Ясень и яблоня, кн. 1: Ярость ночи - Елизавета Дворецкая 12 стр.


Но в то же время она не могла не признать, что сама дала ему некие основания… Что ее влечение к нему было гораздо больше, чем требовал обряд благословения. И сейчас она испытывала такой стыд и досаду, точно это посольство явилось из-за моря нарочно, чтобы обличить перед туалами ее прошлую слабость.

И все это вместе вызвало в душе Эрхины совсем иное чувство к Торварду – чувство, скорее похожее на ненависть, гнев, негодование. Любовь, жаждущая брака, то есть полного обладания и подчинения, унижала и оскорбляла ее, как унизило и оскорбило Фрейю сватовство того великана! Может, конунг фьяллей еще захочет в приданое солнце и луну? Видно, он все же плохо знает сказания и позабыл, как плохо кончилась для великана эта наглая затея!

Предложи ей это кто-нибудь другой – ну, любой другой из конунгов Морского Пути и островов – она, скорее всего, лишь посмеялась бы. Но Торвард, который так ей нравился, своим недостойным предложением оскорбил ее гораздо сильнее, чем мог бы оскорбить любой другой.

– Не ждала я… что Торвард конунг может так… забыться! – выговорила она наконец, не будучи уверенной, что говорит то, что нужно. – Разве он не знает, кто я?

Больше всего она сейчас боялась показать силу своего гнева, обнаружить перед всеми, как сильно это ее задело. Пальцы ее крепко сжали округлый черный камешек, висевший на цепочке у нее на шее. Держа его в кулаке, Эрхина привычно расслабилась – и ее обида, гнев и негодование потекли в камень, клещи разжались, стало легче дышать. Камень всегда помогал ей.

– Он знает, – спокойно ответил Гельд. – Он знает, что ты прекраснейшая из женщин на свете, и только тебя он хочет видеть своей женой.

– Он не знает, что я – не просто женщина! – с нажимом ответила Эрхина, при звуках собственного голоса все больше приходя в себя. – Я – фрия священного острова Туаль, жрица Великой Богини, и тот, кто не понимает этого, наносит обиду Богине!

– У Торварда конунга и в мыслях не было обидеть богиню! – почтительно и непреклонно ответил Гельд. – Какая же обида в том, что он признает тебя, ее служительницу, прекраснее всех на земле?

– А может, он еще захочет поселиться в Доме Золотой Яблони, потому что он – прекраснейший из земных строений? – насмешливо ответила Эрхина. – Никогда еще не бывало, чтобы жрица Богини забыла свой род и свой долг ради того, чтобы быть чьей-то женой, рожать чьих-то детей!

– Я не вижу тут никакого забвения. Ведь род твой продолжается так же, как и всякий другой. У Меддви, дочери Харабаны Старого, была дочь, а у той тоже были дети. И у каждой из них был муж, не бог, а простой земной человек, хотя и славнейший, достойнейший из людей. Не вижу, почему бы этим человеком на сей раз не оказаться Торварду конунгу. Что касается его рода, то едва ли найдется лучший. Он происходит от единого с тобою корня, от потомков Харабаны Старого и Хальмвейг Жрицы.

– Я рождена для Трона Четырех Копий! А его никто еще не оставлял ради того, чтобы быть просто чьей-то женой!

– Все когда-то бывает впервые. А что касается Трона Четырех Копий, то, насколько мне известно, у него есть и другая наследница. Среди этих прекрасных женщин, – Гельд обернулся и слегка поклонился нарядным женщинам, сидевшим вдоль стены под ковром, – я вижу девицу по имени Дер Грейне, дочь Тальмарха. Она тоже внучка покойной фрии, а значит, она так же, как и ты, достойна принять наследство и занять место на троне.

Гельд недаром провел те три дня, пока ожидал встречи с Эрхиной, и легко раздобыл в храме на пристани все эти сведения, сами по себе никакой тайны не составлявшие. Эрхина вонзила в него негодующий взгляд: чтобы разгневать ее, ничего лучше этого напоминания и придумать было нельзя. Но опровергнуть вслух права Дер Грейне она не могла и оттого негодовала еще больше. Сама наследница сидела, опустив глаза, и Эрхина видела в ней почти преступницу, действующую в сговоре с этим дерзким чужаком.

– Ваша свадьба может быть отложена до тех пор, пока твоя достойная молодая родственница не будет готова заменить тебя, – продолжал Гельд. – Или ты можешь оставаться здесь, уже будучи женой Торварда конунга, пока замена не будет готова. Он даже сам может жить здесь с тобой это время. Словом, мы найдем, как примирить Фьялленланд и Туаль. Нет такого затруднения, из которого здравый ум не мог бы найти выход. Была бы добрая воля.

