– Князь-воевода! – вбежав в приказную избу, возбужденно, запыхавшись, крикнул стрелецкий сотник. – От Оки идет войско! Великая рать идет, Петр Семеныч!..
Урусов вскочил. Мигом мелькнула мысль, что Арзамас окружают разинцы, что им не пробиться... Конец!
– Сколь будет воров? – в волнении спросил он.
– Да что ты, да что ты! Какие там воры?! Царское войско в подмогу нам с Мурома, князь-воевода Петр Семеныч!
– Государево?! Во-он что! – Урусов сел и вытер ладонью покрывшийся потом лоб. – Во-он что-о! – соображая, медленно протянул он. – Иди, иди, матушка! Видишь сама, тесно. И я потеснюсь, – сказал Урусов вдове. – Вишь, еще войско идет, а ты тут про горенку... Не на век селиться. Какую-нибудь уж сама себе разыщи...
– Да ведаю, сударь мой, что тесно... – начала вдова Пекина.
Но воевода прервал ее.
– Иди, иди, матушка-а! – досадливо закричал он. – А ты тотчас беги к протопопу, – послал он сотника, – всем причтом чтобы с крестами встречали бы войско. Я сам на коне навстречу...
Арзамасские колокольни звонили торжественным звоном. Муромские ворота города распахнулись навстречу подходившему конному и пешему стрелецкому, солдатскому и рейтарскому войску. Конные и пешие ряды воинов растянулись больше чем на версту. Впереди подходившего войска ехал боярин Юрий Олексиевич Долгорукий. При встрече с крестным ходом боярин, сойдя с седла, приложился к кресту и принял благословение священника.
Увидев Долгорукого впереди подходившей рати, Петр Семеныч был от души обрадован, что ему придется служить со своим старым другом.
– Вот рад-то я видеть тебя, князь Юрий! – воскликнул Урусов. Он рванулся с объятиями к Долгорукому, но боярин, холодно отстранившись, лишь повитался с ним за руку и вскочил на своего гнедого жеребца.
Думный дворянин Федор Леонтьев и окольничий Константин Щербатов, ехавшие с боярином, тоже не проявили слишком большой горячности при встрече с Урусовым. Петр Семеныч был озадачен и даже смятен душою. С чего бы старый приятель и друг Долгорукий с ним обошелся так холодно?!
Перед собором, как водится, остановились отслужить молебен. Толпа дворян и воевод раздалась в обе стороны, пропуская высокого и надменного боярина, сухощавого, чернобородого, с сильною проседью, ни на кого не глядящего выпученными ястребиными глазами. За ним шел Урусов. Во время молебна они стояли бок о бок, но Долгорукий так усердно молился, что Урусов ему не решился задать никаких вопросов... Потом, прикладываясь ко кресту, Долгорукий спросил протопопа, где стать на постой... Урусов опешил: что-то боярин вздумал спрашивать протопопа?! Урусов уже решил поселить воеводу вместе с собой. Но вдруг протопоп предложил боярину место в своем доме, и Долгорукий тот час же согласился.
– Да, Юрий Олексич, покои тебе уж готовят! – воскликнул обиженный Урусов.
– Тебе бы, князь, ведомо было, что государь от воеводства тебя отставил и указал тебе ехать, не мешкав, в Москву, а город и войско ты на меня покинешь, – отрезал боярин. Он быстро пошел к своему коню и отъехал...
Воеводы соседних уездов, бежавшие от мятежников в Арзамас и жившие тут в безделье, потянулись толпою вослед за боярином.
Петр Семенович, смятенный, приехал к себе, в дом арзамасского купца Раздорина. Сам купец выехал, предоставив жилище воеводе, и вот уж недели две жил по соседству, у своего брата. Дом был удобный, устроенный, и Урусов, выезжая навстречу войску, указал освободить половину для нового воеводы. Теперь слуги таскали вещи Урусова в одну половину, очищая вторую для Долгорукого...
– Все назад, по места-ам! По местам, говорю! Эк, базар натворили какой! – закричал, входя в дом, Урусов.
