собрал вас для того, чтобы узнать ваше мнение, а не для того, чтобы переложить ответственность на ваши плечи. — Он встал. — На сегодня все.
В тот вечер они чуть ли не впервые со времени возвращения Поэта и Дана собрались всей компанией. Вышло это полустихийно. Дану в этот день удалось наконец попасть в хозяйство Дае, чего он давно хотел, но обратиться к Марану не решался, опасаясь, что его интерес к военным тайнам может тому не понравится, он давно подметил у бакнов некое ревнивое отношение к подобным вещам… Правда, за Мараном такого не наблюдалось, но мало ли что… Однако Маран дал согласие, не раздумывая, более того, связался с Дае и попросил его прихватить утром Дана с собой. Дан увидел массу интересного, хотя полигоны бездействовали, и Дае сообщил ему, что работы над боевыми ракетами заморожены. «Нет денег?» — спросил Дан, вспомнив реплику Марана насчет того, что государство разорено, но Дан подтверждать его соображения не стал. «Не в этом дело, — ответил он сразу. — Денег не было никогда, и однако испытания проводились без перерыва в течение десяти лет. Людей заставляли работать практически бесплатно. Чтобы обеспечить поставки материалов, из деревни почти подчистую вывозилось зерно, а заодно молодые здоровые крестьяне. Нет, прекращение работ над ракетами — это как бы…» «Декларация о намерениях?» «Скажем так.» «И как на нее среагировали Дерния и прочие соседи?» — полюбопытствовал Дан. «Как Дерния, сказать не могу, но у нас определенно среагировали неоднозначно. Видишь ли, Дан, мы с Мараном участвовали в Большой войне… Кстати, наша дружба уходит корнями в те времена, мы с ним были вместе в группе глубокой разведки… и, между прочим, из десяти членов нашего подразделения уцелели только мы двое. Так вот, человек, рядом с которым умирали его товарищи, не может спокойно относиться к мысли о тысячах новых смертей. Но ведь далеко не все были на позициях. Рон Лев со своим дурацким освободительным походом уж точно. Как и Изий, Лайва и прочие сумасшедшие. Хотя, конечно, все эти представления о воинской доблести, боевой славе, победоносных сражениях как мериле национального достоинства бытовали всегда, и до Перелома тоже, после него их просто взяли на вооружение, удобно ведь. На военные приготовления можно списать все: и бедность, и голод, и тюрьмы, и расстрелы… Так что я не завидую Марану. Эту догму старательно культивировали тринадцать с лишним лет, поди теперь искорени ее»…
Вернувшись от Дае, Дан неожиданно застал Марана на квартире, тот зашел на полчаса передохнуть перед тем, как идти на открытие галереи стеклянной скульптуры в одном из уцелевших старинных зданий города. Дан уже знал о пристрастии Марана к этому виду искусства, самому Дану малознакомому, успел даже на днях выслушать от него целую лекцию на этот предмет, и лекцию весьма основательную, так что, естественно, пошел с ним, после двухчасового блуждания по залам они добрались домой уставшие донельзя, и Маран в служебный кабинет уже не вернулся, и что за совпадение, не успели они усесться у журнального столика и открыть первую бутылку карны, как пришел Поэт и привел с собой Дора, не появлявшегося у Марана очень давно — кузнецы-стекольщики были завалены работой, одни колонны для дворца Расти требовали всего ума, труда и фантазии, на которые только был способен Кузнечный цех. Ленивый разговор под музыку… Маран включил запись «фортепьянного» произведения, напомнившего Дану первое знакомство с Диной Расти и Леем… перескакивал с общих знакомых на книгоиздание, с обсуждения новой галереи и стеклянной скульптуры на колонны дворца… оказалось, что в сердцевину стеклянного бруса вплавлялся прут из сверхпрочного металла… Тут Дан на некоторое время отвлекся, зазвучал великолепный струнный оркестр, и он, заслушавшись, потерял нить беседы. Впрочем, скоро разговор заглох, Поэт поднял звук, и все замолчали… Скрипка, виолончель, контрабас… Дан явственно различал их голоса, теряясь в догадках, каким образом земные инструменты оказались повторены на Торене. Потом запись кончилась. Дан еще переживал ушедшее очарование, когда Поэт насмешливо заметил:
— Законченный преступник. А еще попрекал меня пренебрежением к законам. Интересно, был ли при Изии хоть один запрет, который ты не нарушил? Дор, ты видел его библиотеку? Одних запрещенных книг у него лет на четыреста одиночного заключения. А теперь еще духовная музыка… Да, друг Дан, эта музыка предназначена для слуха несуществующего Создателя. Это эон.
