Почти месяц ловил рыбу и бил рогалей, то и дело перебегавших в этом месте с материка на богатый ягелем остров.
К двадцатому октября закончился и ход рыбы и перекочевка оленя, и тундра замерла в преддверии полярной ночи. И хорошо. Силам человеческим тоже есть предел.
Сашка перевез рыбу и мясо в зимовье и уложил в пристройке. И рад был, когда опять задул норд-вест, началась метель и перешла в такую пургу, что носа не высунешь. А и не надо. Усталому носу и дома хорошо.
Охотник и его собака ели и спали. И заметили, что распогодилось, лишь на третий день, когда крепко прихватило морозом окна.
Входную дверь пристройки не открыть: задуло, засыпало, завалило снегом. Не беда. Для такого случая есть лестница и лаз в потолке.
Сашка выкинул на улицу лопату и с ножовкой в руках вылез на крышу.
Крепкий, бодрый морозец. Но снег еще не слежался и легко поддавался пиле. Сашка сделал распилы на сугробах вокруг избы, стал выбирать лопатой крупные голубоватые прямоугольники и обкладывать ими избу по периметру до окон для защиты от мороза и ветра. За этой спокойной работой и мысли пошли спокойные, ровные. И заметил вдруг, что, прилаживая снежные кирпичи к потресканным, почерневшим от времени бревнам, поглаживает-похлопывает это старое почерневшее дерево, будто оно живое, будто расстается с избой навсегда.
«Если любят, не живут врозь. Живем как случайные любовники. Пора сходиться и жить вместе. Пора прекращать эту бродячью жизнь, пора выбирать: одиночество или семья.
“Сашенька! Сильный мой. Ничего мне от тебя не надо. Только живи. Всегда живи. Всегда!”
Не просто жить, а рядом с тобой и называть тебя женушкой милой. И делить с тобой хлеб и время, будни и праздники. А тундра? Никто ж ее у тебя не отнимает! Кто мешает тебе заниматься любительской рыбалкой и охотой, как миллионы мужчин по стране? Или фотоаппарат завести. Чем не охота? Еще и лучше. И совесть не мучает за подранка, и «остановись, мгновенье, ты прекрасно!»
Уложив последний кирпич, Гарт уплотнил швы снегом. Медленно так, нехотя, с растяжкой-расстановкой залепил-замазал, будто с окончанием этой работы на пытку идти. А потом долго еще смотрел на гаснущее в синих торосах зарево молодого месяца. Да что же так тяжело на душе, что же так сердце тоскует?
В сугробе, там, где выбирал он снежные кирпичи, осталась бугристая белая стена. Сашка взял вдруг лопату и выровнял стенку, срезав лишнее, затем, повинуясь внезапному порыву, выхватил нож и стал чертить на этой стене фигуры.
Самого себя стал рисовать.
Самого себя из недавнего прошлого.
Самого себя, каким он был и что пережил.
Вот появился на плотном снегу контур человечка, собирающего «золотой корень». Совсем немного, всего одну горсточку целебных корней взял себе «человечек». А ведь буквально еще месяц назад набил бы полные карманы и в рюкзак бы напихал. Хотя нужно-то всего один корешок заварить, чтобы от кашля избавиться.
А теперь «человечек» рад, что у него есть своя «плантация» и в следующем году можно взять еще немножко. А если не доведется побывать на острове – не беда. Леммингам, песцам да оленям останется.
Вот «человечек» целится из карабина в нерпу. Ноне стреляет. Вот он гладит, «чухает» нерпу. Скребет ей живот и шею, хлопает по спине. И хорошо ему, и радостно на душе. А ведь еще месяц назад убил бы на приваду.
Вот он кормит лемминга крошечными осколками шоколада.
Вот он кормит птичку-варакушку полосками рыбы.
Вот он спасется от надоедливой крачки, подняв палку над головой.
А ведь еще в прошлом году этот «человечек» в раздражении выстрелил в такую же крачку из карабина. Если б попал, убил бы беззащитную птицу только за то, что она, в меру разумения своего, защищала своих детей.
