Ясень и яблоня, кн. 1: Ярость ночи - Елизавета Дворецкая 26 стр.

Дружина тоже была довольна, но некоторые сложности еще предстояло обдумать. Набрать двадцать человек на весла нетрудно, но на корабле не должно быть ни одного фьялля, а значит, и предводительствовать этим кораблем тоже должен квитт. Кто? Кого поставить вожаком над вчерашними рабами? Кто из них сможет достойно вести беседы с вождями туалов? Кто не ударит в грязь лицом на вершине священной горы? Видкон Водовоз, Хумле Скотник, Асгрим Курносый? Отчасти мог бы подойти Ингимар сын Хродмара, похожий на свою мать-квиттинку и унаследовавший от нее выговор, близкий к квиттингскому. Но по всем привычкам он был фьялль, а о родине предков по матери знал не больше других жителей Аскефьорда.

Однако известно, что если человек удачлив, то многие его трудности разрешаются сами собой. Через пару дней ответ сам пришел к Торварду – в лице Оддбранда Наследство. Это был весьма примечательный человек. По рождению и воспитанию он был квиттом, но последние двадцать семь лет прожил в Аскефьорде. Попал он сюда вместе с Ингвильдой дочерью Фрейвида, тогда невестой, а потом женой Хродмара Удачливого, и считался ее воспитателем, хотя на деле никогда им не был. Он приходился сыном тому человеку, который когда-то воспитывал самого Фрейвида Огниво, и вырос среди его домочадцев вместе с будущей кюной Хёрдис – хотя это обстоятельство не создавало никакой близости или приязни между ними. Прибыв в Аскефьорд вместе с Ингвильдой, Оддбранд и дальше оставался с ней, воспитывал ее сыновей, иногда ходил в походы вместе с Хродмаром Удачливым, но только не на Квиттинг. По своему складу это был человек неразговорчивый, невозмутимый и загадочный, знаток рун и полезных заклинаний. Именно поэтому Торбранд конунг поручил Оддбранду обучить юного Торварда ярла рунам и заклинаниям, которые пригодятся воину и правителю.

В Ясеневый Двор Оддбранд никогда не приходил без приглашения, и поэтому Торвард конунг удивился, увидев его среди гостей. Не заметить его было трудно: в свои шестьдесят два года он оставался по-прежнему высок, широк в плечах, спину держал прямо, и в каждом его движении была видна сила, не убывающая с годами. Его длинные и густые волосы наполовину поседели, как и борода, а брови оставались черными, и серые, стальные глаза из-под них смотрели проницательно, умно и холодно. Не подавая вида, что удивлен, Торвард конунг поприветствовал его и терпеливо ждал, пока Оддбранд объявит цель своего прихода.

– А, вот и Безумный Квитт! – воскликнула кюна Хёрдис, заметив гостя. Безумным Квиттом Оддбранда прозвали еще в ту пору, когда он только появился, и теперь уже никто не помнил, почему он получил такое прозвище. – В самый раз! Тебя-то нам и надо! У нас тут затевается безумное дело, как же нам обойтись без Безумного Квитта!

– Слышал я, что ты, конунг, освобождаешь квиттингских рабов, – заговорил Оддбранд. – Чтобы они отправились на Туаль и повидались там с девушкой, которую отсюда увезли.

– Да, так я задумал, – спокойно подтвердил Торвард. – Все знают, что квитты и фьялли не дружат: после того как туалы сами поссорились с фьяллями, в квиттах они увидят лучших друзей. Или ты думаешь иначе?

– Если я хоть что-то знаю о туалах, то они слишком заносчивы и слишком гордятся собой, чтобы снизойти до дружбы хоть с кем-то. Но именно поэтому им будет любопытно узнать, что думают в Морском Пути об их набеге. Возможно, твоим посланцам и удастся поговорить с туалами. И кого ты думаешь поставить во главе?

– Думаю поручить это дело твоему воспитаннику Ингимару сыну Хродмара, – ответил Торвард, слегка лукавя: доводы против Ингимара он знал, но предпочел, чтобы Оддбранд сам их назвал. – Он унаследовал квиттингский выговор своей матери и лицом больше похож на квитта, чем его брат.

– Но любой разговор о Квиттинге будет для него опасен, как весенний лед, – заметил Оддбранд. – И гордость по поводу убитых им туалов так ясно написана на его лбу, что я ее прекрасно вижу. Нет, для этого дела нужен человек, который сам умеет читать чужие мысли, но надежно скрывает свои.

