Пассат вернулся с праздничных «каникул» пунктуально и принялся за работу. К сожалению, был более восточный, временами юго-восточный. Вероятно, так полюбил нас с «Мазуркой», что не хотел пускать к Канарским островам слишком быстро. Ветер был шквалистый, но, к счастью, умеренный. Я кралась к цели, насколько позволяло направление ветра. Зарабатывала расстояние на географической долготе, теряя на широте. Похоже было, что в погоне за нужными ветрами я дойду почти до Азоров. Становилось все холоднее. Что ж, в северном полушарии весна только началась, и я шла в сторону северного полюса, а не экватора. В конце марта вернулась уже на 38-ю параллель.
Каждый день приносил очередную пачку поздравительных телеграмм. Гдыня-Радио аккуратно передавала все тексты, титулы и подписи и также добросовестно соединяла со всеми по телефону. Оказалось, что многие желали говорить со мной лично. Это было очень приятно, однако после меня ожидали дополнительные занятия по тяжелой атлетике: при такой широкой аудитории аккумуляторные батареи требовалось заряжать ежедневно. Прием стоил мне всегда дешевле, поэтому многочисленные телеграммы не обременяли. Зато ответ обходился в несколько раз дороже, и я порой думала о своих будущих собеседниках не очень дружелюбно. Пока что слава выражалась в увеличенном количестве перекидываемых парусных мешков.
Апрель должен был принести поворот ветров со стороны запада. Понижавшееся давление вроде бы должно было подкрепить теорию. Это либо происходило слишком медленно, либо что-то в атмосфере сдвинулось, но ветры пришли разные. Дули с юга, севера и востока, старательно обходя запад. Море было больше взбудоражено течением, чем ветром. Горизонт снова обложили могучие кучевые облака, синие снизу и белые на вершинах. Их движение вызывало короткое оживление ветра. Иногда шел мелкий дождичек. Погода была совершенно типичной для зоны переменных ветров. А я плыла между 32° и 38° северной широты. Вернее, «Мазурка» плыла почти самостоятельно. Уже второго апреля я подхватила какую-то неприятную простуду. Правда, температура воздуха, особенно ночью, стала низкой — менее 10 °C. Но и мой вклад в ухудшение состояния здоровья был немалый. Еще три недели назад я была на экваторе и до моего сознания просто не дошло, что тропическое плавание уже кончилось. По-прежнему лазала босиком и в весьма летнем наряде, так что результат в виде повышенной температуры и общего недомогания появился довольно скоро. От зимней погоды перейти к летней легче. Таким образом, я оказалась ни на что не годной. Стонала и плыла больше по привычке, собственно предоставила плыть «Мазурке», а сама мучилась угрызениями совести. Лечилась сперва по собственному разумению, а получив соответствующие указания по радио, стала лечиться по науке. Скверно чувствовала себя всю неделю и плыла медленнее, чем была должна.
2 апреля на счетчике лага стукнуло 30 000 миль. Поздравила «Каурку» и Альбатроса, а они нахально заявили, что могут еще столько же. Исключительное нахальство — запасов у нас было всего на месяц. Как раз кончилась одна цистерна с водой, а второй хватит на 30 дней. Мои пробеги между портами лимитировала вода. Есть можно было немного или ничего, но с водой шутить нельзя. Разумеется, умывание, стирка и мытье посуды с большим успехом осуществлялись в морской воде. Стирка требовала наименьших затрат времени. В Кейптауне мне вручили на «Орцыне» прекрасный подарок — мешок чистого матросского белья и одежды с правом его списания. Я надевала на себя все чистое, а использованное бросала за борт. Поэтому я привезла в Лас-Пальмас такое мизерное количество белья для стирки, что повергла Ядзю в изумление. Она готовилась превратить свой дом в большую прачечную, а все обошлось небольшой постирушкой.
Слава «Мазурки» стала международной, и этот факт впервые был установлен 4 апреля. Мне уже не раз встречались суда, шедшие в Европу и из Европы. Я очень настороженно следила, нет ли у них дурных намерений по отношению к «Мазурке», но обычно мы расходились на приличном расстоянии. Но одно судно вдруг сменило курс и стало приближаться ко мне. Я с неодобрением подумала об экипаже: мало того, что заставили меня сидеть в кокпите, так еще было неизвестно, что собирается делать это механическое чудовище. Оно поравнялась с яхтой, легло на параллельный курс и дало три гудка. Толпы людей махали руками и фотографировали. Оказалось советским судном из Одессы.
