Айрис Мердок
ЧЕСТНЫЙ ПРОИГРЫШ
Джанет и Рейнольдсу Стоун
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
— Джулиус Кинг.
— Звучит так, будто бы его имя ввергает тебя в глубокие размышления.
— И оно в самом деле ввергает меня в глубокие размышления.
— Он не святой.
— Да, не святой, но…
— Но что?
— Он в Англии.
— Я знаю.
— От кого?
— Аксель сказал.
— Никогда не подозревала, что Аксель с Джулиусом знакомы.
— Что не странно, имея в виду характеры и Джулиуса, и Акселя.
Сидя в саду своего дома по адресу: Прайори-гроув, Лондон, Ю-3, 10, Хильда и Руперт Фостер праздновали, распивая бутылку полусухого шампанского, двадцатилетие своей свадьбы. Хильда — уже чуть располневшая прехорошенькая женщина — вольготно раскинулась, выставив загорелые коленки из-под подола короткого, свободного кроя оранжево-золотистого платья. Ноги ее были босы. Волнистые темные волосы прошиты кое-где тонкими прядками седины.
Ее муж, сохранивший в лице что-то мальчишеское, крупный и сильный, только недавно после ее уговоров исключивший из своего гардероба шорты, сидел, расстегнув рубашку и подставив грудь солнцу, надеясь, что красноватая кожа приобретет наконец желаемый коричневый цвет. Его густая светлая шевелюра с годами выцвела, волосы потеряли блеск и стали сухими, но все-таки не оставляли сомнений в том, что растут на голове природного блондина.
Супруги красиво смотрелись вместе. Всегда готовые помочь другим, они и себе не отказывали в тратах на удовольствия. Последним, все еще ощущаемым как новинка, приобретением был небольшой плавательный бассейн — сверкающий блестками искр синий квадрат в середине огороженного, прямоугольной формы сада. Окружали сад старые красно-кирпичные стены с укрепленной на них решеткой, увитой пышно цветущими сейчас стеблями «альбертинок» и «белых малышек». Запах роз смешивался с запахом ромашки, которую Хильда пыталась выращивать в желобках между вымостившими сад плитами.
— А кто рассказал тебе? — спросил Руперт.
— «Ивнинг стэндард».
— Ну разумеется. Джулиус ведь теперь знаменит. О нем столько писали, когда он решил устраниться от всех этих дел, связанных с производством бактериологического оружия.
— А чем конкретно занимался Джулиус?
— Нервно-паралитическими газами. И разновидностью сибирской язвы, против которой бессильны антибиотики.
— Все вы в восторге, оттого что Джулиус с этим покончил. А я ставлю ему в вину, что он в это ввязывался.
— Чтобы найти противоядия, надо сначала изучить яды.
— Ненавижу эту дурацкую присказку. Ею оправдывают столько зла!
— В науке, Хильда, нет жестких границ. Стремясь принести пользу или просто исследуя увлекательную проблему, ученый-биолог иногда натыкается на что-то, пригодное для военных. Но это не может сразу же погасить его любознательности. Кроме того, уж лучше временный паралич, чем тела, разлетающиеся на куски.
— Для меня это неубедительно. Я думаю, что биологу стыдно иметь отношение к производству оружия. Многие вызываемые им болезни вовсе не временные. И если уж выбирать, я предпочла бы разлететься на куски.
— При этом иногда выживают, но остаются обрубками.
— Ой, Руперт, хватит споров. Слишком жарко, и я не могу шевелить мозгами. А тебе, как я вижу, ужасно хочется защитить Джулиуса.
— Джулиус не нуждается в защите: он поступил в соответствии с принципами.
— И вам, мркчинам, кажется, что это все оправдывает! Он ничем не пожертвовал. Он крупный биохимик и может получить работу где угодно. Кроме того, у него есть средства. Кстати, откуда они? Он получил их в наследство?
— Да. Насколько мне помнится, он из семьи банкиров. Но не забудь, что в Южной Каролине у него была изумительная лаборатория, любое необходимое оборудование и неограниченное финансирование. Как, кстати, называется это место, где он работал?
— Диббинс. Диббинс-колледж — этот адрес я не забуду до конца своих дней.
— В связи с Морган?
— Да. Правда ли, что всю его работу финансировали военные?
— Правда. Хотя в лаборатории занимались и не только бактериологическим оружием. Джулиус с интересом участвовал в массе других проектов. В обедневшей старушке Европе он уже никогда не получит таких условий.
— Ну, он не обязан жить в обедневшей старушке Европе. И журналистам он заявил, что уволился, потому что продолжать эту работу ему стало скучно. О принципах речи не было. Принципы сочинили возвышенно мыслящие друзья.
— Джулиус ироничен. Он не станет распахивать душу газетчикам.
— Мне его заявление понравилось. И я совершенно уверена, что скука может подвигнуть Джулиуса на что угодно.
— Ты намекаешь на его роман с твоей обожаемой младшей сестрой?
— Ничуть. Я вовсе не имела в виду Морган. Возможно, там как раз все было серьезно.
— Для нее — безусловно.
— Да. А вот в чувствах Джулиуса я так и не разобралась. Письма Морган были полны эмоций и очень малоинформативны.
— И все-таки что же произошло у них в этой Южной Каролине? И кто на самом деле кого бросил?
— Не знаю, Руперт. Дождемся моей обожаемой младшей сестры, и она, без сомнения, просветит нас.
— Интересно, а знает ли Морган, что ее бывший любовник тоже окажется в Лондоне?
— Да… очень странно, что они оба приедут едва ли не одновременно.
— Может, они решили встретиться в Лондоне?
— Нет. Морган уверена, что разрыв окончателен. Об этом она как раз пишет ясно. И мне кажется, что расстались они уже довольно давно. Понятия не имею, в курсе ли Морган, что Джулиус приезжает. Это может стать потрясением.
— В особенности если хочешь забыть свое чувство.
— Подожди. Мы ведь еще не знаем, кто тут кого хочет забыть.
— Но им вовсе не обязательно сталкиваться. Морган, конечно же, будет жить тут, у нас. Но если Джулиус позвонит мне, я приглашу его к себе в клуб. Да, а знает ли Таллис, что Джулиус приезжает?
— Сомневаюсь. У него никаких контактов с миром Джулиуса, и он не читает вечерних газет по причине их несерьезности. Знает ли Таллис о приезде Морган? Вот в чем вопрос!
— Морган не написала, что сообщила ему об этом?
— За весь последний год она вообще ни разу не упомянула его имени.
— Гм, думаю, Таллису все же надо дать знать. В конце концов, они с Морган женаты. Она по-прежнему миссис Таллис Броун.
— А я думаю, лучше подождать Морган и понять, что она собирается делать.
— Возможно, она вернется к Таллису.
— Если он примет ее после двух лет незапланированной отлучки и бурного романа.
— Таллис простит ей все, что угодно, и ты это знаешь, Хильда.
— «Простит»! Что толку в прощении. Морган необходим сильный мужчина, руководитель.
— Все ее вещи так и остались у Таллиса?
— Да. Он не позволил мне забрать их.
— Предполагая, вероятно, что ее дом по-прежнему там.
— Трогательно. Но не слишком разумно.
— Или, напротив, предусмотрительно.
— Если он хочет ее видеть — да. Все материалы по работе над книгой об этой глос…
— Глоссматике.
— Ну и словечко! Какая умница Морган. Понимать, что оно значит, — это уже немало.
— По-моему, мы должны отказаться от всякой предвзятости. Если Морган проявит готовность вернуться к мужу, необходимо всячески поддержать ее. Не нам судить, какие раны заживают, а какие — нет.
— Согласна. Но знаешь, мне не представить Морган под мужним кровом после всей этой бури чувств в Южной Каролине. А с другой стороны, почему бы и нет? Но прошу тебя, Руперт: ни слова Таллису. Мы ведь даже не знаем, поселится ли Морган в Лондоне. Может, она еще куда-то собирается.
— У нее будут трудности с работой. Биологи нужны повсюду, а вот филологи с уклоном в философию, пожалуй, излишняя роскошь для современного мира.
— А ведь началось все с филологической конференции. Она познакомилась с Джулиусом на второй день. И в результате, поехав на две недели, осталась там на два года. И виноват в этом ты.
— Что могло быть естественнее, чем попросить бывшего однокурсника уделить толику внимания моей свояченице, ненадолго заехавшей в их края!
— А попытается ли Таллис увидеть Джулиуса? Ведь они никогда не встречались. Я прав?
— Думаю, и не слышали друг о друге, пока Морган не сошлась с Джулиусом. Но неужели ты считаешь, что Таллис захочет явиться к Джулиусу и выступить в роли оскорбленного супруга? Это как-то не вписывается в его образ.
— Не вписывается. Но он может прийти к нему просто из любопытства. Чтобы увидеть человека, разрушившего его брак.
— Но ты же всегда говорила, что вины Джулиуса тут нет. Утверждала, что Морган и Таллис все равно шли к разрыву.
— А ты всегда спорил. У тебя слишком сентиментальное отношение к браку.
— Слышать такое из твоих уст! Да еще и сегодня!
— Хорошо, просто сентиментальное. О любых парах ты говоришь не иначе как с придыханием. Даже когда эта пара — Аксель и Саймон.
— Я верю, что они счастливы. Если ты это хотела сказать — все верно. И я хочу, чтобы их счастье продолжалось. Если ты это хотела сказать — тоже верно.
— А ты уверен, что Саймон — гомосексуалист? — Да.
— Что ж, он твой брат: тебе виднее.
— Я и Акселя знаю очень давно. Сначала студентом, потом сослуживцем по департаменту. И я почти не сомневаюсь, что у этой пары все в порядке.
— А где Аксель познакомился с Джулиусом?
— Они в одно время учились в аспирантуре. Мы тогда все втроем были в Оксфорде.
— Как странно, я и забыла, что Джулиус оксфордец. В нем столько экзотического, иностранного. Но какой скрытный Аксель: ни разу не упомянул об этом знакомстве. Похоже, все голубые немножко себе на уме.
— Душечка Хильда, гомосексуальность вовсе не формирует всех черт характера. Аксель из тех, кто чаще молчит. А эта тема почему-то не всплывала. Да, Аксель у нас молчун. Вот Саймон — болтунишка. Кстати, он приходил сегодня плавать?
— Да, поплескался вволю как раз перед ланчем. Мы немного поговорили. Приятно, что теперь, благодаря бассейну, Саймон приходит чаще.
— Он понял, что они приглашены сегодня вечером?
— Разумеется. Но они, как всегда, опаздывают.
— Не забыть посоветоваться с ним о переоборудовании ванной.
— Его вкусы по части убранства ванных достаточно странные для специалиста по восемнадцатому веку. Милый старина Саймон. Помнишь, как дивно они смотрелись с Морган в день нашей свадьбы? Прямо не верится, что и впрямь прошло двадцать лет, да, милый?
— Они были еще детьми. А ты уже строила планы их поженить.
— Конечно. Ведь это были моя сестра и твой брат. Немного отдает кровосмесительством, но вообще было бы славно.
— А они в самом деле ладили друг с другом.
— Да. Но однажды, позднее, я расспросила Морган, о чем это они так таинственно шепчутся, и выяснилось, что Саймон рассказывал ей о своих гомосексуальных подвигах. Думаю, секс был у них главной темой. Морган жаждала знать подробности. Подозреваю, ей и самой пришлась бы по душе роль авантюрного юнца, из тех, что высматривают себе пару около «Пикадилли-Кольцевой».
— Хильда!
— Руперт, будь добр, вызволи этого шмеля из бассейна. Спасибо. Насекомым следовало бы иметь лучший инстинкт самосохранения. Надеюсь, наш ежик не свалится в воду. Как ты думаешь, есть у ежиков здравый смысл? Скажи, это гадко, что мы пьем шампанское, не дожидаясь гостей?
— Вовсе не гадко. Нам позволено все.
— Наверное, это нечестно быть такими счастливыми?
— Совсем напротив. Это большая честь.
— Расположиться, словно дома, на блаженных небесах?
— Да, стать законными небожителями.
— Но разве это не делает нас чуть-чуть эгоистами?
— Делает. Но давай простим себе это. Во всяком случае сегодня.
— Принято. Руперт, это ведь потрясающе, что после стольких лет тебе все еще нужна только я. Почти все твои сверстники бегают за молоденькими, а ты не прячешь обручального кольца и продолжаешь писать мне любовные письма.
— Не менее потрясает и то, что ты бережешь их.
— И ведь я старше тебя…
— Не думай об этом, Хильда. Вовсе не старше.
— А ты не забыл в этом месяце послать взнос в «Помощь Оксфорда голодающим»?
— Мне ясен ход твоих мыслей. Нет, не забыл.
— Конечно, ясен. Глупо, наверно, испытывать чувство вины оттого, что тебе повезло.
— Еще шампанского, дорогая? Какая все же немыслимая жара. Я просто взмок. Пью слишком много, а, Хильда?
— Мы оба перебарщиваем с выпивкой. И, конечно, это не прибавляет стройности. Я так надеялась на бассейн…
— Плавание освежает душу, но, боюсь, не спасает талию. Как бы там ни было, спиртное помогает при бессоннице. Какое счастье, что я счастлив. Будь это иначе, бессонница стала бы сущим кошмаром.
— Какое дивное солнце. Руперт, я рада, что мы не поехали в Пемборшир.
— Ну нет, в коттедже сейчас славно. Хотя и здесь, в саду, сегодня — словно за городом.
— Глупо было, наверное, приглашать Саймона с Акселем на этот вечер.
— Почему же? Прекрасный повод, чтобы собраться всей семьей.
— Аксель противник семей. Он из тех голубых, кто предпочитает не вспоминать о естественных отношениях.
— Но не мог же я пригласить Саймона одного! Они супруги-неразлучники.