– Никогда не было такого, чтобы фрии острова Туаль выходили замуж! – жестко отчеканила Эрхина, склоняясь с высоты своего трона и устремив на Гельда взгляд, разящий и грозный, как копье Одина.

– Но ведь Хальмвейг Жрица была женой Харабаны Старого и матерью его восемнадцати сыновей, – мягко и просто, как будто напоминая то, что она случайно упустила из виду, ответил Гельд. – А то, что бывало в древности, священно. То может и должно повторяться в веках. Как говорится, что вверху, то и внизу.

Это было одно из основных положений божественного учения, которое Эрхина была приучена безусловно почитать. Оно, конечно, осталось без возражения, на что Гельд и рассчитывал. Но эта невозможность возразить еще сильнее разжигала ее негодование, и Эрхина судорожно сжимала свой камень-амулет, усилием воли выталкивая из себя и топя в нем свой гнев и раздражение.

– Любовь – величайший дар и благо Богини, – мягко заметил Гельд. – И та, что отказалась от власти и наивысшего почета ради любви, обретет милость Богини и станет героиней многих песен, любимейшей народом.

Эрхина не ответила, и едва ли эти слова дошли до ее сознания. Она желала прославиться обладанием, а не отказом.

– Каков же будет твой ответ, чтобы я мог передать его Торварду конунгу? – с невозмутимой учтивостью спросил Гельд.

– Мой ответ…

Эрхине хотелось просто сказать «нет», но этот необоснованный отказ выглядел бы глупо и не прибавил бы ей чести. Она цеплялась за черный камень, как за якорь, позволявший держать себя в руках, но он не мог подсказать ей, какого ответа заслуживает это неслыханное посягательство на ее независимость и честь!

– Я дам ему ответ, но не сейчас! – надменно и с ледяным спокойствием произнесла она. – Я дам его позже. Возвращайся назад к твоему конунгу. Ты выполнил его поручение, сказал мне то, что должен был сказать. Мой ответ ему передадут те, кому я это поручу.

– Скоро ли будет твой ответ?

– Не позже конца зимы.

– Но зимой Торварда конунга не будет в Аскефьорде. Каждую зиму конунги фьяллей ездят с дружиной по стране, собирая дань. И вернется он только к Празднику Дис.

– Вернувшись, он узнает мой ответ. Это все, что я могу сказать тебе.

Гельд молча поклонился.

Попрощавшись, фьялли ушли из Аблах-Брега и уже на следующий день двинулись вниз по реке Дане, обратно к морю. По пути Гельд внимательно оглядывал берега и посвистывал. Прибыв через пятнадцать дней в Аскефьорд, он подробно пересказал свою беседу с фрией Эрхиной, стараясь не смотреть в лицо Торварда конунга, темневшее на глазах. Поскольку окончательного ответа он не привез, в Аскефьорде не выразили ни радости, ни огорчения и, как сговорившись, почти не обсуждали состоявшееся сватовство. Оставалось ждать. Через несколько месяцев, к Празднику Дис, все уже будет ясно. Конечно, четыре месяца – немалый срок, но большие дела и не делаются быстро.

Гельду было больше нечего тут делать, и он вскоре собрался обратно к внутреннему морю, чтобы от Островного пролива, где остался его корабль, отплыть в Эльвенэс. Эрнольв ярл с дружиной проводил его на два перехода, но дальше не мог: ему предстояло возвращаться в Аскефьорд и брать на себя его охрану, поскольку Торвард конунг уже собрался в зимнюю поездку по Фьялленланду. И только перед самым расставанием он наконец задал Гельду тот вопрос, который все эти дни не шел у него из ума.

– Вот, ты ее видел! – решительно, как и все, что он говорил и делал, произнес Эрнольв ярл. – Как ты все же думаешь: она откажет?

– Откажет! – мгновенно ответил Гельд. – Не хотелось бы быть «восточной кукушкой» [8], но я уверен. И – знаешь что? – Гельд положил руку на широкое плечо своего давнего друга и заглянул ему в лицо. – Тебе я могу сказать. Она откажет, и это будет большой удачей для Торварда конунга. Мне пятьдесят один год, я знал в жизни многих женщин и кое-что в них понимаю. Эта красавица с заколдованной горы, конечно, молода, знатна, умна и все такое. Но она не из тех, чья любовь может сделать мужчину счастливым. Ее любовь и ее ненависть одинаково будут хуже смерти, и самое лучшее – просто держаться от нее подальше. Ты знаешь, я люблю Торварда конунга, и я желаю ему никогда в жизни больше не слышать о ней.

Это прощальное пророчество Гельда, на опыт и проницательность которого можно было положиться, очень смущало честную и преданную душу Эрнольва ярла, тем более что он ни с кем не считал возможным поделиться.