9 апреля я, наконец, достала карту, на которой Канарские острова уже не были точками. Правда, упорные восточные ветры вывезли «Мазурку» на 33° северной широты, но зато мы были уже на 26° западной долготы. Вот-вот должен был появиться северо-восточный пассат. Действительно, ветер стал крутиться вокруг ожидаемого направления. Теперь можно было двинуться в бакштаг прямо к Гран-Канарии. Северный ветер принес много туч, дожди и ледяной холод. С тоской я вспоминала тропическую жару. А тут ночью было 7 °C, в полдень 14 °C. Разве плавание в таком холодильнике может доставить удовольствие? Я была очень разочарована. Другое дело, что мне было попросту не во что одеться. Натянула на себя два толстых свитера, сверху штормовку. Если бы после четырехчасовой вахты меня ждала горячая еда, то было бы не так плохо. Но мой верный экипаж готовить не желал и одетый в желтые плюшевые меха плевал на низкую температуру. У меня же мехов не было. Рейс я прожила в тропиках, впрочем, впихнуть в «Мазурку» еще комплект полярной одежды все равно было бы невозможно.
Ветер поработал на севере два дня, а на третий сделал очередной пируэт и ударил штормом прямо в нос. Был настолько неучтив, что явился среди ночи. Стащил меня с койки, заставил надеть холодные мокрые тряпки и уменьшить парусность. Наглядное отсутствие хорошего воспитания — выволочь даму ночью из теплой постели. Сильный юго-восточный ветер, конечно, притащил с собой встречное течение и вскопал все море. Ветер продержался сутки, затем вернулся в северную четверть, а потом поселился на два дня на востоке. Я галсировала вправо и влево. Было совершенно пасмурно. Ловила солнце через тучи часами. Караулила с секстантом на рубке и около, на кормовом и носовом релингах. Меняла фильтры и позиции и после множества манипуляций получала в зеркальцах бледный кружок. Наконец ветер кончился вообще, а давление показывало, что надвигается антициклон, который в качестве форпоста выслал вперед большой ветряной шум. Всю ночь я бестолково крутилась в штиле. Кругом пугали меня странные суда, почему-то их огни не соответствовали никаким правилам. Суда лазали вправо и влево, вели себя как рыболовные, а освещены были как карусели. Мне решительно не нравилось такое соседство при нулевой скорости и такой же способности к маневрированию.
На следующий день стало немного лучше с ветром и значительно хуже с погодой. Моросило, было пасмурно, видимость сильно ухудшилась. Несмотря на это, еще одно советское судно, тоже из Одессы, углядело «Мазурку» и подошло поздравить. Развивавшиеся под салингом флаги расцвечивания желали мне приятного путешествия, сирена дала три обязательных гудка. После милой встречи ветер стал ошалело крутиться вокруг розы ветров, совершенно не желая ничего делать по поводу отчаянных призывов из Лас-Пальмаса, где ждали оргкомитет по встрече, пресса, радио и телевидение. А «Мазурка» одолевала по 50 миль в сутки. Бомбардировали и погоняли призывами пока что из Гдыни, поскольку Лас-Пальмас был еще глух и нем, хотя я 15 апреля уже находилась на 31° 02' северной широты и 20° 13' западной долготы. Так мы и разговаривали через Гдыню — раз непосредственно, раз косвенно. Стало немного теплее, только облачность превышала норму. Зато море было гладким, волновало его лишь течение. Яхта несла большую геную и полный грот. В этом составе паруса работали великолепно, если бы еще было на чем.
18 апреля «Каурка» проплыла 31 000 миль и оказалась к северу от островов Пальма и Хьеро. Вечером состоялась положенная связь с Гдыней, а потом я поговорила с мужем, сидевшим в доме Юрека в Лас-Пальмасе, — опять-таки через Гдыню. Сообщила координаты, планируемый курс и услышала, что он хочет выйти мне навстречу. Подумала, что на рейд порта и не стала расспрашивать о подробностях.
На следующий день с утра я высматривала Тейде — самую высокую вершину на острове Тенерифе. Знала ее лично, поэтому должна была опознать очень рано. Однако в стороне Тенерифе, как, впрочем, всюду, стояли тучи. После полудня вроде бы показался черный контур перед носом, а в сумерках сверкнул огонь — давал о себе знать маяк Анага на северном мысе Тенерифе. К этому времени ветер стих, осталась только мертвая зыбь. Я знала, что не успею пройти остров, и мне нужно было сделать галс в сторону океана. Спустилась вниз, чтобы посмотреть на карту, и услышала шум двигателя — совсем рядом проходило какое-то небольшое судно. Выскочила на палубу и увидела ходовые огни скорее всего рыболовной моторки.
Моторка подошла к яхте с левой стороны. Раздались радостные крики и голос моего мужа. Я остолбенела: как он мог выйти в открытый океан на этом суденышке — без парусов, только с двигателем? Ведь в любую минуту можно утонуть. Громко выразила свои опасения, но все на моторке почему-то рассмеялись. Мы немного поговорили, и они поплыли на Тенерифе сообщить Юреку, что встретили меня. Обещали вернуться и сопровождать «Мазурку» до утра. Меня это очень обеспокоило: как можно поступать так несерьезно, ведь это океан!