Вот он кормит песца и разговаривает с ним.
Вот он ловит свободное животное в ослабленный капкан, чтобы оно поняло, что запах железа означает смерть и научилось не наступать на него.
А ведь еще месяц назад он бы и не подумал учить эту тундровую собачку искусству выживания зимой, а просто прогнал бы палкой или камнем.
Неужели для того чтобы найти путь к себе, надо сначала побывать на краю?
45. Письмо
На следующий день прилетел вертолет МИ-8, собиравший рыбу по северным точкам.
Пока пилоты угощались чаем и строганиной, Сашка с малознакомым грузчиком Андреем загрузили в уже почти полную машину десять мешков рыбы и еще три в подарок для «конторских», и три оленя в подарок для конторских, и каждому из пилотов по мешку рыбы, и грузчику, и комендантше общежития подарок тоже.
И было Сашке радостно сознавать, что рыба и мясо им добытые пойдут на питание людям в поселке, и, может быть, кто-нибудь вспомнит об охотниках-рыбаках тундровых и пожелает им удачи и здоровья.
А потом Гарт принес «спецмешок» с отборными икряными сигами и попросил Андрея передать его по адресу, написанному на бирке.
Грузчик внимательно прочитал, шевеля губами, как малограмотный.
– Знаешь такую?
– Знаю. Из булгахтерии. В отпуску она щас, говорят замуж вышла, на материк улетела. Но возьму, пусть в сарайке стоит. Прилетит – отдам.
Сашка подумал, что ослышался. Сердце резко поднялось к самому горлу и, возвращаясь, застряло посредине.
– Ты не путаешь, Андрей? – через силу давались слова.
– Нет. А че?
– Да ниче, я так…
Пилоты, весело попрощавшись, прошли мимо. Механик крикнул уже от порога:
– Что у тебя с электростанцией, парень!
– Не заводится.
– Искра есть?
– Есть.
– Карбюратор промыл?
– Промыл!
– Жиклеры продул?
– Продул!
– Бензин нормальный?
– Да, вроде, нормальный.
– Вроде или точно?
– Да кто же его знает! Какой выписали на складе.
– На рыбозаводе вашем бензин с водой, не знаешь разве?
– Они ж не смешиваются…
– Все равно чуток попадает. Где моторчик?
– Вон, в углу.
Механик положил двигатель набок:
– Глянь сюда.
Толстый замасленный палец указал на головку маленького болта в картере.
– Отверни болт, слей конденсат. Спасибо по рации крикнешь!
Механик хлопнул Сашку по плечу и побежал к вертолету.
– Саня! Через неделю второй облет. Готовь загрузку! – крикнул Андрей.
– Готово, хоть сейчас!
Когда затих шум турбин над тундрой, Сашка подхватил моторчик на руки и занес его в избу.
Через полчаса «железяка» оттаяла и покрылась испариной как мужик в бане. Сашка открутил вышеозначенный болтик. Грязная водичка потекла из картера. Закрутил болтик на место. Вынес моторчик на улицу и дернул заводной рычаг.
Моторчик весело затарахтел, а Сашка разулыбался, не веря своему счастью. Через пару минут аккумулятор был подсоединен, и амперметр стал показывать нормальную зарядку. Вечером можно будет выйти на связь с Полукарпычем. Боже, какое счастье!
Сашка, наконец, разделся. Подсел к столу и взял пакет с почтой. Газеты, журналы и письмо. Медленно вскрыл конверт и долго смотрел на ровные строчки.
«Саша, дорогой! Пишу “дорогой” – ты все дорогой. Я вышла замуж. Не могу больше так жить. Ждать и переживать без конца. Устало мое сердце, кончилось. Ты больше месяца о себе знать не давал, уже хотели поисковый борт к тебе наладить, а что я пережила-передумала и не сказать-рассказать. Один пропал без вести в тундре, и вот второй… Саша! Я хочу нормальную семью. Я хочу придти домой и мужа с работы ждать. И знать, что придет. Мне тридцать скоро, Саша, мне рожать пора. От водки я тебя удержала, но ведь ты хуже. Ты бродяга, Саша, это не лечится. Прости меня. И знай, что только счастья тебе желаю и по-прежнему молюсь за тебя Богу.