Это прощальное пророчество Гельда, на опыт и проницательность которого можно было положиться, очень смущало честную и преданную душу Эрнольва ярла, тем более что он ни с кем не считал возможным поделиться.

Через некоторое время, когда поделиться все же пришлось, многие в Аскефьорде посчитали, что Гельд Подкидыш в придачу ко всему еще и ясновидящий.

Глава 4

О сватовстве конунга фьяллей на острове Туаль было много разговоров. Ниамор сын Брана день за днем громогласно рассуждал о пагубном упрямстве фрии, из-за которого она не хочет выбрать себе мужа и тем сама навлекает на себя оскорбления со стороны чужаков.

– Если бы у фрии был муж, то любой наглец, который бы посмел на нее глянуть, имел бы дело со мной… то есть с ним! – поправлялся он, но всем было ясно, что «муж фрии» сейчас означает «Ниамор сын Брана». Соперников ему не имелось, а если бы такой и нашелся, то «медведь Широкого Леса» живо бы ему показал, «как трещат в его лапах кости врагов».

«Беден героями остров Туаль!» – с досадой думала Эрхина, отчаянно жалея, что в Аблах-Бреге нет никого, кто мог бы сбить спесь с бывшего военного вождя. А хуже всего было то, что очень многие, как она видела по лицам, в душе соглашались с Ниамором: если бы у фрии имелся муж, к ней бы не сватались. Фрия и военный вождь стали бы двумя опорами острова Туаль, вершинами женской священной и мужской военной власти. Господство принадлежало, конечно, первой, но без второго туалы чувствовали себя отчасти неуютно, и все население, от рыбаков на побережьях до старших жриц, втайне желало, чтобы фрия избрала военного вождя и все снова стало бы как полагается. Эрхина знала или догадывалась об этих молчаливых ожиданиях, но после всего случившегося испытывала особенное отвращение к мыслям о браке.

А ночью, когда Эрхина без сна лежала на своем пышном ложе, к ней являлся еще один гость, еще одна неприятность, с которой требовалось что-то делать. Первое потрясение проходило, но она не могла обрести покоя, томилась, негодовала и гневалась, вновь и вновь вызывая в памяти оскорбительное предложение и отвечая на него мысленным потоком самых горячих речей. Никогда еще ее так не обманывали! Напрасно она думала, что сумела внушить ему любовь и почтение! Попытка Торварда свести ее с божественных высот ужаснула и оскорбила ее, и чем больше она думала об этом, тем тяжелее и резче казалось оскорбление. Ничто в своей жизни Эрхина не ценила так, как честь и счастье быть Богиней, а он отверг в ней Богиню и увидел только женщину. Просто женщину, с которой можно жить в одном доме, спать под одним одеялом, говорить о погоде, улове и прочих житейских пустяках, может быть, даже ссориться! Даже награждая кого-то из мужчин своей благосклонностью, фрия оставалась неподвластной ему: он был обязан ей почтением и верностью, но она не была ему обязана ничем и могла когда угодно поменять его на другого. Но совсем другое задумал для нее Торвард конунг! В его мире правят мужчины, и, посадив ее на женскую скамью в своем доме, он станет господином над ней. Он – человек земного склада, и его любовь к жене не будет благоговейным почтением. Она станет пленницей того мира, где мужчина – воин, правитель, судья и жрец, а женщина – всего лишь хранительница ключей от сундуков, властная распоряжаться только на кухне да в кладовке! Рабыня, хоть и первая над всеми! И неужели она, богиня своего мира, добровольно решится на это? Слава Фрейе, стянуть ее силой в ту темную яму он не может! Она рождена для иного! Отвергнув в ней богиню, Торвард замахнулся на самое дорогое, и даже камень-амулет не мог вместить в себя все возмущение ее горячей и самолюбивой души.

Этот камень, называемый «глаз богини Бат», ей подарила давным-давно бабушка, фрия Эрхина-старшая, сама заклявшая его и наделившая силой, чтобы он помогал ее преемнице. «Первейшая мудрость посвященного и первая обязанность фрии – обуздание своих страстей, без этого ты не достигнешь беспристрастного взгляда на мир! – внушала ей, еще девочке-подростку, тогдашняя богиня, и Эрхина слушала, стараясь запомнить каждое слово. – Страсти приковывают человека к земле – это может быть трусость, а может быть и излишняя горячность, словом, все то, что не пускает дух на свободу и определяет твои поступки. Когда ты станешь выше себя, твой взгляд очистится и ты поймешь свою истинную цель на земле. Ни алчность, ни ревность, ни зависть, ни страх уже не будут иметь власти над тобой. Воля твоя будет чиста и свободна. А воля и есть то орудие, которым ты изменишь мир вокруг тебя. Усилием воли ты пробудишь Дракона, что спит у корней Мирового Древа, а Древо – ты сама. И тогда весь мир будет в твоей власти, но сначала подчини себе саму себя».