Слуги кинулись все расставлять по старым местам.
– После поставите. Все пошли вон! – закричал воевода. – Вон!
Оторопелые слуги вмиг разбежались.
– Раздеваться! – крикнул Урусов.
С помощью холопа, такого же старика, как он сам, воевода скинул торжественный наряд и остался одетым по-домашнему. Он походил из угла в угол по своим приведенным в беспорядок покоям, потоптался возле стола, открыл наугад страницу часослова, прочел: «...да не убоишься, аще и смертию ти претит...» Воевода усмехнулся.
– Одеться! – позвал он. Он вдруг решил поехать в приказную избу, чтобы никто не подумал, что он растерялся от приезда боярина, не смеет по-прежнему править свою службу и сразу готов покориться ему да уехать.
С помощью старого слуги он обулся, надел кольчугу, накинул широкую ферязь {Прим. стр. 305}, через округлый живот опоясал сабельную перевязь. Он снял уж плеть с гвоздя, чтобы ехать, когда в дверь постучал алатырский воевода... {Прим. стр. 305}
– Ну, государь Петр Семеныч, грозен боярин приехал! – заговорил пришедший. – Там воеводы собрались у протопопа да в складчину напасли угощенье. Стол уставили – аж протопопица ахнула. Дивно! Меду, наливок сыскали – хоть впору царю. Двух гусей запекли, ухи наварили... А боярин как зыкнет, как топнет ногою, как зарычит, прости боже, зверь зверем: «Да что же вы, растакие-то дети, сюды от воров убежали для пьянства?! Всех, кричит, поверстаю в солдаты, с пищальми пехотой пошлю воевать! Города, кричит, побросали на срам государству и всем дворянам! Как драть посулы с живого и с мертвого, на воеводстве сидя, так – вы первые, а стоять за великого государя и за державу, за отчую честь – устрашились!..» Воеводы один за другого хоронятся от боярских глаз, а он кричит: «Вон! Чтобы духом вашим мне более не смердело! Ворья, мужиков забоялись, заячье племя!.. Поместья и вотчины от вас велит государь за срам отобрать!»
– А что же, и поделом! – в раздумье согласился Урусов. – Ведь я тут стою ради ратного дела и ради воров одоленья, а вы – будто крысы на стог в половодье залезли. Вот и выходит, что я тут все войско держу для вашего лишь бережения. И впрямь, города свои побросали. С ворами биться за государево дело не стали, а тут весь город объели, без дела лежа...
– И тебя он бранил тем же словом, сударь Петр Семеныч! – лукаво добавил алатырский воевода. – Кабы только нас, не так бы беда. За тебя нам обидно. «С окольничим, князь Петром, говорит, вы, как мыши, из городов убежали. Государево сердце, кричит, в кручину вогнали!» Так и срамил принародно. Что ты молвил сейчас про нас, а он про тебя то же слово!..
– Самого бы его под Синбирск – каков оказался бы победоносец?! – вдруг остынув, сказал Урусов.
– Вот то-то ведь и оно! Я так и сказал ему, сударь Петр Семеныч! От малолюдства ушли, мол. Кабы доволе войска, то не ушли бы. Мол, Юрий Никитич Барятинский под Синбирском разбит...
– А он?
– И слушать не хочет. Всех разогнал...
Во время этой беседы воеводы входили один за другим к Урусову. У них был растерянный и смущенный вид. Каждый из них по-своему жаловался на грубую выходку боярина, который отчитывал их, как приказчиков в вотчине или простых мужиков.
– Посмотрим, как сам станет биться! Два полка привел. Пусть посылает Леонтьева со Щербатым. Мы тут не напрасно сидели: для обороны устроили город; ему не придется теперь острожки строить, засеки ставить... Пришел на готовое да гордится собою! – говорили воеводы.
– Пусть боярин вокруг оглядится – тогда и увидит, что был неправ. А покуда мы станем всяк свое дело делать. Не то, за нашими вздорами, воры нас всех тут, как кур, переловят, – решительно остановил Урусов поток воркотни. – По своим местам, воеводы!
