— Тихо, — говорю я санитару, — что это постукивает?.. слышишь… вот снова?
— А хрен его знает? Какая-нибудь застежка о стол, — отвечает тот, невозмутимо продолжая свои действия.
— Стой, — скомандовал я ему и, подойдя к трупу, сам стал его двигать, поворачивать — короче, шевелить, чтобы определить, что это за звук и откуда он идет. И вот в какой-то момент снова его услышал. Он исходил из области шеи — там, где она опиралась на металлический подголовник секционного стола. Мы повернули тело на живот, и я пальцами стал ощупывать кожу шеи сзади и почти сразу наткнулся на плотный «шпенек» под кожей.
Короче, коллеги, это был кончик, вернее, тупой конец обломившегося шила. Вот так! А ранка на шее сзади была столь незначительна, что я на нее не обратил внимания, приняв за маленькую родинку. Конечно, труп снова расшили, я широко обнажил все шейные позвонки и только тогда обнаружил и повреждение оболочек спинного мозга, и сквозное повреждение самого мозга на уровне четвертого позвонка. А само шило, пройдя строго «сзади-вперед», пронзило тело четвертого шейного позвонка, причем острый кончик его находился всего в двух миллиметрах под передней поверхностью позвонка. А теперь представьте те чувства, что я тогда испытал! Кто и почему повел меня в секционную — до сих пор не знаю. У меня там уже не было дел. Совсем не было. Санитар — лоб под два метра — в моей помощи не нуждался совершенно! Что меня туда повело?
— А знаете, — сказал Михаил Гурьевич, — мне тоже знакомо такое чувство. Вот иногда бывало так: есть труп скоропостижно умершего человека. Нигде и никаких указаний, и даже подозрений на криминал или просто насильственную смерть нет. А ты посмотришь на труп, и у тебя вдруг появляется чувство, что здесь надо искать! И почти никогда не ошибаешься: то ли сломанные ребра находишь, то ли подъязычную кость…
— И у меня, и у меня такое бывало, — вразнобой ответили почти все слушатели.
— Странное чувство, — подытожил Самуилыч, — у меня часто такое бывало; ну а дальше-то что было, Александр?
— А что дальше? Дальше все, как обычно! Я принял вид умного и проницательного эксперта, который только что, после многочасового, сложного, кропотливого и, самое главное, целенаправленного исследования выявил криминал! Убийство! Что мы в таком случае делаем? — и сделав короткую паузу, сам же ответил: — Звоним в дежурную часть РОВД и сообщаем о факте… Короче, я уже набирал номер «дежурки», когда вспомнил, что начальником местного розыска работает мой старый знакомый. Раньше он в области опером работал, и мы, можно сказать, были приятелями. Вот его телефон я и набрал:
— Федорыч, привет, как дела и бла-бла-бла — о погоде, жизни, семье…
А он, видимо, был занят, и с трудом сохраняя вежливость, скупо и односложно отвечает — потом, не выдержав, говорит мне:
— Николаич, ты извини, я…
— Д-а-а, Федорыч, совсем забыл, заговорил ты меня, старик! Я ж на вскрытии… — ну и перечислил то, что нашел!
Мой визави чуть трубку от неожиданности не проглотил, услышав такое известие:
— Не врешь?
— Да ты что? Такими вещами не шутят!
— Ща будем, — и короткие гудки…
— Так вот, — хитро улыбаясь, сказал Сашка, — я только успел трубку положить, зайти в комнату отдыха и, не присаживаясь, выпить три глотка холодного кофе, а уже перед раскрытыми дверями морга, истошно скрипя плохо отрегулированными тормозами, остановилась ментовская «девятка». Судя по той скорости, с которой они прибыли, можно было думать о какой-то фантастической нуль-транспортировке, а не о банальной езде по улицам довольно сонного городка!
