Раздался грохот, и Хильда испуганно вскрикнула. Питер изо всех сил швырнул бокал, и тот разбился о дальнюю стенку бассейна. Круто повернувшись на каблуках, Питер исчез в дверях гостиной и со стуком захлопнул их за собой. Хватаясь за выскальзывающие ручки, Хильда раскрыла створки и бросилась вслед за ним. Приговаривая «так, так, так», Морган налила себе еще виски.
Обогнув бассейн, Руперт принялся собирать разлетевшиеся по плиткам осколки.
— Руперт, я виноват и прошу извинения, — сказал Аксель.
— Не за что. Виноват Питер. Я уже просто не понимаю этого мальчика.
— Выпей, Руперт, — сказала Морган. — Сейчас без этого не обойтись.
— Спасибо.
— Нет, виноват не Питер, — медленно произнес Аксель. — Во всяком случае, вина не полностью на нем. Мне нельзя было так терять самообладание. А дело в том, что какие-то из его слов справедливы и больно меня задели.
— Но не хотите же вы сказать… — начала Морган.
— Возможно, мне и следует оповестить весь Уайтхолл. Но я этого не сделаю. Поехали, Саймон. Руперт, мне искренне жаль.
Пройдя по дорожке, Аксель исчез за стеклянной дверью.
Со словами «О господи, господи» Саймон двинулся уже было за ним, но, сказав: «Подожди-ка», Морган взяла его за плечи, осторожно сняла с головы корону из роз и положила ее на стол. Потом прильнула к его щеке:
— Не расстраивайся, голубчик Саймон.
— Милая! — Саймон, прощаясь, помахал рукой и побежал следом за Акселем.
Руперт сел.
— Не грусти. — Морган слегка прикоснулась к его волосам. — Молодежь удивительно жестока. Но просто потому, что ничего не понимает. Я думаю, эти юнцы действительно не понимают, как несчастны и уязвимы все человеческие сердца.
— Мы с Хильдой не справились со своей задачей, — сказал Руперт.
— Глупости. Просто сейчас вы меньше, чем кто-либо, в состоянии помочь Питеру.
— А ты, Морган, попробуешь? — спросил Руперт. — Ты в самом деле попробуешь за него взяться? Я уверен: ты до него достучишься.
— Разумеется, я попробую, — улыбнулась Морган. — Ведь наставление юношества — моя профессия. Я просто обязана найти ключ к юному Питеру.
— Господь да благословит тебя…
— Если не возражаешь, я пойду посмотрю, как они там. Стыдно сказать, но я беззастенчиво наслаждалась всей сценой. Такие яростные вспышки просто приводят меня в экстаз.
Оставив его в одиночестве, она кошкой скользнула в дом: влажный рот приоткрыт, глаза горят от возбуждения.
Руперт прижал ладони к лицу. Глаза оставались открыты, и сквозь пальцы видны были осколки стекла, поблескивающие на дне бассейна. Он с трудом удерживался от слез. Зрелище полыхнувшей рядом с ним ярости принесло боль. Слова Питера, слова Акселя. Очень похоже, что Аксель правильно распознал страх Питера перед соревнованием. В любом случае, шевелилось в глубине души Руперта, прежде всего виноват я сам. Успокоиться, думал он, необходимо успокоиться. Попробовать набраться мудрости. Он всегда был чересчур суров с Питером. Зачем было сегодня читать ему наставления? Нужно было просто обнять его, ведь все в мире меркнет рядом с бесспорным проявлением любви. Но это проявление любви как раз и было недоступно Руперту. Положить руку на плечо Питера — и то казалось каким-то искусственным жестом.
