Liufs Guth! Кто виноват в этом? Я сам, мой хранитель: гений, или юнона, или оба? А может, я уже и впрямь стал настоящим хищником, как поклялся когда-то? Неужели, пробиваясь в этом мире, я переступаю через чужие жизни?
«Ну, если это так, — сказал я себе, — я, по крайней мере, знаю, кто станет моей следующей жертвой».
* * *— Khaîre![129] — одобрительно воскликнул египтянин, торговец рабами, когда я рассказал ему, зачем пришел. — Разве я не говорил тебе, молодой хозяин, что когда-нибудь даже тебе может понадобиться venefica? Признаюсь, не думал, что это произойдет так скоро, ведь ты еще так молод и…
— Избавь меня от проповедей, — сказал я. — Давай лучше обсудим цену.
— Она тебе прекрасно известна.
Тем не менее я умудрился хоть немного сбить цену. Как я уже говорил, сперва египтянин запросил за рабыню по имени Обезьянка сумму, почти равную тому, что было у меня в кошельке. Но после продолжительного торга я купил эфиопку чуть дешевле, оставив достаточно денег для нас с Вайрдом, чтобы мы могли заплатить хозяину deversorium, когда соберемся уйти, и чтобы продержаться зимой. А несколько siliquae я отложил. В свое время вы узнаете, для чего они были мне нужны.
— Отлично, — сказал я, когда сделка была заключена, а торговец, вздохнув, поставил печать и вручил мне servitium[130] Обезьянки. — Пусть девушка оденется и будет готова пойти со мной — потому что я могу послать за ней неожиданно, когда мне понадобятся ее услуги.
— Обезьянка будет ждать твоих распоряжений. — Египтянин зловеще улыбнулся. — Когда придет время, желаю тебе — скажем так — полного и абсолютного удовлетворения. Khaîre, молодой хозяин.
* * *В течение нескольких дней я тайком наблюдал за домом dux Латобригекса. Я шпионил лишь в дневные часы, потому что только тогда могли произойти события, которых я ожидал. Вечера я снова проводил в компании с Вайрдом, обедал в таверне или купался в термах, и мы с ним говорили исключительно о всяких пустяках. Вайрд, очевидно, изнывал от любопытства, но терпеливо воздерживался от того, чтобы задавать вопросы. Не торопил он меня и с отъездом, хотя пора уже было начинать новый сезон охоты.
Много раз я наблюдал, как роскошные носилки покидали резиденцию dux и как при этом носильщики-рабы выкрикивали: «Дорогу легату!» Иногда Латобригекс выезжал один, иногда со своей женой или сыном. Но я ждал, когда же рабы вынесут носилки только с Джаирусом и Робеей. И когда это наконец произошло, я поспешно последовал за ними на почтительном расстоянии. Как я и надеялся, носилки остановились, и Джаирус вышел из них у мужских купален. Затем рабы двинулись дальше, я снова последовал за носилками, вознося про себя молитвы. Мои молитвы были услышаны: в следующий раз носилки остановились перед женскими термами, там из них вышла Робея.
Я со всех ног помчался в лавку египтянина, быстро схватил Обезьянку и бегом потащил ее к термам, где находился Джаирус. Вообще-то раб или рабыня сплошь и рядом сопровождали своего господина, но я, разумеется, никак не мог привести женщину в мужскую купальню. Однако эти термы для высшего сословия были оборудованы маленькими, но хорошо меблированными exedria — комнатами ожидания, и я оставил Обезьянку в одной из них, где имелась кушетка.
Я не мог объяснить всего на словах этой маленькой чернокожей девочке, но я ухитрился отдать ей подробные распоряжения в виде жестов; Обезьянка покладисто кивала головой, словно прекрасно меня понимала. Ей надо раздеться донага, улечься на кушетку и некоторое время ждать; затем она должна сделать все, чему ее научили и для чего готовили. Сразу после этого девушке следует одеться снова, покинуть exedrium, выйти из здания и встретиться со мной на улице возле терм.
