Ясень и яблоня, кн. 1: Ярость ночи - Елизавета Дворецкая 28 стр.

Увидев на вечернем пиру кубок Дракон Памяти, фру Борглинда так разволновалась, что даже заплакала. В последний раз она встречалась с ним лет двадцать пять назад, еще когда Бергвид был трехлетним ребенком, а она сама – молоденькой девушкой, жившей в усадьбе Лейрингов на Остром мысу – той самой усадьбе, обугленные развалины которой давно уже скрылись под мхом и кустарником. В этом кубке была древняя слава рода Лейрингов, слава Асугисаля Удачливого, первого из ярлов Острого мыса, который принес когда-то этот кубок из Медного Леса – существовала целая песнь о том, как он добыл его из пещеры великана, и фру Борглинда когда-то пела ее своим детям. И в нем же было мучительное унижение тех двух последних лет, которые Лейринги прожили под властью фьяллей. В золоте его днища навек задержался отсвет того страшного пожара, в котором сгорела усадьба Лейрингов. И чьи руки вынесли кубок из огня, как он попал в курган оборотня в Граннланде – этого не знал никто. Фру Борглинда то плакала, осторожно поглаживая Дракон Памяти кончиками пальцев, то вдруг прикусывала губу и отводила взгляд от Бергвида. Ведь ее родной брат, Хагир Синеглазый, тот, что вынес кубок из кургана оборотня, так и не узнал толком, как этого кубка лишился… Он был убежден, что Бергвид попросту украл у него Дракон Памяти, чтобы отдать его ведьме из Медного Леса… Намекнуть об этом Бергвиду, тоже своему родичу, фру Борглинда не могла, а тот сидел и пил пиво из чудесного кубка с таким важным видом, словно сам добыл его у великана Свальнира, притом только на днях.

Речи его о мести осиротевшим фьяллям с большим вниманием выслушивались хёльдами восточных квиттов, которые собрались сюда, в Тингваль, намереваясь обороняться от самого же Бергвида. Теперь же многим казалось, что он говорит дельные вещи, хотя Даг хёвдинг его не поддерживал.

– Я не могу запретить людям идти в поход, где они надеются найти добычу и славу, но сам я не обещаю присоединиться! – сразу сказал он. – Это только кажется, что Фьялленланд теперь беззащитен! Я хорошо знаю Торварда яр… Торварда конунга. Он – отличный воин и очень сильный человек. У него сильнейшая удача, одна из самых сильных, что мне встречались. Одолеть его не легче, чем самого Торбранда. Их родовой дух-покровитель – валькирия Регинлейв. Чья удача пересилит его удачу?

– Но ведь Торбранд конунг был убит, а Торвард не отомстил за его смерть! – горячо воскликнула Хильда. Вот уж кто не стеснялся спорить даже с самыми уважаемыми людьми. – А раз он не отомстил, он обесчещен, а значит, и удача его покинула! А Бергвид хёвдинг, мой брат, как раз хочет отомстить за отца, и в этом деле боги дадут ему помощь и поддержку! Один и все валькирии будут на его стороне!

– За смерть своего отца он не должен мстить, потому что тот был убит на поединке. Такова была воля богов. А Регинлейв теперь перешла к Торварду конунгу и охраняет его. От ее щита отскочит любой меч.

– Моя удача теперь тоже велика! – возразил Дагу сам Бергвид. – Ведь у меня теперь есть Дракон Памяти.

– И ты умеешь им пользоваться? – с якобы почтительным, а на самом деле недоверчиво-насмешливым выражением осведомился Дагвард, младший сын Дага.

Это был высокий, как его отец, кареглазый, как мать, румяный и красивый парень двадцати трех лет, обрученный с самой прелестной девушкой восточного побережья. Его невеста, йомфру Хедлин, дочь Халара из усадьбы Углеберг, на беду Бергвида, вместе с отцом гостила в это время в Тингвале. Постоянно на нее поглядывая, самолюбивый Дагвард жаждал покрасоваться перед невестой.