Как сделать, чтобы сын почувствовал всю нежность, переполняющую его сейчас так, что грудь разрывается, прямо как от физической боли? Любовь… Любовь — ключ ко всему. Может быть, написать Питеру? Но дано ли письму повернуть этот ключ, и не застынет ли перо в руке? «Дорогой Питер, мне хочется, чтобы ты знал…» Любовь — необходимый ключ. Но Руперт понимал, что воспитание и общество, заставлявшее его держать спину и неуклонно, последовательно продвигаться по пути успеха, отучили его от ясного и понятного языка любви. Там, где нужны были жесты, эмоции и порывистость, позволяющие смести все барьеры, он застывал, словно скованный холодом. Где-то должна быть тропа, сказал он себе, должна быть тропа, которая приведет к любви. Но тропа, по которой он мог бы пройти, была где-то в горах: крутая, обрывистая, бесконечно петляющая.
12
— Миссис Броун? — удивился Джулиус.
Он открыл дверь чуть пошире, и Морган переступила через порог.
— Прости, что пришла без предупреждения. Так, понадеялась, что застану. Вот, значит, где ты живешь!
Она начала осматриваться. Квартира была невелика, но прекрасно отделана. Небольшая спальня и примыкающая к ней ванная, просторная гостиная, хорошо оборудованная кухня с большим холодильником. Пол гостиной покрыт очень толстым желтым с коричневым индийским ковром. Низкие книжные полки идут вдоль стены по обе стороны электрического камина. На них две фигуры коней, китайские, зеленовато-желтые, похоже, подлинники эпохи Тан. Диван и кресла обиты чудесным светло-коричневым бархатом, на них разбросаны подушки с вышитым мелкими стежками узором из роз. Рыжеватого тона современные абстрактные полотна украшают стены. На стеклянном столе зеленая мраморная шкатулка для сигарет и аккуратная стопка научных журналов. Солнце просвечивает сквозь белую вуаль нейлоновых занавесок, обрамленных раздвинутыми и закрепленными с боков портьерами из тяжелой, темного цвета ткани. Двойное стекло приглушает звуки машин, доносящиеся с Брук-стрит.
— М-м-м, роскошно, — сказала Морган и, обернувшись, внимательно посмотрела на Джулиуса.
Он не улыбался. Не хмурился. Смотрел чуть рассеянно и устало.
— Что вам угодно, миссис Броун? — спросил он, бросив взгляд на ручные часы.
— Видеть тебя. Это странно?
— У меня нет желания размышлять по поводу вашего неожиданного прихода. К сожалению, я сейчас должен буду уйти.
— Можно побыть до твоего ухода? Ты не предложишь мне выпить?
— Нет, — сказал он после легкой заминки.
— Вы не особенно вежливы, профессор Кинг. Что ж, мне придется прибегнуть к самообслуживанию.
Пройдя в кухню, Морган обследовала шкафы, потом холодильник. В нем нашлось несколько бутылок датского пива. Поискав и не обнаружив ничего более крепкого, она взяла с полки открывашку, откупорила бутылку и наполнила стакан. Пригубила. Неприятное и очень холодное, а она и вообще терпеть не могла пива. Морган вернулась в гостиную, где не последовавший за ней в кухню Джулиус сидел на диване и читал «Таймс».
— Налить тебе пива, Джулиус?
— Нет, спасибо.
— А виски у тебя не найдется?
— Нет.
— Прежде у тебя всегда было спиртное. Молча взглянув на нее, он отложил газету:
— Думаю, ты пришла с какой-то целью. Вероятно, хотела мне что-то сказать. Я слушаю.
Она стояла напротив, держала в руках стакан. Взгляд скользнул по длинной линии его рта, перешел на лилово-карие глаза, странновато-светлые волосы.
— Господи, Джулиус, как ты красив! Он поднялся и отошел к окну:
— Ты пришла, чтобы сообщить мне это?
— Да. А какие возражения? Почему бы мне это и не сказать?
Джулиус отвернулся:
— Если б вы понимали, дорогая миссис Броун, до чего мне неприятен избранный вами жеманно-кокетливый тон, то, несомненно, выбрали бы иной стиль поведения.