Сильно надеясь на то, что Обезьянка действительно поняла все, я оставил ее там и вошел в apodyterium, чтобы раздеться самому. Затем, завернувшись в полотенце, я поспешил через другие комнаты в поисках Джаируса. После всей этой беготни я действительно нуждался в купании, поэтому обрадовался, когда обнаружил свою жертву в наполненном паром sudatorium. Там было еще несколько мужчин, сидевших, потевших и разговаривающих между собой, однако они устроились поодаль от Джаируса. Это я тоже предвидел. За последние дни я заметил, что все жители Констанции — даже такие же грубые и неотесанные, как сам Джаирус, кого я прежде иногда видел в компании с ним, — теперь избегали любого общения с этим человеком. С того дня, когда свершился суд Божий, с ним, возможно, общались лишь отец с матерью; ну, может, еще пекущийся только о собственном благе священник перекидывался с парнем дружелюбным взглядом или словом.
Итак, здесь, в sudatorium, Джаирус сидел в углу совсем один с угрюмым видом; он был обнажен, только на правой руке у него виднелась повязка. Юноша уставился на меня с искренним изумлением, когда я присел с ним рядом, отрекомендовавшись как «Торн, горячий поклонник clarissimus Джаируса». Можно было предположить, что он удивлен тем, что к нему обратился некто, очень напоминающий по возрасту и внешнему виду ту девушку, Юхизу. Но он видел Юхизу — близко, во всяком случае, — только в темноте в роще да еще в полумраке церкви, где происходило судебное разбирательство. И еще было совершенно ясно, что я мужчина, потому что я находился в мужских термах, не так ли? Уверен, что Джаирус удивился просто потому, что с ним вообще кто-то заговорил, ведь теперь он стал регзопа non grata[131].
— Clarissimus, — сказал я, — ты не знаешь меня, потому что я не местный житель, а странствующий торговец и только недавно приехал в этот прекрасный город. Однако я должен заплатить тебе долг.
— Какой еще долг? — хрипло спросил он и украдкой отодвинулся от меня на скамье.
Думаю, что Джаирус не на шутку испугался, вообразив, что я являюсь каким-то другом или родственником недавно погибшего Гудинанда, а долг этот такого сорта, который никто не хотел бы получить.
Я поспешил пояснить:
— Благодаря тебе я выиграл весьма значительную сумму денег. Значительную для человека моего скромного положения, по крайней мере. Видишь ли, я присутствовал на поединке и поставил на тебя все свои сбережения до последнего нуммуса.
— Правда? — спросил он уже не так настороженно. — Едва ли я могу поверить, что хоть один человек ставил на меня.
— Но я поставил. И выручил значительную сумму.
— В это я могу поверить, — мрачно произнес он.
— И мне очень хотелось бы хоть как-то отблагодарить тебя, уж прости мне мою дерзость. Разумеется, я знаю, clarissimus, ты никогда не примешь pars honorarium[132]. Поэтому я принес тебе подарок.
— Ну-ну.
— Я потратил часть выигрыша, чтобы купить тебе рабыню. Благодарю тебя, однако у меня и так множество рабынь.
— Но не таких, как эта, clarissimus. Молоденькая девственница, только созревшая, как плод, готовый к тому, чтобы его сорвали.
— Еще раз спасибо, но я уже наслаждался многими такими плодами.
— Не такими, как этот, — повторил я. — Эта девочка-ребенок не только девственница, не только очень красива, но она еще и чернокожая. Молоденькая эфиопка.
— Правда? — прошептал Джаирус, и его мрачное лицо просветлело. — Я никогда еще не спал с чернокожей девушкой.
— Ты можешь переспать с этой немедленно. Я взял на себя смелость и привел ее сюда, в термы. Ты найдешь рабыню совершенно голой в exedrium под номером три неподалеку от входа.
Он прищурился:
— Уж не собираешься ли ты подшутить надо мной?
— Ну что ты, clarissimus. Тебе надо только сходить и посмотреть. Если тебе не понравится то, что ты увидишь… ну, я подожду тебя здесь. Просто вернись и скажи мне, что отказываешься от подарка.
Джаирус все еще смотрел на меня с подозрением, но также было видно, что он испытывает страстное желание. Он встал, завернулся в полотенце и сказал:
— Тогда подожди меня здесь. Если я не вернусь немедленно и не задушу тебя за глупую шутку, я вернусь после и окажу тебе достойный прием в благодарность за твой подарок.
И он отправился к выходу из здания.
Я не стал ждать, а почти сразу же последовал за ним. Я не мог терять времени, ибо рассчитал все по минутам. Вот Джаирус прошел в дверь exedrium и остался там, явно заинтересовавшись Обезьянкой. Я стремительно вернулся в apodyterium и торопливо оделся вновь. Затем снова помчался как сумасшедший в deversorium, где ворвался в свою комнату, сорвал с себя мужскую одежду и надел наряд Юхизы. У меня не было времени на притирания и украшения, поскольку я тут же снова побежал обратно к термам, которые только что покинул.
Обезьянка, как ей и приказали, уже ожидала меня на углу улицы, безмятежно рассматривая прохожих. Многие из них замедляли шаг или останавливались, чтобы тоже бросить на африканку взгляд, потому что хотя торговые караваны, которые прибывали в Констанцию, все-таки иногда привозили с собой чернокожих рабов, но это бывало не так уж часто, да и к тому же среди рабынь очень редко попадались такие красивые чернокожие девушки. Когда я взял ее за руку, маленькая Обезьянка отскочила от меня: я был женщиной и незнакомкой. Но затем она узнала во мне своего нового владельца и улыбнулась, хотя и выглядела, что и понятно, весьма смущенной, ибо сочла мое поведение довольно странным. Я жестом показал на термы, спрашивая ее, все ли в порядке. Она широко улыбнулась мне и энергично закивала.
Обезьянка, как ей и приказали, уже ожидала меня на углу улицы, безмятежно рассматривая прохожих. Многие из них замедляли шаг или останавливались, чтобы тоже бросить на африканку взгляд, потому что хотя торговые караваны, которые прибывали в Констанцию, все-таки иногда привозили с собой чернокожих рабов, но это бывало не так уж часто, да и к тому же среди рабынь очень редко попадались такие красивые чернокожие девушки. Когда я взял ее за руку, маленькая Обезьянка отскочила от меня: я был женщиной и незнакомкой. Но затем она узнала во мне своего нового владельца и улыбнулась, хотя и выглядела, что и понятно, весьма смущенной, ибо сочла мое поведение довольно странным. Я жестом показал на термы, спрашивая ее, все ли в порядке. Она широко улыбнулась мне и энергично закивала.
Итак, я потащил ее теперь к женским термам; разумеется, для знатных женщин приводить с собой рабынь было обычным делом, пусть даже и чернокожих. Мы с Обезьянкой разделись в apodyterium и затем вместе отправились дальше. Прошло уже достаточно времени, так как Робея находилась в самой дальней комнате, balineum, плавая после ванны в бассейне с теплой водой, так же лениво и томно, как и тогда, когда я увидел ее впервые. Однако было очевидно, что и ее тоже подруги сторонятся, потому что женщины и девушки позволили Робее занять целиком весь дальний конец бассейна — тот темный и дальний уголок, где она когда-то предлагала мне развлечься.
Позаботившись о том, чтобы Робея не заметила меня, я показал Обезьянке очередную жертву и снова при помощи жестов отдал распоряжения. Она должна самым соблазнительным образом подплыть к Робее и согласиться на все, что ей предложит эта дама. Затем, после того как Обезьянка исполнит свое предназначение, она должна поспешить в apodyterium, быстро одеться и покинуть термы, на этот раз снаружи буду ждать я. Обезьянка покивала головой и грациозно скользнула в воду, тогда как я вернулся в apodyterium и в самый последний раз за этот день облачился в наряд Юхизы.
