На следующий день меня отправили — Dom Клемент сам сопроводил меня и помог собрать мои немногочисленные пожитки — далеко на другую сторону долины в аббатство Кающейся Святой Пелагеи, монастырь девственниц и вдов, которые посвятили себя служению Богу.
Dom Клемент представил меня старой аббатисе по имени Domina[6] Этерия, которая была совершенно ошеломлена, потому что часто видела меня работающим в полях аббатства Святого Дамиана. Аббат попросил ее отвести нас в отдельную келью, где заставил меня наклониться вперед, как это часто мне приказывал делать брат Петр. Dom Клемент отвел взгляд, когда задрал мне подол сутаны на спину, чтобы обнажить нижнюю часть моего тела. Аббатиса в ужасе издала восклицание — снова услышал я готское «Liufs Guth!» — и уже сама опустила вниз сутану, чтобы прикрыть меня. Затем они с аббатом затеяли довольно эмоциональную беседу на латыни, но шептались слишком тихо, чтобы я мог подслушать. Разговор закончился тем, что меня приняли в женский монастырь в том же статусе, которым я наслаждался в мужском: раньше я был послушником, готовящимся вступить в монашеский орден, и мальчиком на побегушках, а теперь превратился в послушницу и девочку на побегушках.
О своем пребывании в аббатстве Святой Пелагеи я подробней поведаю вам позже. А пока что скажу вкратце: я спокойно работал и молился в монастыре в течение долгих недель, пока однажды — это случилось в теплый день ранней осенью — ко мне не пристала женщина — настоящий двойник брата Петра.
Нет, чисто внешне она, разумеется, от него отличалась. На этот раз человеком, который засунул руку под подол моей сутаны, принялся ласкать ягодицы и высказался относительно моих форм, был не мускулистый бургундский монах. Сестра Дейдамиа, правда, тоже была родом из Бургундии, но она была миленькой и простодушной монахиней-послушницей — лишь несколькими годами старше меня, — которой я какое-то время восхищался издалека. И я ничего не имел против, когда она, по-сестрински лаская меня, однажды притворилась, что случайно позволила своей руке двинуться дальше. Ее изящный пальчик скользнул в удлиненное отверстие, которым пользовался брат Петр. Подобно ему она тоже произнесла в восхищении:
— О-о-ох, ты жаждешь любви, маленькая сестричка? Ты стала теплой, мокрой и трепещешь в этом месте.
Мы были в монастырском коровнике, куда я только что привел с пастбища четырех коров на дойку, а сестра Дейдамиа принесла ведро для молока. Я не стал спрашивать, послали ли ее в тот день помочь мне подоить коров, потому что больше было похоже на то, что ведро Дейдамиа принесла, просто чтобы оправдать свой визит и таким образом застать меня одного.
Теперь она не спеша обошла меня, встала спереди и приступила к исследованию, приподняв подол моей сутаны и заметив, словно спрашивала разрешения:
— Я никогда не видела другой женщины полностью обнаженной.
Я ответил, и мой голос был хриплым:
— Я тоже.
Дейдамиа застенчиво попросила, поднимая мою сутану немного повыше:
— Ты разденешься первой, хорошо?
Я уже рассказывал, что ухаживания Петра иногда вызывали во мне определенные физические изменения, которые приводили меня в замешательство. Могу сказать, что интимные прикосновения сестры Дейдамии вызвали тот же самый результат: мой орган встал и налился кровью. Я почувствовал легкое замешательство, хотя и не знал почему. И тут Дейдамиа полностью задрала вверх мою сутану.
— Gudisks Himins! — выдохнула она, и ее глаза расширились. Слова эти на старом языке означали «Великие небеса!». Я заметил, и мне это не слишком понравилось, что теперь, похоже, привел в замешательство девушку. Так оно и было, но причины я тогда знать не мог. А сестра Дейдамиа продолжила: — Oh vái! Я всегда подозревала, что я неполноценная женщина. Теперь я точно это знаю.
— Но почему? — вопросил я в недоумении.
— Я надеялась, что мы могли бы… ты и я… насладиться друг другом, я видела, как этим занимаются сестры Агнес и Таис. Я имею в виду ночью. Я следила за ними. Они целовались и повсюду ласкали друг друга руками, растирали… ну, ту самую часть… лицом друг к другу. Обе стонали, смеялись и всхлипывали, словно это доставляло им огромное наслаждение. Я долго удивлялась, как это может доставлять им обеим удовольствие. Но я так и не смогла толком рассмотреть. Они никогда не раздевались полностью.
— Сестра Таис гораздо привлекательней меня, — с трудом сумел произнести я — у меня перехватило дыхание. — Почему ты подошла ко мне, а не к ней? — Я изо всех сил старался взять себя в руки, но это было трудно.