— Разве не оркестр? — поразился Дан. — Но я слышал скрипки…
— Хороший инструмент скрипка, — мечтательно сказал Поэт. — Хотел бы я завезти ее на Торену. И вообще я хотел бы побывать на Земле.
— Тебе же предлагали.
— Верно. Но не мог же я гулять в свое удовольствие, пока преступления Изия и его приятелей оставались безнаказанными. Вот завтра обнародуют сообщение Серта Гала и тогда…
— Обнародовать еще не значит наказать.
— Ошибаешься, Дан. Это смотря в каком случае.
— Ну если ты столь оптимистично настроен, можно лететь, — улыбнулся Дан.
— Можно, — согласился Поэт. — Летим, Дор?
— В отличие от тебя, — сказал тот серьезно, — я не считаю себя вправе гулять в свое удовольствие. У меня есть еще дела.
— Какие?
— Колонны для дворца Расти. Потом купол. Потом стеклянные интерьеры. Надо восстанавливать и строить.
— А ты, Маран?
— Я? У меня тоже, как говорит Дор, есть еще дела.
— Само собой. Но главное будет сделано завтра, и пока Дор занимается тут строительством, ты мог бы перевести дух.
— То, что будет сделано завтра, еще не самое главное, Поэт.
— А что самое?
— Ерунда. Дать тридцати семи миллионам бакнов еду, жилье и свободу.
Поэт покачал головой.
— Свободу, Маран, дать невозможно. Свободу можно только взять.
— Не совсем так, — сказал Дор. — Давайте сначала разберемся с этим понятием. По-моему свобода бывает… наверно, ее можно назвать внешней… и бывает свобода внутренняя. Вот внешнюю свободу дать можно, другое дело — освободиться внутренне.
— Но эта вторая и есть истинная свобода. А как можно дать внутреннюю свободу? Решением Правления?
— Решением Правления тоже можно что-то сделать, — заметил Дор. — Например, отменить цензуру.
— Вот он и отменил цензуру, — сказал Поэт скептически. — А что толку?
— «Утро Бакнии»…
— Ну что «Утро»? «Утро» — правительственная газета. Он дает задания издателю, тот их выполняет. Смелость в приказном порядке.
— А что мне делать? — спросил Маран. — Не могу же я командовать всеми газетами. Это означало бы заменить государственную цензуру личной.
— Как это было при Изии.
— При Изии было и то, и другое.
— Конечно, даровать решением Правления внутреннюю свободу невозможно, — вмешался Дан, — но можно создать условия для ее самовоспитания, в первую очередь, упразднив страх…
— Если страх — это закон о государственных преступлениях, его уже отменили. И что?
— Дай договорить. К отсутствию страха тоже надо привыкнуть. Надо дать людям время.
— У нас нет времени, — хмуро сказал Маран.
— Куда это вы торопитесь? — Ила Лес появился на пороге внезапно. Удивительно, насколько бесшумно он пронес через прихожую свое грузное тело. — Надеюсь, не на тот свет. Дверь не заперта, достаточно одного бандита с автоматом, чтобы уложить вас всех.
— Вход охраняется, — сказал Маран.
— Но два окна нижнего этажа открыты настежь. А коридоры пусты. Вопиющая беззаботность. И это именно сегодня!
— А что сегодня за день? — поинтересовался Поэт.
Ила Лес посмотрел на него укоризненно.