— Короче, ты получил маленькую моральную компенсацию за все свои терзания и переживания, да? — сказал Зенин. — А менты убийцу-то нашли? Или дело прекратили, так как пришли к выводу, что бабушка сама упала и накололась шеей о случайно торчащее из земли именно в этом месте шило?
— Да нет, не прекратили. В принципе, я до следующего лета так толком и не знал, чем все это закончилось. Сначала подозрение пало на 16-летнего внука бабушки, ведь они жили вдвоем. Однако это был маленький и довольно субтильный юноша, и, как посчитали, не способный нанести такой мастерский удар. Сами понимаете, что для такого удара нужен навык, нужна сила, нужны знания. Да и поведения был очень примерного. В общем, пацана, еще пока я был там, отпустили. А я уехал. В положенное время сдал экспертизу, и текущие дела так засосали, что и поинтересоваться было некогда. Пару раз дергался своему приятелю звякнуть, но не получалось…
Начальник розыска сам мне позвонил уже после майских праздников следующего года. Договорились о встрече, и он после обеда ко мне подъехал. Сели, налили по 50 граммов — сугубо для разговора.
— Ну, так что, Федорыч, как с тем случаем? …ну, где шилом бабушку? Раскрутили?
— Да! Ее внук убил.
— Серьезно? И доказуха есть? Или заставили признаться в том, что он не делал? Не темнуху же вешать себе на шею, а?
— Обижаешь, Александр Николаевич! И доказательная база железная, и все закреплено, да что толку-то?
— Все, давай рассказывай, не томи!
— Как ты помнишь, мы мальчишку отпустили еще, по-моему, при тебе? — и увидев мой кивок, продолжил: — Тогда мы стали отрабатывать другие версии, но все было впустую, темнуха нависала железная. Случай помог. Примерно через месяц мне позвонил начальник розыска из соседнего района — ну тот, что в 30 км от нас, помнишь? Ну так вот, он позвонил и сказал, что его опер случайно узнал у своей родственницы, что за пару месяцев до нашего убийства какой-то мальчишка купил у нее в магазине — она продавцом работает — два десятка… шил! По фотографии она уверенно опознала внучка. Ну, мы все, как положено, оформили и провели у него обыск. Нашли в сарае с десяток рукояток от шил, нашли полено, в котором застряли острия обломанных шил — это он тренировался, и арестовали его. Мальчишка запираться не стал и дал всю раскладку: и как тренировал руку, и как сначала вытаскивал из рукоятки острие, чтобы потом вставить назад, для того чтоб острие в позвонке и осталось, а рукоятка бы не торчала. Это он где-то вычитал.
— И что ему дали?
— А ничего. Судебно-психиатрическая экспертиза признала его невменяемым. Сейчас он лежит в областной психбольнице. Диагноз… — он открыл папку и прочитал по бумажке: — Шизофрения, галлюцинаторно-параноидная форма. И эта болезнь была единственным мотивом для убийства.
— Вот и вся история, что пришла мне первой на ум, — закончил Саша, однако Влад, недоверчиво покрутив головой, спросил:
— …и что, в родове у мальчишки были шизофреники?
— Да нет, коллеги, все проще и… гнуснее! Дело в том, что родной дедушка мальчика был его отцом…
Мы в ответе за тех, кого приручили?
Фу, ну и жуть, — сказал, слегка заикаясь, Юрка Осипов, — какие мерзости рассказываете, а еще судебные медики! Давайте, лучше я вам расскажу, как поехал на одно самоубийство, а попал совсем на другое?
— Давай, Юрий Николаевич, внеси свою лепту в повествование — так сказать, в нашу общую судебно-медицинскую «опупею»!
— Да, — согласно покивал Димка Соколов, — давай, мы доверчиво уши развесили…
Юрка, сухой, высокий, с классической интеллигентской рыжей бородкой, привычно пощипывая ее пальцами, прошелся по комнате:
— Однажды в субботу утром у меня дома раздался телефонный звонок. Звонил прокурор района Абумуслим Гусейнович (мы все его в неофициальной обстановке звали просто «Алик», ибо заковыристое имя-отчество уроженца Дагестана для нашего «расейского» уха и языка и звучало, и выговаривалось непривычно):
— Николаич, на «труп» надо бы съездить. В Балалае висельник!
— Ты что, Алик, совсем? С каких это пор эксперты вам для висельников понадобились? Или что, там… несоответствия какие-то имеются?
— Да нет, участковый ничего особого не сообщил.
— Не поеду, — и принялся «пузыриться» и «возбухать» по полной! Не хватало еще из петли повешенных извлекать. Этак скоро и на скоропостижников заставят ездить!
— Понимаешь, Николаевич, следователь у нас девочка совсем молодая, только что после универа, и это у нее первый самостоятельный выезд на «труп»! Надо помочь…
Ну, что ж, деваться некуда. Придется ехать. Я побурчал еще пару минут для приличия и спросил:
— Ладно, Алик, они на чем едут?
— Как обычно: на дежурке, на «уазике».
— Вы за мной не заезжайте, я на своей поеду. А то делов для меня — всего-то на 15–20 минут, а ждать, пока следователь все опишет да всех опросит — увольте. А так, приехал — продиктовал — уехал. Лады?
— Хорошо. Кто первый подъедет, тот и ожидает другого на въезде в деревню. Только прошу, Николаич, на этот раз без фокусов… не как в прошлый раз, ладно? — попросил прокурор, и мы оба рассмеялись.
А смеялись мы вот почему. Лет за пять до этого приехала в нашу прокуратуру девочка-следователь — сразу после универа. Гонор — выше небосвода, выше даже, чем ее красный диплом. И поехал я с ней на «труп», который образовался потому, что во время употребления спиртосодержащих жидкостей в неумеренных количествах один дяденька стукнул другого дяденьку молотком по голове. Стукнутый дядя не воспринял таких неожиданных изменений в организме и умер — от огорчения, должно быть. Так вот, приехали мы на место, и следователь поставила все на строго официальные рельсы — и принялась делать так, как в учебниках написано, и ни шагу в сторону. Вот дошла — примерно через часок — очередь и до меня:
— Да нет, участковый ничего особого не сообщил.
— Не поеду, — и принялся «пузыриться» и «возбухать» по полной! Не хватало еще из петли повешенных извлекать. Этак скоро и на скоропостижников заставят ездить!
— Понимаешь, Николаевич, следователь у нас девочка совсем молодая, только что после универа, и это у нее первый самостоятельный выезд на «труп»! Надо помочь…
Ну, что ж, деваться некуда. Придется ехать. Я побурчал еще пару минут для приличия и спросил:
— Ладно, Алик, они на чем едут?
— Как обычно: на дежурке, на «уазике».
— Вы за мной не заезжайте, я на своей поеду. А то делов для меня — всего-то на 15–20 минут, а ждать, пока следователь все опишет да всех опросит — увольте. А так, приехал — продиктовал — уехал. Лады?
— Хорошо. Кто первый подъедет, тот и ожидает другого на въезде в деревню. Только прошу, Николаич, на этот раз без фокусов… не как в прошлый раз, ладно? — попросил прокурор, и мы оба рассмеялись.
А смеялись мы вот почему. Лет за пять до этого приехала в нашу прокуратуру девочка-следователь — сразу после универа. Гонор — выше небосвода, выше даже, чем ее красный диплом. И поехал я с ней на «труп», который образовался потому, что во время употребления спиртосодержащих жидкостей в неумеренных количествах один дяденька стукнул другого дяденьку молотком по голове. Стукнутый дядя не воспринял таких неожиданных изменений в организме и умер — от огорчения, должно быть. Так вот, приехали мы на место, и следователь поставила все на строго официальные рельсы — и принялась делать так, как в учебниках написано, и ни шагу в сторону. Вот дошла — примерно через часок — очередь и до меня:
— Труп лежит на спине, голова…
— Нет, доктор, вы сначала продиктуйте, как тело, его части, конечности сориентированы относительно частей света, куда, так сказать, направлены.