Этому подчинению и помогал черный камень – сила богини Бат, темной половины Фрейи, поглощала те страсти, ту ревность, зависть, самовлюбленность, которым рожденная во Время Призраков юная наследница была чересчур подвержена. Эрхина-старшая рано разглядела в ней все это и опасалась, что внучка не совладает со злом своей души без посторонней помощи. Особенно если займет престол раньше, чем справится с этой трудной задачей. А ведь Эрхина-старшая знала срок своей смерти. «Глаз богини Бат» поглощал беспокойство, тревогу, чувство вечного соперничества со всем, что находилось вокруг выдающегося, успокаивал душу, прояснял взгляд, давал власть над собственной волей. Потому Эрхина-младшая не расставалась с амулетом ни днем ни ночью и привыкла считать его чем-то вроде своего второго сердца, висящего на золотой цепочке снаружи.

Этими тревожными ночами Эрхина не раз в гневе садилась на постели, сжимая в кулаке черный камешек, и через некоторое время ей становилось легче. Она засыпала, но… бывало так, что ей снились его объятия и она просыпалась с чувством блаженства и счастья, но тут же ее охватывало прежнее отчаяние. С ужасом она замечала, что сожалеет о том, что не может ответить на его сватовство согласием. Она стыдилась этой позорной слабости перед самой собой и перед всеми своими предшественницами, начиная с Меддви, и жаждала любой ценой с этим покончить.

А требовались самые решительные действия, чтобы задавить подлое искушение. Ведь она еще не дала ответа… Для нее все решено, но он не знает об этом, он еще ждет. И надеется, что она будет жить в его доме и спать на его лежанке… Что ее дети будут его детьми… Если есть на свете мужчина, которому даже сильная женщина может подчиниться без чувства униженности, то это, наверное, он… Эти смутные, невыраженные мысли были опаснее огня, и Эрхина жаждала скорее обрушить мост, который мог бы увести ее с этого острова и из этой жизни к чему-то другому, совсем другому… Она ненавидела Торварда за то, что он оказался так хорош и этим сделал свою дерзость такой опасной. Но она рождена быть Богиней, и ей нельзя стать другой. Ее путь известен, и она никому не позволит даже в мечтах совлечь ее с дороги. Она знала, что не поддастся искушению, но сама возможность выбора, пусть призрачная, томила и мучила ее. С этим нужно было покончить.

Но если она просто откажет ему, она тем самым примет ту низкую игру, в которую он пытался ее втянуть. Отказать может любая из тех глупых девиц, что ожидают женихов, сидя на сундуках со своим глупым приданым. Нет, она, фрия острова Туаль, должна дать такой ответ, который откроет конунгу фьяллей глаза на его неслыханную дерзость! Он должен получить ответ не женщины, а Богини! Свататься к ней – хуже, чем ограбить храм, и гром небесный будет наказанием наглецу!

Наступили Пять Безымянных Дней, в Аблах-Бреге готовились к праздничным пирам в честь возрожденного солнца. Вечерами в очаг отливали вина и пели:

Я Олень с семью отростками на рогах,
Я Косуля в чаще,
Я преследуемый Посланник Жизни…
Пять дней в конце года я бегу,
Пять дней Дверь в Чаще остается открытой,
Пять дней Гончие Аннона преследуют меня по пятам!
Торопись, тот, кто готов! Солнце ждет нас,
Скорее, мчись вперед! Сын родился,
И звон бубенцов возвещает Рассвет…
Лети, песнь ветра, встречай Восход Солнца!
Мы проплываем Зимнее Море, оставляя его далеко позади.
Плачут березы, сгибаясь подо льдом, от которого
становятся хрупкими их ветви! [9]

Но даже и во время пения жриц Эрхина не могла, к своей досаде, отделаться от мыслей о Торварде. Она сама и есть эта косуля в чаще, а за ней днем и ночью гонятся злые псы ее сомнений и соблазнов. Скорее, спасаясь, она должна совершить прыжок в Пылающую Дверь и возродиться в новом году сияющей богиней Хейд.

Но некому было сказать ей, где же эти злые псы – позади или впереди.

Пять дней Вне Времени миновали, приблизился вечер Возрождения Солнца. В эту ночь, одну из восьми священных ночей года, жители острова Туаль не спят, одолевая свой вечный страх перед темнотой. С утра готовили угощение, пекли хлеб, закалывали свиней и опаливали туши. К вечеру во всех пяти покоях Дома Четырех Копий приготовили столы. В Южном Покое пировали певцы, в Восточном – земледельцы и торговцы, в Северном – воины во главе с неугомонным Ниамором, в Западном – мудрецы.

Назад Дальше