Сережет»
Сашка несколько раз перечитал письмо. Наконец, вник в содержание, медленно сложил листок пополам, еще раз пополам и еще раз. И сунул под пачку патронов на полке.
«Так… Нет тебе планиды с женским полом: вторая бросила. Но, в общем-то все правильно, все верно. Никто тебя не осудит, Сережа, и я не… Только вот с “бродягой” немножко ты, девонька, перегнула. Из тридцати четырех “бродяг”, охотников-рыбаков рыбозавода, добрый десяток живет в тундре с женами и детьми. Детей на зиму – в интернат. Летом опять вместе. Но вообще-то я хотел к тебе, в поселок, я хотел вернуться, Сережет…»
Гарт вышел во двор и поднялся на крышу пристройки.
Ядреный, крепкий, морозный воздух. Половинка багрового солнца окрасила в маков цвет ропаки на мысу, озорной молоденький месяц приткнулся к пухленькой тучке и тянула к сердцу белы рученьки Вечерняя звезда. Сизые нити поземки лизали бока валунов, скользили вдоль русла ручья, заметали следы снегохода и растворялись в хаосе торосов. Все застыло, замерзло, заледенело. До весны. До пуночек. До гусей. До первых драчливых крачек. До первых счастливых ручьев.
Как же далеко отсюда до городов с великими толпами людскими, с набитым усталыми людьми метро, с переполненными автобусами на пропахших бензиновой гарью улицах, на которых никому ни до кого нет дела и никто никому не скажет:
– Здорово, паря! Никак живой?
– Здорово, паря! Никак живой?
– Живой, дак че ж! А сам-то как?
– Чегой-то колотье в спине, а так ниче.
– Дров-то путем затарил?
– Путем. А ты?
– Спрашивать!
– А патронов, припасу, чаю, завезли те нонича?
– Дождесси от йих! Я сам.
– И то. Ни пуха!
– Бывай. Ни пера!
Следует удар рукавицей об рукавицу и – до будущей весны.
46. В поселке
За три дня до Нового года Гарт прилетел в поселок попутным бортом. Сдал пушнину, отправил бывшей жене перевод, бросил рюкзак в общежитии и пошел в магазин. Извечная дорога промысловика, которому жжет ляжку аванс.
Таймыр неспешно трусил у ноги, время от времени отвлекаясь, чтобы пометить «собачьи места» и озадачить местных псов незнакомым запахом.
И вдруг Сашка с удивлением обнаружил, что стоит перед знакомым подъездом и смотрит на знакомое окно. А там, на занавеске, две тени – мужская и женская. А поверх занавески видно старые часы с кукушкой и люстру, которую сам собирал и прикручивал. А вот и гитару слышно и голос Юрия Визбора.
«Я вспоминал с навязчивостью странной,
Как часто эти ходики чинил…
Под ними чай другой мужчина пьет,
И те часы ни в чем не виноваты…
Они всего единожды женаты
Но, как хозяин их, спешат вперед».
«Ну, что ж… Любовь вам да совет, люди добрые! Любовь вам да совет и здоровых детишек!»
Качнулся горизонт, запахло йодом и сразу же – горький вкус соли морской. Нет, это не кровь из прокушенной губы, это брызги разбитого вдребезги прибоя, который неизменно находит в себе силы начать сначала.
Но вот крепкий удар по плечу и радостный голос Сереги Ханкова, механика геологической экспедиции:
– Сашко! Ты чего это невесел, чего головушку повесил? Седни прибыл?
– Ну. Только пушнину сдал.
– И куда лыжи навострил?
– В гастроном. Чего-нибудь на ужин.