— А мне это надо? Вы сами и определяйте, где у нас находится восток, а где его нету.
Короче, препирались мы недолго, а потом она сказала, что напишет на меня рапорт. Я срочно испугался и начал «диктовать»:
— Голова трупа направлена строго на север. Левая нога — на юго-восток, правая — на юго-запад, половой член, — я оттянул резинку трусов, что были на трупе, — строго на юг, причем его головка, вопреки общему направлению самого члена, имеет тенденцию к отклонению налево…Как у всех мужиков в основном, — добавил я, с трудом сдерживая смех.
— Постойте, постойте. Доктор, при чем здесь член? При чем налево?
— Как при чем? Вы ж сами сказали: направление всех конечностей. А член у нас что? Анатомически — это конечность, — слегка сбрехнул я.
— Да, да! Конечность, — с важным видом подтвердил участковый, которому вся эта бумажная бодяга тоже порядком надоела.
— Короче, она — умная, но доверчивая! — так и написала. Ох, и ржали же потом в прокуратуре, читая протокол осмотра, и говорят, когда в ходе судебного заседания это зачитывали, все в зале лежали под столами.
— Ладно, вернемся в настоящее, — улыбнулся Юра и продолжил:
— Приехал я в деревню, конечно, раньше тихоходного «уазона» и ждал их почти полчаса. Собравшись, мы в две машины подъехали к домику, где был труп. Там столпился народ — человек десять, и они на все лады обсуждали смерть Петьки-алкаша: типа, вздернулся все-таки, не испугался. Ну а дальше все, как обычно: подошел участковый, мы через окно поглядели на диван, где лежал труп в позе спящего человека. Веревка от шеи тянулась вертикально вверх, к потолку, но на чем она была закреплена — видно не было. Когда открыли дверь — вырвали попросту крючок — и вошли, я сразу понял, что мужик не труп, а просто спит — здоровым алкогольным сном. Короче, растолкали его, и этот Петька страшно удивился, что живой. Он помнил, как петлю одевал, как табуретку ставил, а вот как уснул — не помнил. Вот так водка загнала человека в петлю — а что же еще? — она же и усыпила его, не дав дело довести до конца. Такая вот незамысловатая философия, хоть и страшненькая.
Мы, естественно, обрадовались такому повороту дела, сели втроем в мою легковушку и, радостные и с легким сердцем, покатили по домам. Вот по пути-то и произошло событие, которое…
— Впрочем, сами решайте, — как-то глухо сказал Юрка и продолжил: — От деревни мы три километра проехали по гравийке, затем выехали на асфальт федеральной дороги и поехали себе потихоньку. Дорога хорошая, машин немного, тепло. Потом впереди наметился некрутой левый поворот. Вхожу я в него и вижу, что почти в колее — почти там, где правые колеса прокатываются — лежит собака. Лежит и смотрит на нашу машину. Я вильнул влево, объезжая животи`ну, и метров через 20 остановился: вдруг собаку сбило машиной, может, чем помочь надо несчастному песику. Вылезли мы из машины и пошли к собаке. Но она, увидя нас, резво вскочила и побежала в сторону лесополосы. И только тогда мы увидели там довольно большую стаю самых разномастных собак. Знаете, таких стай полудиких собак много вокруг городов рыщет, — то ли спросил, то ли сказал Юрка.