– А есть люди, которые не умеют пользоваться кубками? – насмешливо ответила ему Хильда, которая немного заигрывала даже с ним, хоть Дагвард и приходился ей родичем. – Может быть, каких-нибудь отважных героев поят молоком с ложечки?

– Я имею в виду, о ветвь ожерелий, не питье из этого кубка! – почтительно-терпеливо отвечал Дагвард, в душе смеясь над невежеством дочери рабыни. – Но Дракон Памяти, видишь ли, был создан свартальвами не только и не столько для питья. Он имеет совершенно другие свойства, и они в нем даже скорее главные. Матушка, я верно говорю?

– Верно! – вздохнула фру Борглинда, которая ему про это и рассказывала. А сама подумала, насколько он жестче, при всей его улыбчивости, чем его дядя Гельд Подкидыш, у которого Дагвард и перехватил это «видишь ли». У Гельда это звучало как знак доверия и близости к собеседнику, а у Дагварда – как слегка приглушенная насмешка над его тупостью.

– Победу в битве дает другое сокровище Свальнира – меч Дракон Битвы, который зарыт в курган Торбранда, и я думаю, он весьма крепко его держит, – продолжал Дагвард. – А Дракон Памяти – все равно что Источник Мимира, только маленький. Тому, кто сумеет разбудить его силу, он откроет все, что знали его предки. Откроет прошлое его рода. А поскольку корни будущего тянутся из прошлого и его основания давным-давно заложены, то разумный человек увидит в нем и будущее. В том числе свою победу или смерть. Что, впрочем, одно и то же, потому что достойный человек храбро сражается, не жалея себя, суждено ли ему погибнуть или уцелеть. То есть, видишь ли, просто пить пиво из Дракона Памяти, это, знаешь ли, все равно что… – при всей своей речивости Дагвард не сразу подобрал подходящее сравнение, – все равно что Мйольниром забивать гвозди. В то время как мир осаждают турсы.

Бергвид в ответ на эту речь только набычился и промолчал. Он почти ничего не понял: если о взаимоотношениях Мйольнира и турсов он еще знал, то об Источнике Мимира, при его рабском воспитании, имел самые расплывчатые представления. «Держит Один совет с головой мертвой Мимира…» «Я знаю, что Одина око сокрыто в источнике Мимира, мудростью славном…» [17] Какие-то отрывки строчек вертелись в голове, но при чем тут кубок, он никак не мог уловить и потому злился. Хильда молчала, слегка приоткрыв ротик: в этих вещах она понимала не больше брата.

– Мимир – это память самого Одина, – немного робко пояснила йомфру Хельга, сестра Дагварда. Она старалась сгладить насмешки брата: ведь их гости не виноваты, что никто им в свое время не рассказал о тех вещах, о которых они имели право знать по своему происхождению. – Мимир – из рода ётунов, но и Один тоже, и потому Мимир – память предков Одина. Когда Один держит совет с головой Мимира, он обращается к собственным предкам, то есть, по сути, к собственной внутренней, родовой памяти. Сам к себе. И человек тоже может это сделать. Дракон Памяти помогает в этом.

– Но помогает далеко не каждому! – с легкой издевкой добавил Дагвард. – Ведь и Одину эти советы не достаются даром. Он отдал за них свой глаз. И тот, кто желает за ним последовать в его мудрости, должен сперва последовать за ним в жертвах.

– На дереве, что ли, повеситься! – сердито и совсем уже не игриво отозвалась Хильда. – Или глаз вырвать и туда бросить! – Она почти с негодованием показала подбородком на кубок в руках своего брата.

– Именно так! – с торжеством подтвердил Дагвард.

Йомфру Хельга вздохнула: ей было жаль своих родичей, которые не способны воспользоваться таким сокровищем, но враз этому не обучишь, даже не объяснишь, в чем тут суть. Ведь даже сам насмешник Дагвард, знающий , как проникнуть в память Серебряного Дракона, сделать этого не может. Потому что оба его глаза находятся с этой стороны бытия, и взглянуть на мир с изнанки, из источника Мимира, для него так же невозможно, как и для самого Бергвида.