– Дак и я ж за граммулькой! У нас день рожденья и голубоглазые блондинки! Одна классно на гитаре шпарит. Давай к нам! Танцы-шманцы, и дым коромыслом! – Серега подмигнул Гарту нахальным карим глазом. – Идешь?
Меньше всего хотелось Гарту сейчас остаться одному.
Завернули в магазин. Взяли «граммульку» и все что к ней.
В просторной комнате автомехаников шумела подогретая компания – сдвинутые столы ломились от снеди и выпивки. Сашка прицельно глянул поверх голов: с десяток мужчин и четыре женщины. Но только четверть женщин блондинки и только у половины этих блондинок глаза голубые. Остальные глаза – цвета закуски. Квашеной капусты.
Серега представил Гарта веселому обществу и со всеми познакомил. Ему тут же налили «штрафную». И атмосфера застолья сразу стала непринужденной и свойской.
После третьей или пятой Гарт вспомнил, что у него полный карман денег и надо бы пойти в общагу и отдать их на хранение надежному человеку, вахтерше бабе Дусе, но к этому времени он был уже крепко зажат с одной стороны блондинкой, с другой – брюнеткой, чувствовал себя прекрасно и выходить сейчас на мороз и брести на другой конец поселка расхотелось.
Мужчины то и дело вставали, выходили в коридорчик покурить, в углу комнаты образовалась веселая компашка, там звучала гитара и слышались «жестокие романсы».
Сашка танцевал то с блондинкой, то с брюнеткой, и та и другая с одинаковым радушием наливала ему «по второй» и чего-то там подкладывала на тарелку. Но в курительной комнате трое механиков оттеснили его в уголок и намекнули, что дамы давно разобраны, что по местному обычаю на вечеринку приходят «со своей бабой», а не тянут лапы к чужому пирогу, а кто не понимает, тому можно показать, и вообще, ты кто такой?
Гарт вернулся к столу с гадливым чувством. События явно катились к давно известному финалу: драка, битая посуда, сопли-вопли, женский визг, чужая постель, головная боль, пустой карман. В двадцать лет это интересно, в тридцать пять – пройденный этап.
Неожиданно дверь распахнулась, и в комнату вместе с клубами морозного воздуха ввалился все тот же Серега Ханков, который бегал в магазин за добавкой, успел до закрытия, и, счастливый, выставил на стол коньяк и водку. А Сашка ощутил вдруг ладонью холодный собачий нос.
– Таймыр!
Пес оглушительно гавкнул. Одна из дам вскрикнула и стало тихо. Таймыр лаял и тянул Сашку за рукав.
– Уберите кобеля! Еще собак не хватало!
Сашка почувствовал липкое в своей ладони. Кровь. На морде Таймыра зияла глубокая царапина, красный ледяной колтун склеил шерсть на холке. В этой жизни «блондинки» просто так не достаются.
– А ведь я забыл про тебя, Таймыр! И кто теперь собака, ты или я? Идем, идем отсюда! Ты прав, ты прав, идем!
В общежитии рыбаков-охотников вахтерша, баба Дуся, отложила вязанье и глянула на Гарта поверх очков:
– И-и-и, Саша, да ты, никак, выпимши?
– Немножко, совсем немножко, теть Дусь!
– Дак, сделать тебе воду помыться?
– Пожалста, баб Дусь, и погорячей. Но сначала – нет ли чего для собаки? С утра не кормлена.
– Найдется, милай. И для собаки найдется, и для тебя. И мешок свой вытряхай. Вытряхай мешок-от! Прокручу в машинке имушшество твое. И мешок туда же. А то, гликось, лоснится как не знай че!
Хорошо мыться под душем! Хорошо подставлять грудь то горячей, то холодной воде и вспоминать анекдот о пропавшей футболке, неожиданно отмытой в бане. Хорошо брить мягкую распаренную щетину, и, подпирая щеку языком, спросить ненароком:
– Ты здесь, Александрос?
– А куда ж я денусь? Рядом!
– Собаку прислать – твоя идея?