— Сегодняшний день — последний рубеж для Лайвы и его присных. Они пойдут на любую авантюру, чтобы изменить день завтрашний.
— Возможно, — согласился Маран. — Не знаю, правда, имеет ли им смысл убирать конкретно меня. Ведь останешься ты. Ган, Серт… ну и другие. Ты бы сел, Ила…
— Я спешу. Я только завез тебе это. — Он показал толстую папку. — Знаешь, что тут? — в его голосе появилась торжественность. — Все сохранившиеся письма Рона Льва. Я собрал их по одному у адресатов, в основном, старых лигийцев. Выбрал из газет то, что публиковалось. — Он положил папку на стол. — Все, я уезжаю. Маран, прошу тебя, будь осторожен. Ган, Серт — это хорошо, но будь осторожен. Обещай мне.
Поэт фыркнул, но Маран ответил серьезно:
— Ты недооцениваешь Мита, Ила. Но я все-таки скажу ему, чтобы он распорядился закрыть окна и проверить сигнализацию. И собственноручно запру дверь в квартиру. Это тебя удовлетворит? Дор, сделай одолжение, протяни руку налево. Третья клавиша.
Дор снял трубку и нажал на клавишу — сначала небрежно, потом внимательно, потом прижал ее, не отпуская.
— Попробуй четвертую.
Дор передвинул палец.
— Интересно, где твоя охрана… — начал Ила Лес и запнулся. — Маран, у тебя здесь есть оружие?
— Без паники, пожалуйста. — Маран встал и пошел к двери.
Ила Лес загородил выход.
— Не смей! Это тебе не Вагра.
— Надо выяснить, куда делся Мит.
— Я сам пойду.
— Ну да!.. — Маран отстранил Илу, и тут в коридоре послышался топот, Ила Лес сделал движение, пытаясь захлопнуть приотворенную дверь, но не успел, дверь распахнулась.
— Мит?
Мит ввалился в комнату, в руке у него белел продолговатый конверт.
— Маран, смотри!
Маран взял конверт, вынул из него сложенный листок, развернул и громко прочел:
— «Если завтра будет напечатано или произнесено хоть одно слово из так называемого сообщения Серта Гала, послезавтра труп твоего любимчика будет валяться перед дворцом Расти»… Кто это принес? — спросил он резко.
— Не видел. Письмо передали охранникам на входе. Сказали: «Привет Миту от его приятеля Санты». Один из охранников принес письмо мне, я прочел и только потом увидел, что адресовано оно тебе.
— Значит, ушел…
— Приметы…
— Приметы нам ничего не дадут.
— Как не дадут? — удивился Дор. — По приметам можно выяснить личность того, кто доставил письмо, а потом выследить его.
— Слишком долго, — сказал Ила Лес.
Маран покачал головой.
— Даже если нам удастся выяснить личность почтальона, мы можем следить за ним всю жизнь. В лучшем случае, он приведет нас к организаторам похищения, но к Санте — никогда. Более того, он не знает, где Санта.
— Почему ты так уверен в этом?
— Они же понимают, что у нас есть пусть ничтожный, но шанс выловить посланца. А расколоть можно самого верного человека. Купить, напугать… в конце концов, существуют пытки. Зачем же рисковать? Надежнее всего хранят ту тайну, в которую не посвящены.
— А кто это — они? — спросил Дор.
— Лайва, — буркнул Ила Лес.
— Лайва, — сказал Маран, — наверняка сидит у себя дома и внешне ни во что не замешан. А в деле совсем другие люди.
— Ты его переоцениваешь.
— Не думаю. Он сильный противник.
— Что же делать? — спросил Мит безнадежно.
Маран рассеянно посмотрел на него, не ответил, бросил письмо на стол, снял трубку с аппарата связи и нажал на клавишу.
— Нила, соедини меня с «Утром».
— Что ты делаешь?! — рванулся к нему Ила Лес. — Как ты можешь?! — он попытался надавить ребром ладони на клавиши, но Маран отстранил его и твердо произнес в трубку: