Правил Доменико как-то бестолково. Призывая наемников, пытался воевать, но не получалось. Пытался строить, и что-то не складывалось, и не строилось. Пытался рыть новые каналы, дабы окончательно соединить лагуну с морем, а ему возражали, что город и так оседает под тяжестью фортификаций и модификаций, и скоро совсем уйдет под воду, так не пора ли, как в старые добрые времена, приподнимать строения, класть новые слои земли, и прочая. (В конце концов именно этим он и занялся, а его преемник, Доменико Контарини, происходящий из аристократов (неприязнь прошла) заложил фундамент новой Церкви Святого Марка, и работы по подъему уровня земли на островах прекратились, и не возобновились до нашего времени. Но это было потом).
В германских землях, тесно связанных с Венецией торговыми отношениями, неожиданно открыли серебро, и Доменико пришлось дать указ перекинуть через проливы, разделяющие острова архипелага, несколько мостов, дабы установить наземную связь с континентом. Из этого тоже ничего не вышло — парижская история повторялась, мосты строились днем и рушились ночью. Обозы, прибывающие из германских земель к Адриатике, разгружались где попало, серебро и прочие товары трансферировались на лодки, и лодочники, делая серьезные лица, запрашивали безумную плату за перевоз.
И тем не менее Венеция жила бурной, богатой жизнью, торговля со всем миром шла полным ходом. Приезжали скандинавские, франкские, новгородские, киевские, византийские купцы. Захаживали египетские торговцы, и сицилианцы, и те и другие магометанской веры. Отмечался присутствием также и Багдадский Халифат, и иберийские мусульмане тоже наезживали. Шла полным ходом работорговля — в саму Венецию караваны не совались, останавливались поблизости, но праздновать удачные сделки караванщики предпочитали в городе. Постоялые дворы походили на отели будущего — с горничными, с приносом еды в комнаты, с побудкой по просьбе в назначенный час. Таверны светились ярким светом всю ночь, а днем, в теплую погоду, призывно распахивали двери настежь и устанавливали столики на открытом воздухе. Зимой и местные, и приезжие развлекались комическими жалобами друг другу на отвратительный влажный холод. Частые наводнения совершенно не огорчали жителей — наоборот, веселили. Население города — безумная по тем временам смесь латинян, греков, германцев, южных славян, иудеев, и личностей неопределенного происхождения — отличалось совершенно искренним гостеприимством.
За исключением нескольких церквей и четырех богатых палаццо, постройки в Венеции были деревянные. В связи с густотой построек, всем ремесленникам, использующим в своем деле доменные печи (стеклодувам, кузнецам) настоятельно предлагалось селиться на соседнем острове, именем Мурано, и в центральные части Венеции не соваться.
Все постоялые дворы в центре оказались заняты, и Нестору пришлось после визита к поверенному Хелье именем Джулио Мероло снять две комнаты на окраине — впрочем, окраина эта, садовой разновидности, от центра отстояла всего на две аржи, и предшественники гондольеров, венецианские перевозчики, за умеренную плату доставляли желающих по Каналаццо (так местные именовали Гранд-Канал) в Дорсодуро за четверть часа хоть днем, хоть ночью. Предложение Бенедикта погостить в палаццо, зарезервированном навеки за представителями папского престола, Нестор вежливо отклонил. Сам Бенедикт, позволивший себе в первый раз за четыре месяца расслабиться, провел первые двое суток в Венеции в пахнущем сыростью, потом и мочой дорсодурском борделло, и в палаццо вернулся похмельный и смешливый.
— И чем же венецианские путаны лучше наших? — ревниво спросил его кто-то из свиты.
— А у них три сиськи, и вагина поперек, — объяснил Бенедикт, держась за левый висок, который у него болел.
Ему не поверили. Половина свиты ушла в борделло — проверять, и тоже задержалась на двое суток, выпив у хозяйки месячный запас вина. Бенедикт тем временем прочел забавную проповедь в полвека назад восстановленной после пожара старой церкви Святого Марка. В шутливой форме изобразил он прихожанам, как относится Создатель к преднамеренному обману ближнего. Аудитория радостно смеялась над прохиндеями и перекидывалась взглядами — все присутствующие, включая купцов (большей частью потомков разбогатевших южнославянских пиратов), оказались людьми честными, ничем перед Создателем и ближним не провинившимися. А если и финансировали иногда рабовладельческие караваны, то совсем по малой, поскольку среди христиан такая практика была запрещена. На следующий день резко упали цены на всех торгах, а городская казна получила крупные поступления по старым налоговым задолженностям.