— Жеманство не имеет ко мне отношения, — сказала Морган и поставила стакан на стол.
— У меня мало времени. Так что скажите наконец то, что хотели.
— Джулиус, я люблю тебя.
Он вздохнул и опять посмотрел на часы:
— Это все?
— Разве этого мало? Джулиус, выслушай меня, умоляю! Уйдя от тебя, я жила, как в тумане, и ничего не соображала. Но я думала о тебе беспрерывно. Дышала, ела, спала, плакала — все с мыслями о тебе. Возможно, мне было необходимо на время с тобой расстаться, чтобы понять, как много ты для меня значишь. Ты заставил меня уйти, сам знаешь, что заставил. Ты устроил мне испытание, и я как бы не выдержала его. Но, Джулиус, на самом деле я его выдержала. Если б ты знал, как я страдала, как, не переставая, плакала в этих жутких гостиничных номерах, как в душе без конца разговаривала с тобой. Твое отсутствие ощущалось как зверь, вцепившийся в бок и непрерывно меня грызущий. Там, на другом конце света, я тянулась к тебе постоянно, каждую минуту. И теперь я понимаю: ты главное, что было у меня в жизни, ты единственно важное, что было у меня в жизни, и если я хочу смотреть правде в глаза, то должна жить с этим знанием до конца своих дней. Даже если оно будет жечь меня, даже если оно меня убьет.
Вцепившись в стол, Морган трясла его. Стакан с пивом подпрыгивал и ездил по гладкой стеклянной поверхности. Джулиус взял его и аккуратно поставил на книжную полку, возле одной из лошадок.
— Ну и?
— Что ты хочешь сказать этим «ну и»? Джулиус, я люблю тебя, и ты мне необходим. Мне казалось, что я любила тебя там, в Южной Каролине. Я потеряла голову, полностью подчинилась этой любви. Ты сам тому свидетель. Я была полностью твоей, твоей, твоей. Но сейчас у меня такое чувство, что это было всего лишь начало, набросок. Сейчас я люблю тебя в сто раз больше и в сто раз лучше. Джулиус, я могу быть твоей рабыней.
— Ну и?
— Что ты хочешь сказать этим «ну и»? Джулиус, я люблю тебя, и ты мне необходим. Мне казалось, что я любила тебя там, в Южной Каролине. Я потеряла голову, полностью подчинилась этой любви. Ты сам тому свидетель. Я была полностью твоей, твоей, твоей. Но сейчас у меня такое чувство, что это было всего лишь начало, набросок. Сейчас я люблю тебя в сто раз больше и в сто раз лучше. Джулиус, я могу быть твоей рабыней.
— Мне не нужна рабыня.
— Джулиус, умоляю. Я прошу только об одном: не прогоняй меня. Мне просто необходимо видеть тебя. Позволь мне видеть тебя. Мы заново познакомимся. И если ты хочешь, чтобы я страдала, я буду страдать. Только позволь мне страдать рядом с тобой, у тебя на глазах, а не одной, я не могу больше быть одна…
— Я не хочу, чтобы вы страдали. Ваши чувства больше не представляют для меня интереса.
— Ты хочешь, чтобы я страдала. Будь это иначе, ты не вел бы себя со мной так, как сейчас.
— Попробуйте все же взглянуть на вещи трезво. — Он мерно чеканил слова. Не смотрел на нее. Отодвинув перламутрово-белый нейлон занавески, смотрел вниз, на потоки машин, движущихся по залитой солнцем Брук-стрит. — Я не просил вас приходить сюда. Не просил истязать себя у меня на глазах. Подумав хоть минуту, вы поймете, что действовали неправильно. У меня в самом деле нет больше желания вас видеть. Интерес прошел. И, как это ни неприятно, вам придется с этим смириться.
— Я сделаю все, что ты потребуешь, я понесу любое наказание. Джулиус, помоги мне снова найти дорогу к твоему сердцу, покажи мне эту дорогу, помоги мне, помоги.