Все согласно покивали головами, а он продолжил:
— Мы, конечно, сели и поехали дальше, немного поговорив о том, почему она лежала на проезжей части — ведь здоровая, не травмированная. Как-то необычно это было. И мы так бы ничего и не узнали, но, когда возле собаки выходили из машины, я выронил свой мобильник и заметил это только в городе. Мы, конечно, вернулись на то место в надежде найти телефон. Вот там-то мы и обнаружили, что та самая собака лежит на прежнем месте — там, откуда мы ее согнали, — мертвая, как говорится, с признаками переезда колесом автомобильного транспорта: сильно деформированная и в обширной кровавой луже. Других собак ни рядом, ни в отдалении уже не было.
Назад мы ехали молча. Ни говорить, ни обсуждать это не хотелось. И лишь подъезжая к городу, следователь сказала:
— А вы обратили внимание, какое отчаяние в глазах у всех собак было? Отчаяние и безнадежность! И голод…
— Мы в ответе за тех, кого приручили!! — сказал Юра с горечью и добавил: — А наши собаки под машины ложатся.
Кто ответит за это? Никто…
Танк, бутылка и кровоподтек
…и Осипов, сказав это, встал и, ни на кого не глядя, вышел в коридор. После этого в комнате повисла тишина. Все старательно принялись жевать рыбку, не поднимая глаз и стараясь не глядеть друг на друга.
— Ну что вы за люди такие? — через несколько минут с досадой сказал Самуилыч. — Мало вам про мертвых человеков рассказывать, так нет, вы сюда приплели еще и бедных убиенных собачек! Тьфу! Садисты. Один про инцест, другой…
После этих слов стал разгораться спор о ценностях жизни человека и животного, который вновь прервал Самуилыч:
— Ша! Нечего спорить. Сколько людей — столько и мнений. Вон Осипов даже вышел, чтоб не глядеть ни на кого, а кто-то недрогнувшей рукой будет убивать и домашних, и диких животных. Хватит! Давайте я вам лучше расскажу веселую историю о том, как я стал судмедэкспертом. Правда, это сейчас она веселая, а тогда, — Самуилыч помолчал, — тогда она мне не казалась веселой, — и, подбирая слова, стал говорить:
— Свою врачебную деятельность я начинал в погонах — лейтенантом медицинской службы, ибо заканчивал военно-медицинский факультет Томского мединститута. По окончании мне повезло: отправился служить врачом в медсанчасть учебного полка Сибирского военного округа. А это вам не Анадырь, не Камчатка и не пески Средней Азии. Полк находился в пригороде одного из областных сибирских городов. Нас в медчасти было три врача. Кроме меня, старлей из «пиджаков» и начальник — майор медицинской службы, которого я за два года службы ни разу трезвым не видел. Впрочем, пьяным в зюзю — тоже. Кроме врачей, были военфельдшеры, санитары, дезинфекторы. Коллектив небольшой, но дружный. Работа — то бишь служба — мне нравилась. Знаете, такое разумное сочетание медицины и армии. Лечили в основном амбулаторные случаи, то есть все по мелочи. А все серьезное транспортировали в гарнизонный госпиталь.
Так я прослужил почти два года, когда случился… Впрочем, давайте сначала! Каждую весну и осень у танкистов происходит перевод техники с весенне-летнего периода эксплуатации на осенне-зимний. Тогда механики-водители танков готовят технику для эксплуатации в разных температурных режимах — меняют масла`, антифризы и вообще наводят на технику глянец, так сказать. И вот по окончании периода подготовки комиссия проверяет качество и правильность такой подготовки техники и выставляет оценки. А от оценок зависят отпуска у сержантов, поощрения офицерам и так далее. Такая комиссия, как правило, формируется приказом командира полка из своих же офицеров-танкистов. Впрочем, иногда случались взаимопроверки: комиссия из офицеров нашего полка отправляется проверять подготовку техники в танковое училище, что находилось неподалеку, а группа офицеров из училища направлялась к нам. Вот такая взаимопроверка случилась весной, когда я уже заканчивал второй год службы, и мне вот-вот «светила» третья маленькая звездочка на погоны.