* * *Эржбета и Маринка куда-то ушли — похоже, им понравилось проводить вместе время в Венеции. Нестор по обыкновению заспался, а проснулся, когда его толкнули в плечо, и с удивлением обнаружил стоящего рядом с ложем Бенедикта, одетого в купеческий венецианский наряд — несколько слоев пестрой ткани с преобладанием бордового оттенка.
— В дороге ты, помнится, говорил мне, что ты хронист.
— Я и теперь не отказываюсь, — Нестор сел на постели. — Вот только с утра я не очень… Утром, до завтрака, я не хронист, а просто невоспитанная скотина.
— Позавтракаем в пути. Нужно мне с тобою съездить в пригород.
— Зачем?
— Нужно. Ничего особенного, не бойся.
— Я ничего не боюсь.
— Тебе предстоит слегка потрудиться, но не просто так, а за вознаграждение.
— Звучит заманчиво, но мне лень.
— Вставай, одевайся.
— Хорошо. Отвернись.
— Не переживай. Эрекционный пенис для меня не новость, видел раньше не раз.
Все-таки он ужасно развратный тип, подумал Нестор, вставая.
Бенедикт повел его завтракать в таверну.
— Верхом ездить умеешь? — спросил он, глядя, как Нестор поглощает венецианскую лазанью.
— Не люблю.
Неприязнь к верховой езде Нестор унаследовал от отца.
— Я не о любви спрашиваю, и не в храм Венеры тебя приглашаю.
— Умею. А долго ехать?
— Средне. У тебя что, дела неотложные?
— Нет, я просто так спросил.
Сделался небывало теплый день, последний отголосок бабьего лета в Венеции. Легкий ветерок с Адриатики ласкал кожу. Нанятый Бенедиктом перевозчик мычал себе под нос какую-то занудную мелодию, орудуя веслами. Высадившись на континенте, Бенедикт и Нестор направились к прибрежным конюшням, где их ждали, видимо по предварительной договоренности, две лошади. Лошадь Нестора оказалась покладистой и даже, кажется, старалась не слишком сильно трясти неумелого всадника. Через два часа езды вдоль берега, миновав стоящий на привале работорговый караван, Бенедикт и Нестор прибыли в непримечательное селение средней живописности, неподалеку от городка Эквило, впоследствии переименованного в Йезоло. На лугу по соседству паслись коровы и собаки. Почти все жители отсутствовали — возможно отправились на какие-нибудь италийские полевые работы, подумал Нестор. Перед самой большой казой в селении сидел на панчине, положив босые жилистые ноги на перевернутую лохань, величественного вида старик. Неподалеку от него девица на выданье отчитывала двух мальчиков-подростков за какую-то провинность.
Бенедикт спешился, сделал знак Нестору следовать его примеру, и, ведя коня под узцы, подошел совсем близко к старику.
— Здравствуй, амико фидато, — сказал он приветливо.
— А, это ты, — старик приветливо улыбнулся. — И с тобою спутник.
— Да, и он понимает по-гречески. Давеча у меня был Александр, и сказал, что тебе нужен хронист на один день.
— Везде успеет Александр, — заметил старик, улыбаясь, показывая остатки зубов. — Шустрый и деятельный. И у меня побывал недавно.
— Он сказал, что у тебя накопилось много всякого, о чем ты хотел бы поведать людям.
— Да, я его спросил, нет ли у него кого на примете.
— Вот, я привез тебе человека.
Старик перестал улыбаться.
— Подойди ближе, человек, — велел он.
Нестор, которому старик не понравился, подошел.
— Кто таков? Отвечай не таясь.
— Навуходоносор, мореход из Африки, — недовольно сказал Нестор. — Промышляю грабежом купеческих судов.
Некоторое время старик молча смотрел на Нестора.
— А хамить старшим тебя в Киеве на Подоле научили? — спросил он неожиданно по-славянски.
— Какие неприятные люди здесь живут, — заметил Нестор, тоже по-славянски. — Сварливые.
Старик покачал головой — не осуждающе, но, наоборот, будто ответ Нестора его полностью удовлетворил.
— Есть сомнения по поводу его грамотности, — сказал он Бенедикту по-гречески.
— Сомнения? — переспросил Нестор. — Впрочем, что мне до твоих сомнений.
— Александр рекомендует именно его, — сказал старику Бенедикт. — По нескольким причинам, одна из которых — он киевлянин.
— Есть сомнения по поводу его грамотности, — сказал он Бенедикту по-гречески.
— Сомнения? — переспросил Нестор. — Впрочем, что мне до твоих сомнений.