– Моя.
– А че ж сам не пришел?
– Нельзя нам в места нечистые, разве жизни и смерти коснется. А до этого не дошло. Но могло. Один из тех, «угловых», все нож в кармане щупал.
– Хм-м… А знаешь, как я тебя вычислил?
– Ну-ка, ну-ка.
– Таймыр меня за рукав потянул. Никогда так не делал. Не ученый этому. Ну и понял я, включился.
– Понял ли? И когда ж ты поумнеешь, дорогой мой человек?
– Да ладно… Считай, уже. Спасибо тебе, Александрос!
– Не за что. Ешьте на здоровье с булочкой!
– И вам тако же, дорогой!
Утром Гарт проснулся от стука в дверь. Баба Дуся положила на тумбочку выстиранное и выглаженное белье.
– Бывай, паря, у мине пересменка щас!
– Погодите, теть Дусь, я махом!
Гарт оделся и выскочил в коридор. Таймыр, ночевавший на коврике у порога, встал, потянулся и глянул на дверь.
– Теть Дусь! Возьмите немножко денег. И спасибо великое!
– Ак че, сынок, и возьму, и возьму, всежки работала жеж!
Сашка протянул вахтерше бумажку в пятьдесят рублей, но старушка сделал большие глаза:
– Ты че, ты че! Дурной што ле? Мине вот таку давай. Вот таку в самый раз.
И баба Дуся вытянула из денежной пачки одну синюю пятирублевку.
– От на канфеты внучку, спасибо тибе, мил-человек!
– И что бы я без вас делал, теть Дусь? Спасибо, теть Дусь!
– И ниче, и ниче! А пес кормленной твой, не траться ему. Я в послезавтре обратно дежурю. Если в че зашить-заштопать, дак неси ишше!
– Гулять, Таймыр!
Пес радостно заскулил и с силой толкнул лапами дверь. Пружины заскрипели, Гарт чуть помог собаке и они вывалились на улицу.
Восемь утра. Впрочем, что такое «восемь утра» в полярную ночь? Ночь и есть. По сугробам – желтый свет окон, в небе – луна желтым оком, на скале – маяк высоко.
– А пойдем, Таймыр, гулять, свежей травки пощипать. Пусть ветер вчерашние запахи из шубы выбьет, а мы чистым холодом подышим, головы проветрим.
– Гав!
– На самый Новый год метель-пургу обещали. И пусть. Нам никуда не надо. Хожено-перехожено, стужено-перестужено. Дома посидим, в окошко поглядим, письма сочиним.
– И я того же мнения! – заявил Таймыр.
– Гав! – ответил Гарт.
И пошли они лунной дорожкой по застывшему морю.
Кто пришел на Землю жить, должен по Морю ходить. Торосы – суть замерзший прибой. Но придет его время, он опять ринется на скалы и, разбитый вдребезги, начнет сначала.
Если идти лунной дорожкой на север, на север, если двести километров – все на север, на север, то попадешь на клочок земли, обозначенный на карте как остров Ботфорт.
Там лежит на камнях зверобойная шхуна, в ее разбитой рубке – гнездо трясогузки, под килем судна – ржавая мина.
Там мечется под ветром пламя костра.
Там босиком на снегу – рослый мужчина.
Он греет обломок доски и становится на горячее.
Рядом с ним – сгусток черного тумана: старуха с косой.
Она появилась на берегу, когда прибой понес человека на скалы.
В круговерти дождя и снега огонь угасает.
Вот призрачная фигура слушает сердце парня.
Вот она выпивает из его дыхания минуты жизни.
Вот она снимает с угловатого плеча острую косу.
Но человек слышит настойчивый голос в сознании своем. Осматривается и видит в прибойной полосе бачок с бензином.
И костер разгорается снова, и черный туман пропадает в метели.
На третий день парень засыпает. На четвереньках. Плечом – в камень. Просыпается и растирает суставы.
Гул прибоя превратился в мерный рокот, а на западе проклюнулась синева.
Радость какая!