Дейдамиа по-прежнему стояла, высоко задрав мою сутану, и пристально рассматривала меня. Дуновение ветерка холодило мое обнаженное тело, но я чувствовал влагу и пульсирующее тепло там, куда был устремлен ее взгляд.
— Oh vái! — воскликнула она. — Вести себя дерзко с сестрой Таис? Нет, я не могу! Она старше… ей даровано покрывало… а я всего лишь неоперившийся птенец, готовящийся принять постриг. В любом случае, глядя на тебя, я могу догадаться теперь, чем она занимается по ночам с сестрой Агнес. Если у всех женщин есть штука, подобная этой…
— А у тебя нет? — спросило я хрипло.
— Ni allis, — произнесла она печально. — Стоит ли удивляться тому, что я всегда считала себя ущербной.
— Дай мне посмотреть, — попросил я.
Теперь наступила очередь Дейдамии смутиться, но я напомнил ей:
— Ты попросила, чтобы я первая предстала перед тобой в обнаженном виде. Теперь твоя очередь раздеваться.
Так что деваться Дейдамии было некуда. Она выпустила из рук мою сутану, дрожащими пальцами развязала пояс и позволила своей сутане распахнуться спереди. Если бы мой член мог физически увеличиться еще больше, то это точно произошло бы в тот момент.
— Вот, смотри, — застенчиво произнесла она. — Я, по крайней мере, вполне нормальная здесь. Пощупай сама. — Она взяла мою руку и направила ее. — Там у меня тепло, влажно и широко раскрывается, так же как и у тебя, сестра Торн. Я могу даже, когда вставляю туда маленький кабачок или сосиску, почувствовать некоторое удовольствие. Но здесь у меня всего лишь вот такой маленький бугорок. Он встает, совсем как твой, — чувствуешь? — и играть с ним тоже приятно. Но он совсем маленький, не больше бородавки на подбородке у нашей настоятельницы. Ничуть не похож на твой. Его с трудом можно разглядеть. — И Дейдамиа в расстройстве шмыгнула носом.
— Ну, — сказал я, чтобы ее утешить, — зато вокруг моего не растут волосы. И у меня нет вот этого. — Я показал на ее груди, на которых нахально встали и зарозовели соски.
— Акх, — вздохнула она, — это только потому, что ты еще совсем дитя, сестра Торн. Бьюсь об заклад, что у тебя даже не было еще первой менструации. Ты начнешь становиться женщиной, когда достигнешь моего возраста.
— Что это означает?
— Становиться женщиной? Ну, груди у тебя начнут набухать. Менструации ты узнаешь, когда они придут. Но у тебя уже есть это, — она коснулась моего члена, и я содрогнулся, — совершенно ясно, что у меня такого никогда не будет. Как я и подозревала, я неполноценная женщина.
— Буду рада, — сказал я, — потереться своим о твой бугорок, если ты считаешь, что это доставит тебе радость, как сестрам Агнес и Таис.
— Правда, малышка? — произнесла она страстно. — Возможно, я смогу получить удовольствие, даже если не в силах сама дать его. Вот, здесь есть чистая солома. Давай ляжем. Так всегда делают Таис и Агнес.
Итак, мы легли рядышком, вытянулись и после того, как испробовали несколько неловких позиций, наконец соединили нижние части своих тел, и я начал тереться своим членом о ее бугорок.
— О-о-ох, — произнесла Дейдамиа, задыхаясь, так же как и Петр. — Это чрезвычайно приятно.
— Да, — сказал я в изнеможении.
— Пусть… пусть он войдет внутрь.
— Да.
Мне не пришлось делать никаких манипуляций. Мой член сам нашел дорогу. Дейдамиа издавала бессвязные звуки, ее тело извивалось под моим, руками она лихорадочно ощупывала меня сверху донизу. Затем, казалось, что-то произошло внутри нее, внутри меня, внутри нас обоих: что-то собралось, напряглось, а затем последовала ослепительная вспышка. Мы с Дейдамией одновременно закричали, затем приятные ощущения затихли и сменились ослепительным и радостным умиротворением, которое было таким же приятным. Хотя острое желание моего увеличившегося органа, казалось, было удовлетворено и он сократился до своих обычных размеров, член тем не менее не выскользнул из тела Дейдамии. Плева ее грота продолжала совершать мягкие заглатывающие движения, туго обхватывая меня. Такие плавные конвульсии продолжались и внутри меня тоже, хотя моему гроту нечего было удерживать.
Только когда все внутри нас обоих успокоилось, Дейдамиа заговорила дрожащим голоском:
— О-о-ох… thags. Thags izvis, leitils svistar. Просто невозможно поверить, настолько это изумительно.