— Александр рекомендует именно его, — сказал старику Бенедикт. — По нескольким причинам, одна из которых — он киевлянин.
— Что ж с того?
— И он надежный человек.
— Надежный? — старик прищурился. — Ага. Как зовут надежного человека?
— Нестор.
Старик рассмеялся. Нестор насупился.
— Из какого рода ты, Нестор?
Бенедикт посмотрел на Нестора.
— Из хорошего, — недовольно буркнул Нестор.
— Он мне нравится, — сказал старик. — Но вот с грамотностью…
— Надежность важнее грамотности, амико фидато, — предположил Бенедикт. — Главное, что все, что он запишет, попадет в нужные руки.
— Я хронист! — гордо сказал, не выдержав, Нестор. — Я письмом владею с десяти лет!
— Ага, — старик перевел на него взгляд колючих серых глаз. — Это с каких же это пор на Руси хронисты водятся?
— С тех пор, как в вашей сраной Венеции перестали водиться, — парировал Нестор.
— Как зовут твоего отца?
— А тебе-то что?
— Отца его зовут Хелье, — сказал Бенедикт.
— Хелье? — старик убрал ноги с лохани. — Уж не тот ли Хелье, что из рода Ягаре?
— Да, — удивился Бенедикт, и Нестор тоже удивился.
— Вот, значит, какой у Хелье сын, — сказал старик. — Крепкий парень. А ведь действительно похож, только у Хелье щеки не такие круглые. И, пожалуй, глаза умнее. Что ж, раз Хелье, значит, все хорошо. Спасибо, амико фидато. Ну, пойдем… — он улыбнулся и добавил по-славянски, — в гридницу.
В гриднице было светло и чисто. Интерьером каза не отличалась от других пригородных домов Республики — те же резные перекрытия, те же незамысловатые карнизы, окна высокие — для прохлады летом, ставни мощные — для тепла зимой.
— Садись, — сказал старик Нестору. — Вот стол, вот перо, вот бумага. Амико фидато, вон там на полке Библия по-латыни, по-гречески, и по-славянски, чтобы тебе скучно не было, пока сын мой отсутствует.
— Библию я уже читал, — возразил Бенедикт. — Я лучше посижу рядом с вами, послушаю.
— Мы по-славянски будем писать.
— Это ничего.
— Ты понимаешь по-славянски?
— Нет. Но, говорят, у славянских наречий много общего со шведскими.
— А по-шведски понимаешь?
— Тоже нет. Но все равно интересно.
— Что ж, слушай, раз интересно, — сказал старик без раздражения в голосе. — Нестор, ты пить или есть хочешь?
— Нет, благодарю. А что мы такое писать тут будем?
— Узнаешь сейчас. Начнем!
И они начали. Бенедикт вслушивался в славянскую речь, пытаясь уловить интонации. Старик диктовал твердым, уверенным голосом. Нестор писал быстро, но временами останавливался и переспрашивал, и один раз заспорил со стариком.
— Ну что же это такое! «Они же ответили, веруем Богу, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти, говорит, можно творить блуд с женами». Что за глупости!
— Так они говорили.
— Болгары?
— Да.
— Не могли они так говорить! И вот дальше, «Здесь же, говорит, следует предаваться всякому блуду. Если кто беден на этом свете, то и на том, и другую всякую ложь говорили». Ну что это такое!
— Ты пиши.
— Да глупо же!
— Пусть глупо, — сказал старик. — А ты все равно пиши.
— Да ведь на самом деле они по-другому говорят. У них написано…
— То, что у них написано, никто не читает, даже сами магометане.
— Да ведь Владимир их слушает, и, получается, верит тому, что они ему говорят.
— Он и верил.
— Владимир?
— Да.
— Быть этого не может.
— Почему?
— Владимир был умный! — сообщил Нестор. — Умнее его в то время людей не было! А у тебя получается, что он дурак дураком.
— А может он и не верит. Об этом мы не пишем, верит он или нет — а пишем только то, что ему говорят.
Нестор еще что-то возразил. Старик посмотрел на Бенедикта. Папа Римский улыбался — ему нравилась перепалка, и он пытался уловить смысл.
Снова принялись писать.
— Ну это уж никуда не годится! — сказал Нестор. — «Плюнул на землю». Это Владимир-то! Да он был человек просвещенный, что ж он плюется-то, как смерд какой-то!
— Ты Владимира видел лично? — спросил старик.
— Не видел.
— Ну так откуда тебе знать, просвещенный он был, или противусвещенный.
— Это всем известно, какой он был.
— Так уж всем?
— Да, всем.