Дождавшись подходящего ветра, «Конь» под предводительством Оддбранда Наследство вышел из Аскефьорда и по суровому зимнему морю отправился на север. Кроме квиттов-гребцов, на корабле находился Коль, слэттенландский бродяга, с коротко обрезанными, как у раба, волосами. Торвард конунг, молчаливый и какой-то неуверенный, оставался дома и даже не вышел провожать путешественников. Кроме кюны Хёрдис, Оддбранда и их двоих, в тайну обмена обличиями был посвящен только Эрнольв Одноглазый – ближайший родич конунга и самый уважаемый человек в Аскефьорде, которому предстояло вместе с кюной Хёрдис принимать все важные решения, пока не вернется настоящий Торвард.

А больше никто ничего не знал. Никто не видел, как в полночь, на грани между сегодня и завтра, Торвард конунг и Коль стояли в черте прибоя, на грани земли и воды, никто не слышал заклинаний кюны и не видел рун, которые чертил в воздухе меч Оддбранда, меч под названием Ключ, прорубающий окна в Ничто.

Могучие чары кюны Хёрдис дали только одну промашку: когда Торвард и Коль обменялись обличиями, на правой щеке Торварда по-прежнему виднелся шрам, а у Коля, с лицом Торварда конунга, шрама не было. «Как видно, этот шрам слишком прочно привязан к твоим душевным качествам, конунг, сын мой! – сказала Хёрдис, при свете факела любуясь делом рук своих. – Это не одежда души, это кожа !» «Что же делать?» – спросил встревоженный и озадаченный Коль. «Этой беде легко помочь – отрастите оба по бороде, и все дела! Слава асам, что шрам у тебя не на лбу, конунг, сын мой!» С этими словами она обращалась к тому из двоих, который выглядел как Коль. Кюне Хёрдис ее собственные чары не мешали видеть все, как есть, и она ни на миг не сомневалась, кто же из двоих ее сын. А пока щетина не отросла, им пришлось сидеть в полутьме дома и стараться не выходить на дневной свет.

Три дня они прожили в Аскегорде, привыкая к новым обличьям. Людям говорили, что Коль согласился поехать на Туаль и теперь конунг дает ему наставления. На самом деле Торвард настоящий наставлял Торварда поддельного в том, как себя вести, чтобы вызывать меньше подозрений. Тайну обмена следовало хранить даже от самых близких людей, и для Торварда составляло значительную трудность, завидев Халльмунда, не говорить ему «Привет, борода!» и не хлопать по спине, что для Коля из Дымной Горы было бы совсем неуместно. Однажды, встретив во дворе Хейду из Рябинника, Торвард по привычке слегка толкнул ее плечом и хотел обнять, но она вдруг отскочила, глядя на него с изумлением, и воскликнула:

– Ну, бродяга, руки-то придержи! Тоже еще нашелся!

И, негодующе фыркнув, гордо пошла прочь, придерживая пустое лукошко из-под яиц, как валькирия – золоченый щит. Под хохот челяди и хирдманов Торвард обалдело посмотрел ей вслед, потом сообразил и тоже расхохотался. Выводов было два: первое то, что Хейда порядочная девушка и обнимать себя дает не всем , а второе то, что этот самый «дух», который якобы остается тем же самым, женщины не очень-то и узнают…

Слава асам, в остальном обещания матери оправдались. К чужому облику он привык довольно легко. О своей внешности Торвард и раньше не задумывался, а ощущения своего тела остались прежними. Он чувствовал свои руки и ноги, как всегда: ничто не мешало привычной походке, он по-прежнему дотягивался туда, куда не мог достать уступающий ему ростом Коль, и поднимал тяжести, тому недоступные. Только глядя на якобы свою руку, он видел чужую.

Колю притворство давалось несколько легче: за последнее время все привыкли видеть конунга угрюмым и неразговорчивым, и поддерживать этот образ не составляло особого труда. А вот самому Торварду, который уже проснулся и был готов на новые подвиги, скрывать это под обликом слэттенландца оказалось труднее. И он радовался, что до отплытия остается немного, а на Туале никто не знает, как человек с этой внешностью должен себя вести.