– А также хорошо владеет заклинанием руны Исс, усмиряющим бурные волны, – добавил Торвард конунг. – И такого человека я вижу перед собой. Всем остальным за участие в этом деле я предлагаю свободу. Тебе я не могу дать свободы, потому что она у тебя и так есть. Что ты попросишь за то, что поможешь мне?

– Я ничего у тебя не попрошу. Я делаю то, что я делаю, без приказов и без вознаграждений. И если ты хочешь получить от меня помощь, избавь меня от того и от другого. Моя свобода и есть моя награда.

Нельзя сказать, чтобы все тут поняли это объяснение, но от Оддбранда Наследство и ждали чего-то в этом роде. Главное все поняли: он согласен!

Возглавив задуманный поход, Оддбранд поделился с конунгом еще одним замыслом. Квитты, которые приплывут под видом торговых гостей, не смогут заниматься поисками слишком долго. Даже если они найдут дом, в котором находится Сэла, под каким предлогом им добиться разговора с ней? С чужой рабыней из чужого племени? Осторожный Оддюбранд не собирался строить расчеты на счастливой случайности.

– Но что с этим можно поделать? – Торвард конунг в общем был согласен, но не видел другого выхода. – На месте будет виднее.

– Не стоит тратить столько сил и средств на пустые прогулки за море, делать дело надо наверняка, – отвечал ему Оддбранд. – Если хочешь одолеть что-то – слейся с ним. Чтобы подойти к девушке близко и чем-то на самом деле помочь ей, кто-то должен слиться с тем кругом, в котором она заключена.

– Но они же никого не принимают к себе. – Торварду хотелось погрызть соломинку, как делал его отец, в надежде, что она поможет понять, куда клонит Оддбранд. Далеко идущие предварительные расчеты не были его стихией.

– Они не любят, когда у них долго гостят чужие. Но чужие могут стать своими.

– Но как?

– Они пытались захватить пленных. Это значит, что им нужны рабы.

– Ты что, предлагаешь продать им кого-то в рабство? – в недоумении воскликнул Халльмунд.

– Ты совершенно прав, Халльмунд ярл. Я предлагаю продать раба в тот же дом, где находится девушка. Тогда их уже будет двое, они будут рядом и в одном положении. Это должен быть человек, которого девушка знает и которому она доверяет.

– Я пойду! – Аринлейв вскочил с места, едва лишь понял, о чем речь. – Я готов! Это буду я!

По гриднице прошел гул, и даже собственный отец попытался поймать Аринлейва за рукав. Конечно, Сёльви тоже любил племянницу, но это было уже слишком.

– Ты не годишься. – Оддбранд качнул головой. – Они видели тебя и могли запомнить. И ты слишком горяч. С первого взгляда на тебя туалам будет ясно, что ты за птица. Нужен другой человек. Притом такой, который действительно будет представлять ценность в качестве раба.

Очень многим казалось, что Оддбранд поставил неразрешимую задачу. Никто из настоящих рабов не годился, потому что им нельзя доверить такое важное дело, а те люди, которым доверять можно, никуда не годятся в качестве рабов. Да и попробуй найди человека, который на такое пойдет! Бывают рабы – военные пленники, бывают рабы – несостоятельные должники, бывают рабы, рожденные от рабов, – но добровольное рабство, избранное от неохоты о себе заботиться и за себя отвечать, наиболее презренно из всех!

Весь этот замысел: осуществить свою месть с помощью молоденькой девушки и квиттингских рабов, казался несуразным и даже нелепым, но Оддбранд Наследство предпочитал называть его не несуразным, а неожиданным.

– Туалам ведь такое в голову не придет! – говорил он. – А если и придет, то они сами себя посчитают сумасшедшими и бросят эти глупые подозрения. Всегда делай то, чего от тебя не ждут, конунг. Фрия Эрхина нанесла тебе удар, которого ты не ждал, – ответь ей тем же. Сам Один говорил, что за добро пристало отплачивать добром, а за ложь – ложью.

– Охотнее всего я поехал бы туда сам! – мрачно отвечал Торвард. – Но меня, знаешь ли, там помнят еще лучше, чем Аринлейва!

– Как знать… – замечал Оддбранд.

За тихим бешенством бессильного конунга он наблюдал с непонятным удовлетворением. Похоже, он видел в этом бешенстве плуг, взрыхляющий борозды еще более неожиданных замыслов.