Я томился в ожидании на улице; время, казалось, текло необычайно медленно. На самом деле все произошло довольно быстро. Я смог расслышать отчетливую суматоху внутри терм — женские вопли, топот ног, плач детей и крики слуг — за пару минут до того, как Обезьянка торопливо выскочила из Дверей, все еще натягивая на себя что-то из верхней одежды. Предупреждая мои вопросы, маленькая чернокожая девчушка расплылась в широкой белозубой улыбке и закивала.
Теперь уже не торопясь, я отвел Обезьянку к нашему последнему месту назначения, в самый бедный район на окраине города. Гудинанд как-то показал мне свой дом, но никогда не приглашал меня зайти — он стыдился своей грязной и убогой лачуги. Я велел Обезьянке войти внутрь и отдал ей свой кошель. Затем я осторожно поцеловал ее в знак благодарности в эбеновый лоб, махнул рукой на прощание и проследил, как девушка вошла в дом.
В кошеле находились несколько серебряных siliquae, которые я специально отложил для этого случая, и servitium Обезьянки, теперь уже подписанный и мной тоже. Моя запись была сделана на старом наречии готическим шрифтом: «Máizen thizai friathwai manna ni habáith, ei huas sáiwala seina lagjith faúr frijonds seinans».
Я никогда не встречал старую больную мать Гудинанда и даже не знал, умеет ли она читать. Но вдова должна обрадоваться деньгам, и, уж конечно, кто-нибудь из соседей сможет перевести для нее оба документа. В servitium говорилось, что отныне эта достойная женщина является законной владелицей рабыни, которая будет заботиться о ней вместо погибшего Гудинанда. Другой документ напоминал ей то, что мать Гудинанда (если она была истинной христианкой) должна была и так знать: «Никто не заслуживает большей любви, чем тот, кто отдал свою жизнь за друга».
* * *Я вернулся в deversorium, переоделся в одежду Торна и собрался уже насладиться заслуженным отдыхом в свой комнате, когда пришел Вайрд в сильном подпитии, его усы и борода топорщились во все стороны. Он взглянул на меня налитыми кровью глазами и сказал:
— Без сомнения, ты уже слышал, что дракониха Робея и ее змееныш Джаирус мертвы.
— Нет, fráuja, я пока еще не слышал, но от души надеялся на это.
— Они умерли во время купания, но не потому, что утонули. Похоже, оба скончались почти одновременно, хотя и в разных термах.
— Я ожидал, что услышу это.
— Они умерли при весьма любопытных обстоятельствах. И что особенно странно, при похожих обстоятельствах.
— Я рад слышать это.
— Говорят, что на лице Джаируса застыла ужасная гримаса, что его тело все было перекручено и лежало в луже собственных нечистот. Говорят, что рот Робеи был также раскрыт от ужаса, что от конвульсий ее тело чуть ли не завязалось узлом и что она плавала в бассейне balineum, который стал коричневым от ее нечистот.
— Чрезвычайно рад услышать это.
— Странно, в свете произошедшего сегодня, что священник Тибурниус все еще жив.
— Мне самому жаль, что он жив. Но я подумал, что будет неосмотрительным с моей стороны разом избавить Констанцию от всех, кто творит зло. Я оставлю священника на суд Господа, которому, как этот лицемер заявляет, он служит.
— Немного же он может послужить ему с этих пор. По крайней мере, на людях. Полагаю, что всю оставшуюся жизнь Тибурниус станет скрываться за запертыми и охраняемыми дверями.
Когда я ничего не ответил на это, а только усмехнулся, Вайрд задумчиво почесал свою бороду и сказал:
— Итак, вот для чего тебе понадобились все наши деньги. Но, во имя мстительной каменной статуи Мития[133], мальчишка, что ты купил на эти деньги?