Подчиниться словам Долгорукого и уехать сейчас в Москву означало бы позабыть о возможности оправдания себя перед царем. Урусов решил во что бы то ни стало оставаться тут, не отдавать Долгорукому свое войско и доказать, что он тоже способен сражаться и побеждать, когда есть достаточно ратной силы. Все воеводы-беглецы были у него расписаны и ранее по полкам, но никто не заставлял их нести службу, и сами они что ни день забывали эту обязанность. С приездом боярина они сами хотели взяться за дело под рукою нового воеводы, отшатнувшись от Урусова. Но боярин обидел и оттолкнул их. Теперь они поневоле стали союзниками Урусова в их общем желании оправдаться перед царем и перед всею дворянской и боярской Россией...
Урусов и Долгорукий встретились лишь через два дня в приказной избе. Долгорукий по-прежнему сурово и сухо сказал, что вот уж два дня ожидает от окольничего передачи его войска и города.
– Ни войска, ни города я, боярин, тебе не отдам и сам никуда не поеду, – ответил Урусов. – Государь не ведал того, что тут, за Окою, творится, а кабы ведал, не указал бы мне бросить все... И ты – воевода бывалый, боярин. Тебе бы уразуметь, что не страха ради я ворам Алатырь покинул. Нежданная сила воров привалила. Не с малыми людьми от них устоять в таком худом городишке, вроде Алатыря. Ратную силу хранил я, когда отошел в Арзамас. Не то ты пришел бы – и Арзамаса не стало бы: тоже сожгли бы его, как Алатырь!
Долгорукий и сам понимал, что неожиданный размах крестьянских восстаний сделал невозможной борьбу против разинцев малыми силами, которые были высланы в прошлом месяце. Еще по пути от Мурома Долгорукий встретил в лесах немало дворян, которые вместе с семьями бежали в Касимов, Муром и в Москву. Беженцы в один голос твердили о наступившей кончине мира и о пришествии антихриста... Опытный в войне, воевода Долгорукий и сам хорошо понимал, что даже его сильных полков будет мало для борьбы и для усмирения края. Еще с пути, угадав обстановку, он отправил в Москву гонца, требуя нового подкрепления своего войска.
Долгорукий и сам понимал, что неожиданный размах крестьянских восстаний сделал невозможной борьбу против разинцев малыми силами, которые были высланы в прошлом месяце. Еще по пути от Мурома Долгорукий встретил в лесах немало дворян, которые вместе с семьями бежали в Касимов, Муром и в Москву. Беженцы в один голос твердили о наступившей кончине мира и о пришествии антихриста... Опытный в войне, воевода Долгорукий и сам хорошо понимал, что даже его сильных полков будет мало для борьбы и для усмирения края. Еще с пути, угадав обстановку, он отправил в Москву гонца, требуя нового подкрепления своего войска.
Долгорукий совсем не имел намерения погубить, опорочить и осрамить своего старого друга Урусова. Но надо было всех успокоить, добиться того, чтобы люди поверили, что не разинская сила, а только пустой, недостойный страх перед плохо вооруженными мужицкими скопищами разогнал воевод из их городов, что если бы воеводы были достаточно смелы, то давно уже задавили бы всякий мятеж. Потому Долгорукий и слушать не хотел оправданий Урусова, заранее зная, что все, что он скажет, будет вполне справедливо. Но признать правоту Урусова – это значило вслух признать силу Разина. А этого делать было нельзя.
– И в других городах от тебя пошло, – сурово сказал Долгорукий Урусову, – како ты, государев большой воевода, творишь, так и малые воеводишки по уездам... А ворище кричит: я, мол, всех воевод государевых побиваю! Барятинска в битве побил, а Урусов и сам убежал! – со злостью сказал Долгорукий. – Да где бишь еще у вас тут святой угодник, страстотерпец курмышский воевода? С чернью мятежною заедино вышел воров встречать хлебом-солью {Прим. стр. 308}, да так и остался бы с ними, лишь немилость от Стеньки почуял – и убежал... А куды убежал? В болото! Куды же еще? В Арзамас!.. В железы его заковать да послать за измену в Москву к государю! Во Фролову башню отдать палачу! – гремел Долгорукий на всю приказную избу.