Все к тому шло. Оддбранд завел привычку часто навещать кюну Хёрдис, причем она принимала его наедине в девичьей, выгнав всех служанок. Не раз они шептались у подножия Малого Иггдрасиля, и глаза кюны горели таким воодушевлением, словно она влюблена. Аскегорд жил в тревожном ожидании, понимая, что затевается нечто необычное.

Зима шла к концу, но вечера еще были длинными, и за Стуре-Оддом, как лучшим сказителем в Аскефьорде, нередко посылали лодку. Многочисленные домочадцы и гости, слушая о подвигах Сигурда или Хельги сына Хьёрварда, с удовольствием вспоминали собственные недавние подвиги или смутно мечтали о будущих.

Зима шла к концу, но вечера еще были длинными, и за Стуре-Оддом, как лучшим сказителем в Аскефьорде, нередко посылали лодку. Многочисленные домочадцы и гости, слушая о подвигах Сигурда или Хельги сына Хьёрварда, с удовольствием вспоминали собственные недавние подвиги или смутно мечтали о будущих.

– Расскажи-ка нам о пророчестве Грипира! – однажды попросила кюна Хёрдис.

При этом она бросила взгляд на Торварда: он сидел на приступке, смотрел в огонь и, кажется, совсем не слушал.

Сегодня утром он выходил пройтись и наткнулся на Асу, дочь Фроди бонда из Коровьего Лужка. Стоя за углом собственного хлева, Аса горько рыдала в полотенце и даже не сразу заметила, когда Торвард подошел и тронул ее за плечо.

– Торда у…уби…ли… – едва выговорила она, задыхаясь от слез и отчаянно шмыгая носом. – Тот корабль, что Аль… Альвор ярл с шер…стью посылал, Торд на нем ходил в гребцах… Убили! В Винденэсе. Кьяртан Белый рассказал. Там в Винденэсе на гостином дворе стали смеяться, что-де вашего конунга одолела женщина и всем вам теперь только в платье ходить… Целая драка была, и его кто-то ножом… Там похоронили, нам Кьяртан привез от него вещи и плату за полпути…

Аса, потрясенная внезапной гибелью брата, рыдала и прижимала к глазам мокрое полотенце, не замечая, как меняется лицо конунга. Безотчетно, по одной привычке утешать малых и слабых, Торвард обнял ее и потянул ее голову к своей груди, но ни единого слова не шло на язык, он точно окаменел внутри. Переполненная своим горем девушка даже не сообразила, что означает это все для него, но он увидел в ее словах упрек себе. Ведь это он, Торвард, дал тем винденэсским задирам повод насмехаться над ним и стал истинным виновником той злосчастной драки. Теперь он понял, почему вернувшиеся из Винденэса люди Альвора ярла не зашли, как обычно бывало, в Аскегорд рассказать о новостях. Должно быть, этот случай был далеко не единственным. Над ним, потерпевшим поражение от руки женщины, смеется весь Морской Путь!

Весь день он ходил еще мрачнее обычного, и ему хотелось завыть от мысли: а как теперь ему самому показываться в Винденэсе? В других местах? Он ненавидел остров Туаль и был готов на все, лишь бы рассчитаться за обиду и вернуть право смело смотреть людям в глаза. Но как? Как?

Стуре-Одд тем временем начал песнь о том, как Сигурд приехал к своему дяде по матери, конунгу Грипиру, мудрецу и прорицателю, чтобы тот поведал, что суждено герою в жизни.

обещал Грипир Сигурду, и при этих словах Торвард наконец поднял глаза на мать. Все это сейчас звучало не слишком приятно и походило на насмешку.

Лицо Торварда делалось все сумрачнее. Только этого недоставало! Говорить с ним о мести за убитого отца просто жестоко: его собственный отец тоже погиб от вражеской руки, но он своей боли не мог облегчить даже местью. Торвард был вовсе не уверен, что даже если бы за смерть на поединке приличия позволяли мстить, ему было бы приятно убить Хельги сына Хеймира.

Торвард в досаде бросил в огонь прутик, который перед этим вертел в руках и переламывал. Ну, матушка, выбрала сказание! Да, все так и случилось: прекрасная ликом дева свела его с ума, но теперь-то он вполне понял, каким дураком был, и не надо ему об этом твердить снова и снова! На мать он не смотрел и вообще не поднимал глаз, стыдясь своей досады. А кюна Хёрдис сидела с самым безмятежным и довольным видом, благосклонно кивая Стуре-Одду в знак того, как приятно ей его слушать.