Только когда все внутри нас обоих успокоилось, Дейдамиа заговорила дрожащим голоском:
— О-о-ох… thags. Thags izvis, leitils svistar. Просто невозможно поверить, настолько это изумительно.
— Ne, ne… thags izvis, сестра Дейдамиа, — сказал я. — Для меня это тоже было изумительно. Спасибо, что ты занялась этим со мной.
— Liufs Guth! — внезапно воскликнула она, издав короткий смешок. — Я гораздо мокрее здесь теперь, чем была прежде. — Она ощупала себя, затем потрогала в том же месте и меня. — А ты совсем не такая мокрая, как я. Что это, что вытекает из меня?
Я ответил, но несколько неуверенно:
— Полагаю, старшая сестричка, ты можешь считать этот поток хлебом причастия, только жидким. Как мне говорили, то, чем мы только что занимались, просто более приватный способ общения с Богом.
— Правда? Как чудесно! Гораздо приятней, чем черствый хлеб и кислое вино. Неудивительно, что сестры Таис и Агнес занимаются этим так часто. Они обе чрезвычайно набожные. А это восхитительное вещество, которое истекает из тебя, маленькая сестричка? — Внезапно ее радостное лицо побледнело. — Как жаль, что я сама так не могу! Я ущербная. Должно быть, ты получила в два раза больше удовольствия…
Для того чтобы прервать жалобы Дейдамии на свою ущербность, я сменил предмет разговора:
— Если подобный способ общения так нравится тебе, сестра Дейдамиа, то тебе нужен мужчина, niu? У мужчин член еще больше…
— Акх, нет! — перебила она меня. — Я, может, и пребывала до сих пор в совершенном невежестве относительно женского тела — это из-за того, что в нашей семье не было других девочек, а моя мать умерла, когда я родилась, и у меня не было подружек, — но братья у меня имелись, и их я видела раздетыми. Ugh! Позволь тебе сказать, сестра Торн, мужчины просто уродливы. Все такие волосатые, мускулистые и смахивают на огромных диких быков. Ты права, у них эта часть и впрямь внушительного размера. Но это толстая и страшная штука, а под ней болтается отвратительный морщинистый тяжелый мешок из кожи. Ugh!
— Точно, — подтвердил я. — Я тоже видела это у мужчин и все ломала голову, вырастет ли у меня такой же.
— Такое? Фу, никогда, thags Guth— заверила она меня. — Немного скромных волос внизу — да, очаровательные груди вверху — да, но не этот ужасный мешок с яичками. Кстати, — продолжила Дейдамиа, — у евнуха тоже нет такого мешка, как, впрочем, и у девушек.
— Я не знала, — сказал я. — А кто такой евнух?
— Это мужчина, у которого отрезали мошонку с яичками, обычно это делается в детстве.
— Liufs Guth! — воскликнул я. — Отрезали? Но зачем?
— Для того чтобы он больше не мог быть полноценным мужчиной. Некоторые сознательно делают это с собой, уже став взрослыми. Великий Ориген, один из отцов церкви, говорят, специально оскопил себя, чтобы, когда он станет учить прихожанок или монахинь, его не отвлекали их женские прелести. Часто рабов делают евнухами их хозяева, чтобы они могли прислуживать женщинам в доме, не нанося при этом ущерба их целомудрию.
— Женщина никогда не ляжет с евнухом?
— Разумеется, нет. Для чего? Но я — даже если бы я была окружена настоящими мужчинами — никогда, ни за что не легла бы ни с одним из них. Даже если бы я сумела подавить тошноту, которую испытываю уже при одной мысли о близости с ними, я бы все равно не смогла сделать этого. Ложась с тобой, маленькая сестричка, я общаюсь с Господом. Но если я займусь этим с мужчиной, это осквернит мою девственность. А ведь я посвятила себя одному только Господу, и таким образом мне будет даровано покрывало, когда я достигну возраста сорока лет. Нет, я никогда не лягу с мужчиной.
— Тогда я рада, что я женщина, — сказал я. — В противном случае я никогда бы не встретилась с тобой.
— Не говоря уже о том, что ты никогда бы не легла со мной, — произнесла Дейдамиа, счастливо улыбаясь. — Мы должны чаще заниматься этим, сестра Торн.
И мы делали это все чаще и чаще, и научили друг друга множеству способов отправлять религиозные обряды; в этой связи мне есть много чего рассказать, но это я, пожалуй, приберегу напоследок. А пока что скажу следующее: мы с Дейдамией были настолько увлечены друг другом, что стали ужасно неосторожными. Однажды, незадолго до наступления зимы, мы испытали такой экстаз, что не увидели приближения некоей назойливой сестры Элиссы. Мы не замечали ее до тех пор, пока она (полагаю, предварительно некоторое время понаблюдав за нами с отвисшей челюстью) не ушла и не вернулась вместе с аббатисой. Госпожа настоятельница застала нас все еще в объятиях друг друга.