– Послушай, боярин... – заикнулся Урусов.
– И нечего слушать, Петр Семеныч! Нечего слушать, князь! – оборвал Долгорукий. – Велел тебе государь к Москве ехать, и мой тебе добрый совет: не мешкав, туды поезжай...
– Как будут воры побиты, и пусть государь тогда меня казнит смертью за ослушание его святой воли, а покуда я не поеду. А курмышского воеводу я выдам тебе, посылай его к палачу. Я сам его в подполе в съезжей избе в колодах держу за его срамную измену...
– А как ты на воров изготовился?! – перебил раздраженнее прежнего Долгорукий. – Воеводы твои убеглые с утра до ночи, у протопопа в дому сойдясь, пьют вино да в шашки играют! Терюшинский воевода с пьяных глаз у лысковского воеводшу отбил!.. Арзамасских людей дотла разорили – кур, гусей, поросят поприрезали дивно сколько! Ропот вокруг... По всему Заокскому краю два воеводы лишь было добрых – в Верхнем да в Нижнем Ломове... Нижнеломовский за государеву честь свой живот положил: в малых людях напал на воров да их атамана нечистого саблей срубил... А его честную вдову пьяницы беглые с троими детьми в чуланчик загнали!..
«Поспела и тут, окаянная баба!» – с досадой подумал о воеводской вдове Урусов.
– Засеки да острожки наставили мы по пути от Алатыря к Арзамасу, боярин, – сказал он Долгорукому. – А в Арзамасе ныне дворяне сошли со всего Заочья. Я их коплю, да еще я с Мурома дорогу оберегаю, по которой ты с войском прошел... Да жду вестей, когда придет время на вора ударить. А время сие уж не за горами!..
С этого дня наступило в городе явное двоевластие.
Жители Арзамаса не знали, кому из воевод угождать. Некоторым больше нравился жестокостью нрава и гордостью «настоящий боярин» – Долгорукий. Другие были на стороне более мягкого и простого воеводы Урусова.
Нелады между воеводами отражались и на отношениях между их людьми: ратные люди, прибывшие с боярином, гнали со стен и от башен и городских ворот людей, подчинявшихся воеводе Урусову, а те отгоняли их, говоря, что сумеют без них постоять за город... На улицах, на торговой площади и возле церкви между людьми Урусова и Долгорукова возникали что ни час потасовки...
Через два дня после беседы с Долгоруким, первого октября, в праздник покрова богородицы, князь Петр Семенович даже в церковь пришел воровато крадучись и стал совсем в сторонке, не желая мешаться в толпу воеводской мелочи и в то же время не решаясь, как полагалось по чину, стать рядом с Долгоруким, от которого ждал какого-нибудь оскорбления... Он понимал, что Долгорукий затеет теперь принародный разговор возле церкви и станет при всех срамить его и требовать, чтобы он сдал свое воеводство... Но этого не случилось: прежде окончания церковной службы верный холоп вызвал Урусова из церкви...
Оказалось, что его ждет дворянин – посланец Барятинского с письмом о том, что князь Юрий Никитич выступил из Казани и движется на Симбирск со свежими силами. Барятинский выслал гонца почти от самой Казани, но в пути у того убили коня, и он тащился пешком, хоронясь от мятежных скопищ, потому ничего не мог сказать о том, где теперь войско Барятинского.
Барятинский еще ничего не знал, что теперь, по указу царя, подчинен Долгорукому, потому и сообщал о своем движении Урусову. Он собрался ударить на Разина от симбирской засечной черты и просил воеводу выйти со своим войском на соединение с ним возле Тогаева городка или Юшанска... Был уже покров день, а никто еще не вышел и даже не был готов к походу из-за того, что гонец опоздал...