— Вы заблуждаетесь. Страдание очаровывает и порой даже приносит пользу только в том случае, когда двое связаны между собой некими узами. При отсутствии этих уз оно выглядит жалким, нелепым и безобразным. Таким же абсолютно ненужным и бессмысленным, как и другие страдания, ежедневно испытываемые человеческими существами. Между нами нет больше уз, и все ваши признания вызывают во мне только чувство неловкости.
По-прежнему опираясь о стол, Морган молчала.
— Это из-за ребенка? — спросила она наконец.
— Ваш вопрос, безусловно, не вытекает из вышесказанного. Нет, я не пытаюсь мстить, если вы подразумевали именно это.
— Но ты… обвиняешь меня… из-за ребенка.
— Такая мысль не приходила мне в голову.
— Нет, приходила. Мне не вынести твоего осуждения…
— Неожиданный поворот мысли. Так вот: вы меня просто удивили. Женщина, получающая счастливую возможность родить ребенка и потом убивающая его, представляется мне очень странным феноменом.
— Прошу тебя, не употребляй это страшное слово. Должно быть, тебе действительно очень больно. Прости.
— Все это начинает меня раздражать. Насколько я понимаю, вы задали свой вопрос и вряд ли можете сомневаться в ответе.
— Ты начал все это… тогда, в Америке. Тебе просто приспичило заполучить меня.
— Употребляемые вами выражения кажутся мне на редкость безвкусными. Насколько я помню, заполучить вас было нетрудно. Прошу прощения, если это звучит не слишком приятно. Вы принуждаете меня к грубости, мне это, уверяю, неприятно. А теперь, можно попросить вас уйти? Мне нужно переодеться.
— Так переодевайся. Мне случалось видеть тебя в белье. Джулиус, разве тебе неясно, что просто так взять и избавиться от меня нельзя? Ты должен что-то для меня сделать. Вот сейчас мы разговариваем, и от твоих обвинений мне уже легче.
— Я был далек от желания обвинять. Вы здесь единственная, кем движут сильные эмоции.
— Мы можем, как и прежде, говорить о чем угодно. Ты мог бы рассказать мне о ДНК…
— Тебя нет дела до ДНК. Подобно многим женщинам академического толка, ты пользуешься легкой интеллектуальной болтовней в качестве инструмента для совращения.
— Ну так позволь мне совратить тебя. Давай начнем все заново. Я собираюсь съехать от Хильды и Руперта. Уже подыскала себе квартирку в Фулэме…
— Я, безусловно, не буду в числе ее посетителей.
— Джулиус, ну признай же, что перед нами проблема. Неужели она тебя даже не интересует? Ты самое важное из того, что было у меня в жизни.
— Ты уже говорила это. А муж? Разве торжественные клятвы, которые ты когда-то дала ему, не важны?
— Стремясь заполучить меня в постель, ты не очень-то вспоминал об этих торжественных клятвах.
— Справедливо, но никак не влияет на нынешнюю ситуацию. Я не забочусь о них и сейчас. А так как больше не стремлюсь заполучить тебя в постель, то и передаю их всецело на твое рассмотрение.
— Это звучит забавно.
— У меня не было желания острить. Как тебе хорошо известно, я ненавижу самообманы. Ты пытаешься доказать, что охвачена небывалой страстью, а этого нет. Ты с легкостью можешь преодолеть свое чувство ко мне. Ты с легкостью можешь перенести интерес на собственного мужа. Предлагаю попробовать и то и другое.
— Почему ты на его стороне?
— Я вовсе не на его стороне. Я устал слушать твои бредни и думаю, что ты с большим эффектом выступила бы в другом месте.
— Мысль, что вы, двое, встретились, — невыносима. Что ты о нем подумал?
— Я не составил о нем никакого суждения. Мы виделись всего минуту. Его положение было невыгодным…
— Значит, ты все же составил суждение. И решил, что он… Как ты однажды сказал о ком-то в Диббинсе?.. «Драный веник».