— Мне кажется, Акселю неприятно видеть нормальную счастливую семью. Он предпочел бы, чтобы все мужчины бросили всех женщин.
— Глупости, Хильда. Он, напротив, строг и полон уважения к приличиям. Вспомни: его шокировало, что Морган бросила Таллиса.
— Ну это потому, что он любит Таллиса и не любит Морган.
— Допустим. Но тебя он любит.
— Я знаю это. Он дьявольски ироничен, но мил. Ты думаешь, их ménage с Саймоном будет долгим?
— Почему бы и нет? Он длится уже три года. А следовательно, способен длиться и дольше.
— Все эти связи между геями такие непрочные.
— Только лишь потому, что общество усложняет их жизнь. Гетеросексуальные отношения ограждены институтом брака и необходимостью потомства. Не будь этого, они оказались бы столь же непрочными. Так что, если люди подходят друг другу, почему бы им и не оставаться вместе?
— А как ты считаешь: не будь у нас одобрения общества, мы оставались бы вместе все эти годы?
— Думаю, да, возлюбленная жена моя. А ты как полагаешь?
— Так же. Мы с тобой думаем одинаково! Но мы, как уже было установлено, особый случай. И во многом так схожи. А Аксель и Саймон разные. Думаю, что жить с Акселем очень трудно. Он мрачный и замкнутый. А Саймон так на все реагирует, часто ребячлив, любит удовольствия. Говоря «удовольствия», я не имею в виду ничего плохого. И потом: все голубые имеют склонность обострять отношения. Не знаю ни одного, кого к этому не тянуло бы.
— Любое утверждение, начинающееся со слов «все голубые…», изначально лживо. Оно из серии «все мужья…». Например «все мужья за сорок изменяют женам».
— Наш пример опроверг это утверждение. Насколько я могу судить, Аксель командует Саймоном.
— Есть люди, которым нравится, чтобы ими командовали.
— Да, вероятно. К тому же Саймон намного моложе. Слава богу, что наш союз абсолютно демократичен. Они, я подозреваю, жестоко ссорятся каждый вечер.
— Не понимаю, почему ты так думаешь, Хильда. И потом, можно жестоко ссориться каждый вечер и все же любить.
— Слава богу, что мы не ссоримся каждый вечер. Для меня это было бы доказательством отсутствия любви.
— Браки бывают разными.
— Ты неисправимо великодушен, Руперт.
— Мне кажется, проблемы этой пары прямо противоположны. Они настолько заняты друг другом, что едва замечают что-либо вокруг.
— К вопросу об институте брака и потомстве. Полагаю, наш сын едва ли почтит нас сегодня своим присутствием?
— Разумеется, я пригласил его. И, разумеется, он никак не откликнулся.
— Он не придет.
— Не придет.
— Ох, Руперт! Не написать ли тебе снова в Кембридж?
— Мне больше нечего им сказать. И заметь: до сих пор они очень терпимо воспринимали все выходки Питера.
— А то, что он не сдал экзамены за первый курс, не страшно?
— Не очень. Если, конечно, он согласится вернуться к занятиям в октябре.
— Он знает, что совсем не обязан заниматься классикой. Может выбрать и что-то другое.
— Он возражает не против специальности, а против университета как такового.
— Невероятно! Кембридж в его возрасте — ведь это сказка. Быть девятнадцатилетним первокурсником, иметь массу друзей…
— Не было массы друзей, пойми ты, Хильда! Молодежь вовсе не дружит сейчас, как дружили мы. Дружба вышла из моды. Когда я в его годы был в Оксфорде, у меня были сотни друзей.
— И ты до сих пор сохранил почти всех. Я все понимаю. Хоть бы у него появилась девушка! Я надеюсь, он не готовится унаследовать вкусы своего дяди. А все-таки почему Питер не прижился в Кембридже? Сколько раз мы пытались ответить на этот вопрос!
— Думаю, дело не в частностях. Кроме того, у него свой взгляд на мир, взгляд, который с трудом умещается в нашем сознании.
— Не понимаю я современную молодежь. В чем смысл их ухода от жизни? Ты это понимаешь?
— Они яснее нас видят несправедливость общества.
— Это всегда было свойственно молодежи. Но прежде совсем не уничтожало joie de vivre. Мы тоже отвергали общество и все же танцевали на балах!
— По правде говоря, мы ничего не отвергали, Хильда. А joie de vivre нередко ведет к безответственности и компромиссам. Нынешние ребята, видя, насколько несовершенна действующая система, стремятся как-нибудь ощутимо выразить ей свой протест. Не забывай, что поколение Питера — первое, которое реально представило себе возможность тотальной гибели, и первое, целиком выросшее в отсутствие Бога.