Урусов решил выступать, ничего не говоря Долгорукому, вдвоем с Барятинским ударить на Разина, разбить воров и тем доказать свою правоту. Он тотчас вызвал своих ратных начальников, велел приготовить немедля походный запас сухарей и в два дня быть готовыми к походу, а тем временем выслать дозоры в симбирскую сторону, чтобы разведать дороги...
Как только весть о готовящемся походе достигла Долгорукого, так тотчас боярин приехал к Урусову сам.
– А как же ты, Петр Семеныч, один, без меня, в поход собрался? – прямо спросил Долгорукий, в упор глядя в лицо князя Петра своими немигающими круглыми глазами.
– Там мое войско идет на воров, должно вместе ударить и правду мою доказать, – заявил окольничий.
– Какое же там твое войско?
– Стольник Барятинский, коего я посылал в Симбирск. В первый раз его воры побили по малолюдству, а ныне он с новой силой подходит...
– А ладно ли, князь Петр Семеныч, что ты от меня таишься с вестями? – строго спросил Долгорукий. – От твоего промедления может снова стрястись, что Юрья Никитича вор расколотит! На ком тогда перед богом и государем ответ? Мои-то полки сильней твоих впятеры и к походу готовы... Кабы ты мне сказал о вестях, и я тотчас бы выслал навстречу стольнику Юрью Никитичу войско свое... А ты со мной в жмурки играться?!
– На готовое хочешь, боярин Юрий Олексич?! – с жаром воскликнул Урусов. – Мое войско вора побьет, а твое станет в трубы трубить?!
– Я мыслил, у нас с тобой государево войско, Петр Семеныч! – гневно воскликнул боярин. – Я не похитчик чужой ратной славы. Милостью государей от юности в битвах возрос!
Долгорукий поднялся и, не прощаясь, уехал.
Воеводская гордость не позволяла теперь ему поступать, как хотел он раньше: выслать в симбирскую сторону свое войско. Что там ни будь, а Урусов станет потом говорить, что он прискакал из Москвы на готовое, чтобы писать отписки царю о своих победах... Мысль о том, что такое поведение Урусова может привести к поражению царских войск, к пролитию лишней крови, теперь уже отошла на второе место. Самое главное было в том, чтобы доказать, что именно настоящая победа не может прийти ни от кого иного, кроме как от него, от Юрия Долгорукого, самого искусного и умного воеводы...
Наутро Урусову доложили, что войско готово к выходу, но все еще не возвратились дозоры, высланные им для разведки дорог. А когда вокруг мятежи и заставы, идти без разведки было бы неосторожно. Урусов решил подождать с выступлением до вечера или до следующего утра...
Вдруг к Урусову прискакал еще новый гонец от Барятинского с вестью, что разинское войско под Симбирском разбито.
Разин разбит! Если бы при получении этой вести был Долгорукий, Урусов ему забыл бы все обиды последних дней, обнял бы крепко и расцеловал от радости... Разин разбит его войском, а не приверженцами Долгорукого. Его подчиненный Барятинский нанес поражение врагу государя и церкви, бояр и всего дворянства, разбил нечестивца, к торжеству всей державы!..
И вот через час в арзамасских церквах загудели колокола. Они звонили в неурочное время, и весь народ в городе, удивленный необычайностью звона, высыпал из домов и поспешил на церковный звон, чтобы узнать, что случилось.
В собор, где служил протопоп, сходилась вся, теперь многочисленная, знать Арзамаса. На этот раз прежде других появился сам воевода Урусов, одетый со всем богатством и пышностью, а за ним – важная свита его ратных начальников. Соборная церковь быстро наполнялась народом. У всех на виду протопоп, выйдя из алтаря, подошел к отставленному воеводе, окольничему князю Урусову. Откинув седые волосы, он подставил князю Урусову ухо, и князь что-то ему прошептал. Тогда протопоп удалился в алтарь... Когда уж весь город собрался к молитве, в церкви послышался шепот и дворяне раздались, пропуская вперед Долгорукого.