— Вы видите, nonna?[7] — произнес торжествующий голос сестры Элиссы.
— Liufs Guth! — пронзительно заголосила Domina Этерия. — Kalkinassus!
К тому времени я уже знал: это слово обозначает прелюбодеяние, что является смертным грехом. Я поспешно снова набросил сутану, и сердце мое сжалось от ужаса. А Дейдамиа спокойно оделась и сказала:
— Никакого kalkinassus, nonna Этерия. Возможно, мы и допустили ошибку, занимаясь святым причастием в рабочее время, но…
— Святым причастием?!
— Но мы не совершили никакого греха. Ничто не грозит целомудрию, когда одна женщина ложится с другой. Я такая же девственница, какой была прежде, то же самое относится и к сестре Торн.
— Slaváith! — завопила Domina Этерия. — Как ты смеешь так говорить? Кто девственница, он?
— Он? — повторила Дейдамиа в замешательстве.
— Я впервые увидела этого мошенника спереди, — холодным тоном произнесла аббатиса. — Однако мне кажется, что ты уже хорошо с ним знакома, дочь моя. Разве ты можешь отрицать, что это мужской член? — И она показала на мой орган — не прикасаясь ко мне рукой: настоятельница подняла трость и воспользовалась ею, чтобы задрать подол моей сутаны. Все три женщины уставились на мои интимные органы, выражение их лиц было разным, и только liufs Guth знает, что отобразилось в тот миг на моем собственном лице.
— Значит, она — это он, — сказала сестра Элисса, глупо улыбаясь.
Дейдамиа произнесла, заикаясь:
— Но… но у Торна нет… хм…
— У него имеется достаточно того, что бесспорно делает мужчину мужчиной! — рявкнула аббатиса. — И более чем достаточно, дабы сделать тебя, обманутая дочь моя, грязной блудницей.
— Oh vái! А ведь все обстоит еще хуже, nonna Этерия! — запричитала бедная Дейдамиа в искреннем отчаянии. — Я стала людоедом! Введенная в заблуждение этим обманщиком, я глотала плоть человеческих младенцев!
Обе женщины уставились на нее в крайнем изумлении. Однако прежде, чем Дейдамиа сумела объяснить все, она замертво повалилась на землю в глубоком обмороке. Я понимал, что означали эти слова, но, хотя меня и била дрожь, у меня хватило благоразумия избежать объяснений. Спустя мгновение сестра Элисса сказала:
— Если эта… этот… Если Торн — мужчина, nonna Этерия, то как он оказался здесь, в монастыре Святой Пелагеи, niu?
— Действительно, как? — мрачно произнесла аббатиса.
И снова меня с моими немногими связанными в узелок пожитками поволокли через широкую долину, обратно в аббатство Святого Дамиана. Там аббатиса заставила монаха запереть меня в уборной и караулить, чтобы я не услышал, что она скажет Dom Клементу с глазу на глаз. Но у монаха были свои неотложные дела, поэтому он оставил меня одного, я же выскользнул и, присев на корточках под окном комнаты аббата, подслушал их беседу. Оба разговаривали очень громко и на этот раз, потеряв осторожность, не на латыни, а на старом языке.
— …Да как вы осмелились привести это ко мне, — буквально рычала аббатиса, — и выдать за девочку?
— Вы тоже приняли Торна за девочку, — возражал аббат чуть спокойнее. — Вы видели то же самое, что видел и я, а ведь вы женщина. Разве можно меня осуждать за то, что я серьезно отношусь к клятве безбрачия, niu? За то, что я добродетельный священник, который никогда не являлся отцом так называемых племянников? За то, что я видел женщин раздетыми лишь во время болезни или на смертном ложе?
— Ну, теперь мы оба знаем, Клемент, что представляет собой Торн и что нам надо сделать. Отправьте монаха, чтобы он притащил это сюда.
Я поспешил вернуться обратно в уборную, испытывая немалый ужас и смущение. За прошедший год или около того меня описывали по-разному, но сегодня впервые меня назвали «это».
Таким образом, я оказался изгнан из обоих монастырей: мне было приказано покинуть долину Балсан Хринкхен и больше не показываться там. Я изгоняюсь за мои грехи, сказал Dom Клемент, который предварительно был вынужден поговорить со мной наедине и честно признался, что, даже будучи священником, не может точно охарактеризовать эти грехи. Мне было позволено забрать с собой свои пожитки, но аббат предостерег меня, чтобы я не вздумал взять хоть что-то из собственности монастыря, — однако он милостиво вложил мне на прощание в руку монету, целый серебряный солидус.