Начиналось путешествие тоже весьма непривычно. Едучи в качестве раба, Торвард не имел права грести, и он просто сидел на мешках, любуясь неприветливыми зимними берегами. Такого с ним не бывало в походах никогда, кроме тех случаев, когда мешали свежие раны. Стоило сделаться рабом, чтобы в полном здравии ничего не делать, когда другие выбиваются из сил!

Потешаясь в душе над этим, Торвард вспоминал древние обычаи, из которых потом выросли сказания и смысл которых ему разъяснял когда-то Оддбранд. В древности был обычай приносить в жертву богам конунга, если дела шли плохо, если страну одолевали неурожаи и другие беды. А поскольку конунгам обычно не хотелось умирать из-за того, что треска не идет в сети, то на это время, на день-другой, конунгом провозглашали кого-то из рабов. И назавтра торжественно приносили в жертву. А у него все получилось наоборот. Он сам себя принес в жертву, из конунга стал рабом, чтобы пройти через мрак, как зерно сквозь землю, и снова вырасти на свет в полном блеске славы. Он ведь собрался не куда-нибудь, а в Иной Мир, где жила та, с которой ему непременно надо встретиться снова. А в перевернутый мир ведут только перевернутые дороги, это любой ребенок знает. Сам Один первым прошел этот путь, когда сам себя принес в жертву и повис на Иггдрасиле, пронзенный копьем, и как ответный дар получил мудрость рун. Падая с Мирового Ясеня после своего прозрения, он одновременно поднимался по стволу Мироздания, становясь истинным собой, истинным Одином, чье имя – Вдохновленный Разум. И он, Торвард, падая во тьму рабства, взлетает из тьмы бесчестья к свету… какому? Этого он пока не знал, но предчувствовал, что именно теперь, после второй своей поездки на Туаль, он вернется совсем новым. Как Один после Иггдрасиля.

Осталась позади северная треть Фьялленланда, потянулись земли хэдмаров – еще более холодные, унылые, каменистые, бедные. Глядя на ельник, растущий, казалось, прямо на сером камне, Торвард вспоминал Роллауга конунга. Должно быть, объезжает сейчас с дружиной свои многочисленные харады, то есть «сотни», каждая из которых обязана приготовить конунгу и его людям содержание на три дня. Конунги фьяллей тоже когда-то так делали, пока не научились возить коровье масло и тюленьи шкуры на торги Винденэса. Хэдмарланд еще беднее: всю дань, которую конунг может собрать, он с дружиной там на месте и съедает, где берет… Любопытно, а он-то, Роллауг Зашитый Рот, хитрейший и храбрейший из конунгов Морского Пути, как в свое время – семь лет назад – получал на острове Туаль благословение Невесты Ванов? Правда, в то время у него уже имелась обыкновенная земная невеста, а трон тогда занимала другая фрия – весьма почтенных лет. Что и спасло от глупых искушений…

Путь, который сам по себе в это время года представлял значительную трудность, давался легче ожидаемого: с погодой им везло. Вдоль побережья бушевали бури, мощные волны бились о каменистые берега, словно стремясь подгрызть их и обрушить в море, а сильные порывы ветра сотрясали крыши рыбацких домишек. Но как раз в тот день, когда все сборы были завершены, установилась довольно тихая погода со слабым ветром, и «Конь» смог отправиться в путь без задержки. Везло им и дальше: на каждой стоянке Оддбранд и его дружина слушали жалобы местных на погоду, но через день-другой после их прибытия волны смирялись, давая возможность продолжить путь. «Вы несете хорошую погоду с собой!» – говорили им люди, и Оддбранд важно кивал, что, дескать, так оно и есть.