— Похоже, что это твое мнение.
— Нет. Таллис личность. Или, во всяком случае, стоящая вещь. В каком-то смысле он не совсем человек.
— «Не совсем человек» не представляется мне интересным предметом для обсуждения.
— В постели он был просто ноль. Все происходило мгновенно.
— У меня нет ни малейшего желания обсуждать сексуальные возможности твоего мужа.
— Джулиус, с Таллисом все покончено. Ты, может быть, думаешь…
— Я не думаю.
— Все равно. Здесь конец.
— Если ты думаешь, что я помогу тебе при разводе, то заблуждаешься. Тебе придется подыскать кого-нибудь другого.
— Да у меня и в мыслях этого не было! Я на тебя рассчитываю в другом, и куда более важном.
— Не стоит. Я готов понять твою потребность разыграть спектакль и желание, чтобы я принял в нем участие. Чувство вины и растерянности влекут тебя к некоему ритуалу очищения, а может быть, и наказания. Но я не могу вам помочь, милая моя миссис Броун. Я не актер. Я всегда говорил вам правду. Объяснял, что мое влечение, скорее всего, преходяще и уж никак не заслуживает пышных наименований.
— Каждое твое слово укрепляет мои надежды.
— В таком случае вынужден, к сожалению, констатировать, что ты просто-напросто глупа. Глупость мне неприятна. Будьте добры, уйдите отсюда.
— Джулиус, помнишь это платье? — На Морган было белое в синий горошек платье без рукавов, с детским воротничком и слишком длинной по нынешней моде юбкой.
— Да. Оно было на вас в день нашей первой встречи.
— Значит, ты его помнишь!
— Случайно.
— Тогда ты сказал, что оно сексуально.
— Мода переменилась.
— Взгляни на туфли, на сумочку…
— Вы напрасно напоминаете мне о том, что прошло, выдохлось и мертво.
— А это ты помнишь? — Морган взяла с дивана номер «Таймс», положила его на стол, вытряхнула все внутренние страницы, а наружные начала складывать. Вдвое, вдвое, еще раз вдвое. Потом вытащила из сумочки пару ножниц. — Ты научил меня, как сложить и разрезать бумагу, чтобы из нее получилась замечательная длинная цепь.
— Но ты, похоже, забыла урок. И все эти воспоминания не выдавят из меня ни слезинки.
— Да, я неправильно сложила. Вот так лучше. А ты помнишь, как все это было тогда, в тот вечер? Мы прогулялись по кампусу и пришли к тебе в офис. А еще раньше я отправила тебе письмо, но ты ни слова не сказал о нем.
Было ужасно жарко. Ни слова не говоря, ты стал медленно складывать газетный лист. Потом принялся резать его, не сводя с меня глаз, и неожиданно я осознала, что мы уже начали заниматься любовью…
— Я не хочу, чтобы ты разрезала этот номер «Таймса». Я еще не прочел его.
— Ты все помнишь. Прошлого не отринуть. И мы все еще разговариваем. Прости, что я верю в магию. Большинство женщин верит. А обращаться к магии заставляет необходимость, глубокая, глубокая, глубокая необходимость. Ты говорил, что обожаешь это платье. Разве оно тебе больше не нравится?
— Пожалуйста, уходи.
— Тогда я сниму его.
Быстро отступив от стола, Морган стремительно расстегнула на спине молнию, и платье упало, оставив ее в очаровательной кружевной нижней юбке. Стоявший в полоборота к окну Джулиус обернулся, внимательно осмотрел ее.
— Видишь, тебе по-прежнему интересно, — мягко сказала Морган. — Прости мне это бесстыдство, но я люблю тебя, ты же видишь, как я тебя люблю.
— Почему бы и не взглянуть на полураздетую женщину, если она еще довольно молода и недурна собою, — сказал Джулиус. — А теперь надень платье и выйди вон!