— И помнят о нем?
— Конечно.
Старик почему-то довольно улыбнулся и погладил опрятную бороду.
Ближе к вечеру супруги (отец и мать подростков и девушки) вернулись, как оказалось, из поездки в Венецию за гостинцами. Жена — высокая красивая италийка среднего возраста — раскланялась с гостями и ушла переодеться. Муж — худой, небольшого роста брюнет, поздоровался вежливо, представился гостям — «Романус меня зовут, Романус» и тоже ушел переодеваться.
Старик, которого звали Базилио, и Нестор закончили работу. Вскоре семья и гости сели ужинать.
Девушка, дочь Романуса, время от времени смотрела смущенным взглядом на Бенедикта. В своем купеческом костюме глава прелатов мира действительно был неотразим, а в столовых манерах его чувствовалось превосходное воспитание. Длинные пальцы ловко орудовали ножом, разделывая говядину. Поднимая кубок, Бенедикт демонстрировал изящное запястье. Очень правильные черты лица его подчеркивались длинными прямыми темными волосами. Красивый баритон гостя заставлял девушку трепетать и чувствовать томление и тоску.
* * *Несколькими часами ранее, следуя прогулочным шагом вдоль небрежно укрепленного промежуточного канала в Сан-Марко, Маринка выговаривала матери таким образом:
— Ты, мутер, что-то совсем притихла последнее время. Это даже неприлично как-то. Смотри сколько веселых лиц кругом, все радуются, солнышко светит. Чем ты так озабочена?
— Как ты думаешь, Маринка, человек — хозяин своей судьбы, или же все в мире предопределено?
— Это зависит от того, сколько у человека денег, — серьезно ответила Маринка. — И еще наверное от климата. В Швеции, например, трудно быть хозяином судьбы — снег идет, все по домам сидят. Здесь легче.
Пьяцца Романа, в то время — центр развлечений Венеции — открылась женщинам во всей своей медиевальной красе, с товарами и лавками по периметру, с уличными певцами, одетыми броско и пестро. Разносчики предлагали всякое, от пирогов из особого венецианского теста до краденых драгоценностей. По соседству с музыкантами фокусник показывал чудеса. В республиканской Венеции за исполнением церковных законов, приравнивавших фокусы к оккультизму, следили менее строго, чем в других местах.
— Вот яйцо, — говорил фокусник, показывая куриное яйцо зрителям. — Сейчас оно исчезнет. Вот, смотрите внимательно. Раз… — он обернулся вокруг себя, держа яйцо на виду. — Два… Три!
Быстрым жестом он сунул яйцо себе под мышку.
— Обман, обман! — закричали ему. — Ты сунул яйцо под мышку, мы так тоже умеем!
— Под мышку? — удивился фокусник.
— Да!
— Под которую?
— Под ту! Вон ту, — зрители стали показывать пальцами на левую мышку.
Фокусник сделал вид, что не понял, и заглянул себе под правую мышку, а затем недоуменно показал ее зрителям.
— Нет, под другую! Другую! — закричали ему.
— Другую?
Он сделал полуоборот и, стоя спиной к публике, снова заглянул себе под правую мышку, которая теперь по отношению к аудитории оказалась слева.
— Нет, нет! — в толпе стали смеяться. — Под другую!
— Ах под другую! — сообразил фокусник, снова поворачиваясь к публике. — Ага. Под эту?
И он продемонстрировал аудитории левую мышку. Там тоже не оказалось яйца.
— На самом деле это конечно же обман, — признался фокусник. — Яйцо действительно не исчезло, я его спрятал. А знаете куда?
— Куда? — спросили его.
— А вот этому парню за ухо!
И фокусник вытащил яйцо из-за уха смущенного мальчика лет десяти. Толпа засмеялась.
— Маринка, видишь вон ту таверну? Со столиками на открытом воздухе? — спросила Эржбета.
— Да.
— Посиди там, я вернусь через полчаса.
— Мутер, это нечестно. Ты обещала, что мы везде будем таскаться вдвоем.
— Будем. Через полчаса.
— Ма, ну пожалуйста!
— Будь хорошей девочкой, Маринка.
Маринка недовольно пожала пухлыми плечами, поправила рыжую копну волос, и пошла, бедрами покачивая, к таверне. Эржбета, подождав и уверившись, что дочь сидит за столиком и болтает с половым, быстро переместилась к углу и скользнула в проулок — совершенно пустой, хотя и примыкавший к многолюдной пьяцце.
— Здравствуй.
— И ты здравствуй.
Ликургус в походном облачении, со свердом, мрачный как всегда, сказал только: