Голем 100 - Альфред Бестер 12 стр.

Взять, к примеру, жесткого светляка с Венеры, фор­мой и размерами с угря. При земных температурах его свечение усиливается, и когда подают суфле из него под бордосским соусом, да еще спрыснутое винцом Пуйи, то блюдо испускает морозное сияние и неоновый аромат. На вкус Anguille Venerienne[42] напоминает си-

бирское мороженое молоко. Или вот марсианская пле­сень, которую необходимо соскребать возле самой гра­ницы изморози (интересно, кем был тот благословен­ный придурок, который первым осмелился это попро­бовать?). Terfez Martial[43] подается так же, как черная икра, и пользуется таким спросом, что черноморские севрюги заявили протест, а ССКуР (бывший СССР) рас­пускает гадости о Стэйтен-Айленде.

А знаете ли вы, что камни могут служить экзотиче­ской приправой? Представьте себе. Взять один фунт астероида Видманштеттена, размолоть до размера дробленого перца и посыпать этим свежую жареную кукурузу. (Упаси вас Бог от масла, соли, перца и вс. пр.) Вступая в связь с сахаром самой кукурузы, эта приправа создает необыкновенное вкусовое ощущение, природу которого все еще не могут разгадать химики-органики. Занятно, что от смеси с обычным сахарным песком ни­чего не происходит, что радует фермеров Канзаса. Куба тоже распускает гадости о Стэйтен-Айленде.

Ресторан «Франко-Порт» громаден, а кухня, где го­товят всю эту экзотику, больше, разумеется, чем у обычных ресторанов, но есть в ресторане небольшой закрытый зал для особо утонченных гурманов, попасть куда сложнее, чем в кладовые Британского Банка. Сюда и привела Мадам своих гостей. Ее неприятно поразило, что их встретил не тот официант, что всегда, а новый и незнакомый тип. Она не опустилась до разговора с ним, а вызвала метрдотеля.

— Где мой Исаак?

— Мне очень жаль, Мадам, но Исаак обслуживает другие столики сегодня.

— Я привыкла к Исааку! Без него ужин — это всего лишь прием пищи.

— Он неделю работает в главном зале, Мадам.

— Его бросили толпе? Но почему? Он опозорился и заслужил наказание?

— Нет, Мадам. Он проиграл пари.

— Проиграл? Пари? Объяснитесь, сударь!

— Очень неохотно, Мадам. Официанты в кухне иг­рали в «двадцать одно»...

— На деньги?

— Oui, Мадам. Исаак полностью проигрался — вот этому новичку. Тогда он поставил на кон вас.

— Меня?

— Oui, Мадам. На одну неделю. И снова проиграл. Поэтому Исаак в большом зале, а вас заполучил новый официант.

— Возмутительно!

— Но это комплимент, Мадам.

— Комплимент? Каким образом?

— Всем известна ваша благородная щедрость.

— Она не будет известна этому новому субъекту.

— Безусловно, Мадам, как вам будет угодно. Вы, однако, убедитесь, что он услужлив и почтителен без меры. А теперь, могу ли я piquer[44] вкус Мадам с tour de force[45] только сегодня сотворенным нашим выдающим­ся шеф-поваром?

— Что это?

— Queue de Kangourou aux Olives Noires.

— Как?

— Тушеный хвост кенгуру с маслинами. Оливко­вое масло. Коньяк. Белое вино. Бульон. Приправы: лав­ровый лист, тмин, петрушка, апельсиновая корка, оби­лие тертого чеснока и черных маслин без косточек. Об­ливается коньяком и поджигается — чтобы выжечь из­быток жира и усилить аромат кушанья. Великолепнее блюдо, удивительное в своем роде.

— Боже мой! Нам необходимо это попробовать!

— Вы не пожалеете, Мадам, и вам это подадут пер­вой. Если вы одобрите и оцените кушанье, оно будет почтено вашим именем.

Метрдотель поклонился, обернулся к двери и щел­кнул пальцами. Возник услужливый и почтительный без меры. Мадам подумала, что вид у него отменно изящный и утонченный.

— Освободи место под Queue de Kangourou, — приказал метрдотель.

Новый официант, выигравший Мадам, поклоном выразил ей свои извинения, встал бок о бок с ней и очистил центр стола быстрыми точными движениями. Он подготовил ровно столько места, чтобы поместилось ее тело, которое он подхватил, распростер на столе и подверг отменно изящному и утонченному изнасилова­нию с торца, одновременно услужливо и почтительно без меры наполняя бокалы оцепеневших гостей.

* * *

На треке в Овечьем Логе проходили гонки старин­ного городского транспорта, и стартовые площадки пе­стрели троллейбусами, автобусами, трамваями; там бы­ли даже прекрасно восстановленные угольные и руд­ничные вагонетки Союза горных рабочих. Украшали место старта и сотни зрительниц — их притягивали гон­ки и смерть. Этих женщин роднила манера одеваться — jpour le sport[46] и общее для всех выражение лица — типа «а пошло оно все к черту».

Она сидела на бочке из-под горючего между стар­товыми площадками «Мэдисон — Четвертая Авеню» и «Этуаль-Плас Блан-Бастилия», уделяя поровну внима­ние и время командам Гили и Парижа — те и другие все время сновали мимо нее, обмениваясь запчастями и со­ветами. Все они были чем-то схожи — на всех измаран­ные tuta, из кармана сзади торчит любимый инструмент, по которому единственно и можно было их различать: разводной ключ, торцевой ключ, кувалда, пассатижи, штангенциркуль и даже домкрат. Старшие механики инструментов не носили — они были выше этого. Tuta водителей сверкали безупречной белизной.

Ее позабавил один из ребят, у которого здоровен­ный ломик оттягивал задний карман. Этот, с ломиком, столько времени толкался на обеих площадках, что она никак не могла угадать, он из Гили или Парижа; здоро-

венный крепкий парень, но лицо гладкое — еще моло­дой. Он забавлял ее тем, что, проходя мимо, не говорил ей «Tres jolie[47]» или «Привет, крошка, куколка». Вместо приветствия он врезал своим ломиком по бочке, кото­рая отвечала мощным басовым гудением, — у нее прямо мурашки по спине бежали.

Объявили старт. Машины заняли места на треке. Гонщики и их помощники (теперь на всех была тради­ционная форма водителей и кондукторов) выстроились перед машинами. Раздался выстрел. Водители и кон­дукторы ринулись к своим трамваям, вскарабкались на сиденья, тронулись с места в яростном дребезге звон­ков, сопровождаемые азартными воплями и свистом членов команд и болельщиц.

Вдруг бочка загудела, мурашки побежали — ах, вот и он, с ломиком в руках, молча улыбается ей. Она улыб­нулась в ответ.

Он легонько постукал ее по плечу ломиком и потя­нул к стоявшему на замену вагону «Этуаль-Плас Блан- Бастилия». Помог ей забраться внутрь, и она [всему очень радовалась, пока не обнаружилось, что он —f жен­щина, которая и принялась надругиваться над ней с по­мощью ломика (вместо дилдо).

Ее вопли слились со свистом, воплями и грохотом гонки.

* * *

В «ВГА», на Студии Двадцать-два Двадцать-два, По­Ди работала моделью для настройки съемочных камер. Она терпеливо сидела на высоком табурете, а вокруг наезжали и откатывались камеры, ловя в фокус ее кожу: под теплый тон которой они подстраивали цвет. Она была страшилкой, но с великолепной кожей и ры­жими волосами. Если она не позировала перед камерой, то ее посылали по разным поручениям работников Сту­дии 2222, так ее и прозвали госпожой ПоДи. Только в бухгалтерии «ВГА» знали, как ее на самом деле зовут.

Она спокойно ждала, восседая на своем табурете, пока ее пошлют за кофе, едой, бутафорией, костюма­ми — за чем угодно. Она скучала. Ей не особенно нра­вились постановки студии. «ВГА» принадлежала Армии Оледенения, и все ее программы были посвящены гря­дущему Судному Дню. «Как Ему пчела предстанет, ко­ли Божий Хлад нагрянет?» (Авторские права зарегист­рированы в 2169 Музыкоделами Скрябина-Финкеля — подразделением Музыкальной Компании Оледене­ния.) Все Хорошие Парни в постановках были надежны­ми, верными, готовыми помочь, дружелюбными, веж­ливыми, добрыми, послушными, бодрыми, бережливы­ми, отважными, добродетельными и богобоязненными. Всех Плохих Парней Боженька поражал в языках пла­мени, и они умирали, выражая горькое сожаление о своей гнусной жизни в Гили.

На съемочной площадке находился дрессировщик. ПоДи так решила, потому что на руках у него лежал карликовый спаниель, да и вообще Студия 2222 посто­янно распиналась о привязанности к животным и чис­той любви мальчишки к своей собаке. Другое дело, что по виду этого парня ему больше бы пристало баюкать на ручках тигра. Его ростище и могутное сложение даже орангутанга заставили бы призадуматься, стоит ли с ним связываться.

Этот живой башенный кран подошел к ней и покло­нился. Она кивнула в ответ. Табурет, на котором примо­стилась ПоДи, был высокий, но все равно макушкой она была как раз ему по грудь. Она слышала ровный рокот его дыхания — как океанский прибой. Спаниель тявк­нул. От пульта завопил режиссер:

— Эй, там, у переговорника, вашу мать, скомандуй­те выход долбаным в богу-душу монашкам!..

Замороченный помреж вывел на площадку двенад­цать непорочных смиренных монашек, где они стали в круг, — вознести непорочные и смиренные моления Боженьке, дабы Он поразил этих грязных аморальных поганцев из Гили.

Башенный кран поднял табурет вместе с ПоДи, ко­торая покачнулась и была вынуждена, хихикнув, обхва­тить его за шею. Он перенес табурет к мишени, поме­ченной для Боженьки в центре круга, поставил его, со

Замороченный помреж вывел на площадку двенад­цать непорочных смиренных монашек, где они стали в круг, — вознести непорочные и смиренные моления Боженьке, дабы Он поразил этих грязных аморальных поганцев из Гили.

Башенный кран поднял табурет вместе с ПоДи, ко­торая покачнулась и была вынуждена, хихикнув, обхва­тить его за шею. Он перенес табурет к мишени, поме­ченной для Боженьки в центре круга, поставил его, со

все еще восседающей ПоДи, развел ее потрясенные ко­лени и приступил к непотребству, ужаснув ПоДи, сту­дию и всю Армию Оледенения до полного остолбене­ния с разинутым ртом. Операторы в это время (ребята туго знали свое дело) то наводили, то откатывали каме­ры „фокусируясь на теплых тонах ее великолепной ко­жи. Тишина нарушалась только тявканьем спаниельки и режиссера.

* * *

Термокупальня потрясала, ошеломляла новизной; последнее чудо, выдуманное для развлечения обезу­мевшей Гили. Бассейн был заполнен нестойким соеди­нением Н2О11, и этой странной водой можно было ды­шать. Очень характерно для Гили, что диво пошло на увеселение публики. Бассейн сиял лазерной симфо­нией, так что пловец купался в волнах son et lumiere[48]. За такое шикарное времяпровождение нужно было выло­жить порядка ста золотых в час.

Деньги эти ничего для нее не значили, но было не­обходимо расслабиться в тепле и невесомости. Она вела десятка два крупных заказов на рекламное обслужива­ние, все непростые и требовавшие полной отдачи; услу­ги ее оплачивались такими запредельными суммами, что у нее просто недоставало духу отказаться от како- го-то заказа. Что еще оставалось, как не погрузиться в жидкий свет и качаться, мечтая, на волнах, и мечтать, качаясь на волнах.

В термокупальне она была одна (за это ей приходи­лось каждый раз выкладывать кругленькую сумму), од­нако он вдруг выплыл к ней из глубины, как неторопли­вая золотистая акула, принялся обхаживать ее так неж­но, непривычно, изящно, как удается только морским обитателям. Она была очарована, и ее отклик вылился в изумительно прекрасный pas de deux[49] на волнах.

Внезапно он овладел ее нагим телом — с такой жи­вотной страстью, какую самки этой породы могут пере­носить только качаясь на волнах и мечтая, с наслажде­нием и болью, удовлетворением и яростью.

* * *

— Я не воспользуюсь моего чина бесцеремонно­стью, чтобы вас потревожить в дому, не предупреждая, мадам, — произнес субадар Индъдни, — но возлагаюсь на симпатию у нас. И к вам, доктор Шима.

— Вы так любезны, субадар, — улыбнулась Грет­хен.

— И очень хитроумны, — с улыбкой дополнил Шима.

— Ну, мы все трое это имеем, — ответил им улыб­кой Индъдни, — это есть основание в нашем взаимопо­нимании. Мы знаем, где стоим или не стоим относи­тельно друг друга. А в одном вопросе у нас полное со­трудничество от общей ненависти и ужаса.

— Голем?

— Если угодно, мадам. Я называю его про себя Сто­руким — одушевленное безумие, воняющее бездушной злобой, разящее направо и налево, принимая для того сотни обличий.

— Гретх, субадару известно что-то для нас новое.

— Новые преступления, господин Индъдни?

— Я не могу ответить на этот вопрос, пока не узнаю, почему он мне задан, госпожа Нунн. — Он в точности привел ее ответ Отцу-Оопу.

Гретхен покосилась на Индъдни — в его глазах был явный смешок.

— Да-да, я все знаю о походе в Оазис ООП. Я ведь предупреждал, что у меня не без возможностей. — Он повернулся к Шиме. — И о поездке к Салему Жгуну я знаю. Я восхитителен от ваших умений скрывать и за­щищать. Моя вера к вам обоим весьма укрепилась.

— Ему что-то от нас нужно, Гретх.

— Лишь сказать, что да, новые преступления свер­шились, жуткие деяния, которые, бесспорно, только Сторукому можно приписать.

— Что это было?

— Истязания и Смертельные. И есть удивительные свидетельства — устные показания видов, принятых Сторуким во время совершения. — Индъдни на мгнове­ние запнулся и продолжал, как ни в чем не бывало: — Очень вероятно, но самое интересное — описание на­сильника из новой термокупальни.

— Да?

— Это доктор Шима.

— Что!

— Это были вы, доктор Шима.

— Не верю.

— Увы, придется. Жертва описала преступно на­павшего на нее — безошибочно все узнали. Чтобы еще увериться, ей показали много стереоснимков разных лиц. Она без малейшего сомнительного колебания сра­зу выбрала ваш.

— Индъдни, черт бы вас побрал, это подставка!

— Нет, уверяю. Она вас описала точно.

— Невероятно! Преступное нападение!.. Я и близ­ко не подходил к термокупальне. Знать не знаю даже, где это. Когда было нападение? Я докажу, что я...

— Перестань, Блэз, — оборвала его Гретхен. — Охолони, парень, пока мы не выясним все до точки. Субадар, сложилась зверски неприятная история с са­мого начала, и чем дальше, тем хуже. Давайте играть честно. Предоставьте нам все сведения об этих новых кошмарах — всех до одного.

— О них еще не оповестили общественность.

— Это так важно? Если доктор Шима связан со Сто­руким — как вы, я уверена, уже заподозрили, — тогда вы не откроете ему ничего нового.

Индъдни отсалютовал ей, подобно фехтовальщику, признающему попадание.

— И это меня назвал хитроумным доктор Шима! Я преклонен, мадам. Вот что произошло...

Когда субадар покончил с подробнейшим докла­дом, они посидели молча, усваивая полученную инфор­мацию, затем Шима сдавленно произнес:

— Бог мой, Гретхен, думаю, нам пора...

— Закройся! — отрезала она.

Душераздирающий рассказ Индъдни поначалу ужаснул ее, но потом влил в нее новые силы, к ней вернулись уверенность и напор.

— Субадар, почти наверняка у вас есть ключ к тай­не Голема-100. Просто вы этого не знаете. Блэз, уверена, сможет собрать головоломку, когда у него пройдет шок. Я это знаю — не потому, что умнее вас обоих, просто я сталкивалась с тем лицом и с теми структурами лично­сти, которые вам недоступны. Интуиция психотеха. Я верю, что вся конструкция у меня на ладони.

Индъдни опять посмотрел на нее со смешинкой в глазах.

— Вы уверены, мадам? И что же?

— Я основываюсь на первичном состоянии психи­ки по Фрейду. — Она чеканила слова. — Прорыв инс­тинктов! Энергетический взрыв! Эротическая энергия и энергия смерти. Эрос! Танатос!

— Ну-ну. По работе мы должны знакомы быть с психиатрией.И что?

— Сначала я должна знать, в каком положении доктор Шима. Ему предъявят обвинение и арестуют на основе Опознания той потерпевшей?

— Он заявляет, что невиновен.

— Да Боже ж мой! Конечно! — взорвался Шима.

— Тогда что вы хотели сказать мне, когда вас обор­вала госпожа Нунн? Уже поздно сейчас. Вы ему верите, мадам?

— Да.

— И возражаете, значит, против ареста?

— Безусловно.

— Основания? Личные?

— Нет, сугубо по работе — мне нужна его помощь.

— Трудно очень с вами, госпожа Нунн, когда мы сотрудники-люди-коллеги. — Субадар нехотя улыб­нулся и задумался. — Так, доктору Шиме предъявлено такое же, что и вам, Преступление-Пять. Он под аре­стом внутри Гили.

— Благодарю вас!

— Так окажите мне, будьте добры, ответную лю­безность. Чем он вам поможет?

— Меня не спрашивайте, — буркнул Шима. — Нет меня! Я — пустое место. Боже милосердный! Преступ­ное нападение! Изнасилование!

— Что вы собираетесь делать, госпожа Нунн? Ка­кой тот ключ, что, по-вашему, вы знаете?

Гретхен покачала головой.

— Ни опыт, ни деликатность, субадар, не прибли­зят вас к пониманию психодинамики интуиции.

— Все же любезно испытайте меня.

— Вы никогда мне не поверите.

— Культура индусов допускает веру в невероят­ные вещи.

— А «Знаток Убийств из Гили» никогда не допу­стит.

Индъдни передернулся.

— Как нелюбезно с вашей стороны навешивать этот ярлык, госпожа Нунн, — сказал он с укоризной. — Вы собираетесь совершать вне закона?

— А это, субадар, зависит от того, что вы определи­те как незаконное. Скажем так: нам запрещено поки­дать район Гиль без вашего ведома и Согласия, верно?

— Моего hukm[50]. Да. Это наложение по изобретен- ' ной статье Преступления-Пять.

— Ну, а если мы уйдем, не уходя?

— Парадокс.

—- Нет, это возможно исполнить.

— Уйти? Не уходя? Не можете вы, подтвердите, отбыть посредством смертоубийственного самоунич­тожения?

— Нет.

— Тогда как и куда отбыть?

— В ту реальность, которую не распознала и не признавала ни одна культура. В тот мир, где таится не­ведомая часть айсберга — восемь девятых истории че­ловечества: Суб-мир, Sous-monde, eine Unterwelt, Инф- рамир, Фазма-мир.

— Ах так. От греческого phainein — выявляться. Вы озадачиваете меня на разных языках, мадам.

— Тогда вот вам еще задачка, — Гретхен трясло от волнения. — Я считаю, что этот сокрытый, укромный Фазма-мир прорвался сквозь верхушку айсберга и вы­шел наружу.

— А вы хотите ответный визит ему нанести? Тако­во ваше отбытие?

— Да.

— Как отбывать?

— По паспорту прометия.