Обручишься, как же! Хрен троллиный! Торварду очень хотелось уйти; но показывать людям, как все это его уязвляет, хотелось еще меньше, и он молчал, с мрачной обреченностью глядя в огонь.

И тут Торвард чуть не рассмеялся, но его сдержанную угрюмую ухмылку все увидели и все поняли. Уж чего не было, того не было! Он-то на своей священной горе вовсе не «покоился», и уж точно не «как сын возле матери». И позор, полученный вместо славы и похвалы «навеки», в свете древней песни выглядел закономерным и заслуженным. Нет бы ему послушать ее перед отъездом на остров Туаль! Но здесь, право же, есть разница: Брюнхильд была недоступна женихам, потому что ждала одного, а Эрхина неподвластна одному, потому что ей положено много «мужей»… Смеясь над собой и своим «неправильным» поведением на священной горе, Торвард отчасти расслабился и уже вполне спокойно дослушал песнь до конца. Так хорошо начавшись, жизнь Сигурда окончилась предательской, бессмысленной гибелью, которая опозорила убийц, а его не прославила. И Торварда, как и юного Сигурда, немало подбодрило обещание прорицателя, данное напоследок:

В самом деле, хватит сидеть в мрачной торжественности древнего героя! Как будто встряхнувшись, Торвард опомнился: чугунный небосвод, так на него давивший, вдруг треснул, не вынеся собственной тяжести, и в трещину полился свежий воздух. Невыносимая тоска, так долго его душившая, наконец задохнулась сама. Конечно, мечта об Эрхине была красива и потерять ее жаль, но она, слава Фрейе, не единственная женщина на свете.

Подняв глаза, Торвард встретил взгляд Уни, дочери Храппе рыбака, одной из своих прежних подружек, совсем позабытых за последние месяцы. Сидя у самой двери, она с надеждой ловила его взгляд. Не вечно же ему сидеть в оцепенении, должен же он когда-нибудь стать прежним! Прежним, однако, Торварду не суждено было стать уже никогда, но он опомнился настолько, что стал узнаваем для себя и других. Он подмигнул Уни, и она раскрыла глаза, не веря такому счастью.

– Я сколько это слушаю, а все не пойму: в кого же Брюнхильд на той горе влюбилась, в Гуннара или в Сигурда? – спросила Сольвейг Красотка, когда песнь была окончена и все вздохнули над злой судьбой славнейшего из героев. – Ведь она видела лицо Гуннара. И потом за него же вышла замуж. Чем она была недовольна, зачем людей-то убивать? Ведь что хотела, то и получила.

Фру Сольвейг обвела людей широко раскрытыми карими глазами и выразительно пожала плечами, словно призывая всех согласиться, что это все очень глупо. Кое-кто тихонько посмеивался. Старшую внучку Стуре-Одда недаром прозвали Красоткой – она была хороша собой, румяна, высока ростом, и вся ее фигура дышала здоровьем и силой. Держалась она самоуверенно, и у нее имелись все основания для этого, поскольку она владела решительно всем, что нужно женщине для счастья. Расторопная и хорошая хозяйка, никакой иной мудростью, кроме той, что имеет отношение к кухне, Сольвейг Младшая обременена не была и очень сильно уступала в этом сестре Сэле, которая никогда не задала бы такого глупого вопроса!

– Да нет же, она полюбила не лицо, а самого Сигурда! – ответила ей фру Альвелинда из Бергелюнга. – Ведь главное в человеке – дух, а обличье – почти то же самое, что одежда! Дух его был сильнее и храбрее всех живущих, иначе он не попал бы к ней на огненную гору. Вот это она и полюбила. А внешность – это ерунда.

– Конечно! – согласилась фру Вильминна. Жена Халльмунда тоже не славилась большой ученостью, но лучше Сольвейг понимала, что такое любовь, а это тоже по-своему немалая мудрость. – Если уж тебе суждено кого полюбить, то внешность здесь ни при чем. И Брюнхильд полюбила Сигурда, только она думала, что у него глаза и волосы как у Гуннара. А ей потом подсунули Гуннара, только с глазами и волосами как у того Сигурда, которого она полюбила. Вот она и обиделась. И правильно. Это же все равно что обокрасть!

Мужчины посмеивались, слушая это причудливое объяснение, но женщины вполне его понимали.