Поначалу он думал, что обязан этим везеньем ворожбе кюны Хёрдис, но однажды убедился, что это не так. Уже наступил вечер, темнело, а сильные волны не давали «Коню» пристать к берегу, и нигде не виднелось жилья – как вдруг впереди, перед кораблем, Оддбранду померещилась легкая, белая, немного светящаяся, как живой лунный луч, женская фигура. Девушка шла перед кораблем прямо по волнам, ступая с гребня на гребень, и позади нее волны успокаивались, давая «Коню» дорогу. Обернувшись, девушка приветливо кивнула Оддбранду, стоявшему на носу, и движением руки пригласила следовать за собой. И дальнозоркий старик ясно разглядел хорошо ему знакомое лицо Сольвейг дочери Стуре-Одда.

– Правь к тому вон мысу, за соснами, Харья! – крикнул Оддбранд кормчему, и его невозмутимый голос не выдал, как он потрясен. Все вокруг вели себя как обычно, а значит, их призрачной вожатой не видел никто, кроме него. – Сдается мне, там мы сумеем пристать.

Девушка направлялась к каменистому мысу, и корабль шел за ней, казалось, прямо на стену; но вблизи вдруг оказалось, что там есть проход в маленький залив с удобной низкой площадкой. Перед самым берегом девушка показала рукой куда-то за темнеющий бор и вслед за тем пропала.

Когда корабль вытащили на площадку, обнаружилась тропа, уводившая за тот самый бор. Там оказалась усадьба, где все хорошо устроились на ночь. Утром, прежде чем двигаться дальше, Оддбранд купил у хозяев черного ягненка и принес его в жертву повелителям моря. Дух-хранитель Аскефьорда не оставил их, а значит, у безумного замысла не так уж мало надежд на успех.

Обдумывая предстоящее дело, Оддбранд считал, что самым трудным будет найти Сэлу. Когда «Конь», поднявшись по реке Дане, подплыл к Аблах-Брегу, приезжих, кроме них, тут не оказалось, и дружина с удобством разместилась в просторном гостевом доме. Их встретила младшая жрица из прибрежного храма – не та, которую Торвард запомнил по первому приезду, а другая, молоденькая разговорчивая девушка с розовым личиком, которое слегка портил чересчур длинный нос и водянистые глаза, придававшие ей неприятное сходство с какой-то мелкой нечистью. Звали ее Фосс.

– Видно, повелители моря добры к вам! – говорила она. – Зимой у нас совсем не бывает гостей, не так уж легко добраться к нам через зимние бури! Вы, должно быть, очень удачливые люди, если вам это удалось!

– Как говорил великий Один, называемый у вас именем Эохайд Оллатир, все умный сумеет! – с важностью ответил ей Оддбранд. – Я немало походил по морям и знаю, как склонить морских великанов к милости. Тебе должно быть известно, девушка, что мудрый Один владеет заклинанием руны Исс.

Мне тоже известно это заклинание, поэтому я всегда добираюсь до того места, до которого мне нужно добраться. – Должно быть, важное дело погнало тебя из дому среди зимы, когда люди сидят возле очагов и слушают саги о минувших временах! – намекнула любопытная девица.

– Что до этого, девушка, то я сам мастер рассказывать саги! – с той же важностью ответил Оддбранд, поглаживая свою бороду. – И дело у меня действительно важное. Я расскажу тебе, тем более что мне не помешает хороший совет. Меня послал в эту поездку Лейкнир сын Асольва из усадьбы Кремнистый Склон, что на Квиттинге, в самом сердце Медного Леса. Прошедшей осенью он женился и взял за себя Альдону, дочь Вигмара Лисицы, хёвдинга округи Железное Кольцо. Для такой знатной жены ему нужны хорошие подарки, а у нас на Квиттинге теперь трудно стало раздобыть хорошие вещи. Эти проклятые фьялли за три десятка лет этой проклятой войны выжали нас досуха. Завалящая селедка у нас идет за роскошное угощение, и даже хёвдинги, случается, пьют из простых рогов, вместо серебра и золота украшенных узором из насечек и дырочек. Поэтому Лейкнир хёвдинг послал меня сюда, чтобы купить тут посуды и тканей, достойных его молодой жены. Ты не подскажешь ли, девушка, где мне найти такой товар?