— Ну, я кое-что приобрел у египтянина-работорговца.
— Что? Ты купил раба-гладиатора? Нанял sicarius?[134] Но говорят, что на обоих трупах не было никаких следов насилия.
— Я купил venefica.
— Что?! — От изумления Вайрд почти протрезвел. — Что тебе известно о venefica? Откуда ты узнал?
— Я по натуре своей очень любознательный, fráuja. Всем вокруг интересуюсь. Я узнал, что некоторых рабынь с младенчества кормят определенными ядами. Сначала им дают совсем немного, затем увеличивают дозы. К тому времени, когда рабыни достигают девичества, их собственные тела привыкают к этим веществам и те не причиняют им вреда. Однако накопленный яд настолько опасен, что мужчина, который делит постель с venefica, — и любой, кто отведает ее соков, — сразу же умирает.
Тихим голосом Вайрд произнес:
— И ты купил одну venefica. И подарил ее…
— Да, я купил совершенно особую рабыню. Эту девочку, как и большинство venefica, кормили аконитом, потому что у этого яда нет неприятного привкуса. Но ее еще всю жизнь кормили и elaterium. Если ты не знаешь, fráuja, этот яд получают из небольшого растения, которое называется «бешеный огурец».
— Иисусе, — произнес Вайрд, глядя на меня с каким-то благоговейным ужасом. — Ничего удивительного, что они умерли такой отвратительной смертью — треснули, как огурец.
Теперь Вайрд окончательно протрезвел и, похоже, ему было не по себе.
— Скажи мне, мальчишка, ты решил оставить себе эту venefica?
— Не беспокойся, fráuja. Она выполнила здесь свою работу, а я свою. Больше она мне не нужна. Я предлагаю нам с тобой поскорее отправиться куда-нибудь еще. Как только мы упакуем вещи и закончим все приготовления, я с радостью покину Констанцию. Навсегда.
ОБИТЕЛЬ ЭХА
1
Остаток осени, всю зиму и бо́льшую часть весны я работал усерднее, чем прежде, — держал данное Вайрду обещание, — стараясь добыть побольше шкур, рогов горных козлов, бобровых струй. Разумеется, мало кто из охотников смог бы угнаться за Вайрдом. Он по-прежнему далеко превосходил меня в знании леса и мастерстве охоты. Однако я начал замечать (и сам Вайрд признавал это с грустью и досадой), что преклонный возраст давал о себе знать, так что теперь его зрение оставалось по-прежнему острым только при ярком дневном свете.
— Во имя отца всего сущего Вотана, — ворчал он, — вот что я хочу знать: стали бы люди молиться о долголетии, если бы толком представляли себе, что значит стареть.
Таким образом, ежедневно, как только начинали сгущаться сумерки, я откладывал в сторону пращу, Вайрд давал мне свой гуннский лук, и я продолжал охотиться дольше, чем это мог сделать он сам. Постепенно я наловчился весьма неплохо обращаться с этим оружием, однако так никогда и не сравнялся в умении с Вайрдом. Итак, я продолжал охотиться еще час или два и приносил добычу, из которой мы готовили себе ужин.
За все это время при помощи пращи и лука Вайрда (а однажды даже при помощи своего короткого меча: в тот раз я остановился в чаще, чтобы передохнуть, а один горный козел, особенно любопытный или особенно глупый, подошел поближе, чтобы рассмотреть меня) я убил хотя бы по одному разу всех зверей, какие там только водились… кроме двух. Поскольку я так никогда и не приобрел удивительной сноровки Вайрда натягивать тетиву, выхватывать и выпускать стрелы одну за другой, именно он всегда поднимал из берлоги спящего медведя, а затем одной последней стрелой метко поражал зверя, когда тот выходил. И еще, хотя богатый и густой зимний мех волка по цене приравнивался к меху росомахи, Вайрд Друг Волков не позволял мне убивать их.