«Ико» вернулась после полуночи. «Мазурка» сонно двигалась, поэтому «Ико» немилосердно раскачивалась на волне и с трудом держала шаг — при кауркиной скорости у нее совсем не было способности маневрировать. Позже я узнала, что мои опасения были преувеличены — «Ико» оказалась океанической моторной яхтой. Ее владелец Маноло вместе с другом Пепе хотели устроить сюрприз капитану «Мазурки» и привезли мужа до официальной встречи в Лас-Пальмасе. В порту испанские яхтсмены, благожелательные от самого старта, готовили мне на финише королевский прием. А пока же я всю ночь боялась за «Ико».
Утром солнце открыло Тенерифе и принесло хороший северо-восточный пассат. Я направилась в сторону мыса Ла-Ислета, опять в бейдевинд. Семь недель непрерывного бейдевинда очень утомили меня и яхту, и я с нетерпением высматривала Гран-Канарию. «Ико» вернулась в Лас-Пальмас — оргкомитет готовился к большому параду.
На пересечение Канарского течения между островами ушел весь день. Только на заходе солнца показался мыс Ла-Ислета. На берегу засияло множество огней. Тем временем ветер стих — наступала очередная ночь, каких мне пришлось уже немало провести в ожидании входа в порт. О сне не могло быть и речи — я крутилась на рейде, причем старалась делать это так хитро, чтобы не разрешить прибрежному течению отнести яхту на юг. Именно на юг шло оно дальше от берега, а ближе, примерно в миле, можно было ждать мертвой зыби или встречного течения. Поэтому я и крутилась совсем близехонько к берегу. «Ико» привезла для меня поминутное расписание для входа в порт. Мне показалось это забавным: что такое 60 минут по сравнению с десятью тысячами часов, проведенных в море… Я разглядывала огни порта и города. Не люблю и боюсь соседства берега, ночью кажущегося особенно близким. Подходящей средой для судна является море, а берег всегда относится к навигационным препятствиям. Даже тот, на котором находится конечный порт кругосветного рейса.
Восходящее солнце погасило огни. Я поставила кливер и начала медленно двигаться в сторону наружного волнолома. Весь горизонт перед носом заслонила Гран-Канария — в прямом и переносном смысле. Я была счастлива, что заканчиваю двухлетние скитания в одиночку вокруг света. Вместе с тем мне было необычайно жаль свободных просторов открытого океана. Суша закрывала горизонт, отнимала прекрасное чувство ничем не ограниченной свободы. Свободы, которую дает только морской горизонт.
Навстречу мне из порта выехало множество испанских моторок. Одна была переполнена до предела головами и фотоаппаратами — это приступала к своим обязанностям пресса. В 6.00 палубного времени я миновала край наружного волнолома — формально была в Лас-Пальмасе.
Два мощных пожарных буксира образовали ворота и радостно обливали водой все живое, а «Мазурку» особенно. Вокруг вертелись испанские моторки и рабочие шлюпки с советских судов. Я прошла между буксирами — они так старались — и направилась к якорному месту «Реал Клуб Наутико». Подошла к указанному бую. Кто-то из тузика протянул мне два элегантных швартова. Секунду размышляла, что с ними делать. Последний год швартовные маневры на «Мазурке» состояли в основном в выбрасывании за борт якоря вместе с цепью и канатом. А за прошедшие 75 дней я вообще забыла, для чего служат швартовные устройства. А тут такая цивилизация.
Заложила их на утки. На палубу вскочил мой муж. С моторки сфотографировали встречу и довольного капитана «Мазурки» в разных местах на яхте. Можно было ехать на сушу. Во время путешествия к берегу в тузике я едва не свалилась в воду, когда военно-морской флот произвел салют в мою честь из двух исторических пушек, стоявших на берегу.
На клубном причале меня встречали посол ПНР в Испании, гражданский и военный губернаторы Канарских островов, толпы испанцев и все местные поляки. Разумеется, была семья Щенсновичей в полном составе, вся делегация из Польши и пресс-фотокорреспондентская толпа. Я получила массу поздравлений и цветов. Потом было еще шампанское в честь и за успех. Все было тщательно сфотографировано и записано. Наконец я могла вырваться в дом Ядвиги — вымыться и переодеться. Через час должна была состояться пресс-конференция, а затем прием, устроенный послом в клубе. Начинался официальный круговорот. Лас-Пальмас, действительно, заслонил морской горизонт.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Характеристика яхты «Мазурка»[10]Верфь им. Конрада Коженевского могла начать проектирование и постройку яхты, предназначенной для одиночного женского кругосветного рейса, только после того как 27 июня 1975 г. стало известно решение Польского союза парусного спорта. И хотя срок выхода яхтсменки в рейс (на стыке 1975–1976 гг.) чрезвычайно ужесточал темпы работ, приступить к ним раньше было невозможно: яхта должна была строиться с непременным учетом двух аспектов — планируемой трассы и личности капитана, который будет ее вести. От трассы зависела автономность судна, т. е. яхтсменке должна была быть обеспечена возможность спокойно проходить самые длинные участки трассы без пополнения запасов воды, топлива и продовольствия. От человека, который должен был обслуживать яхту, причем в течение минимум полутора лет, зависели ее размеры, кроме того, следовало по возможности учесть при постройке его опыт, привычки и вкусы, чтобы ему хорошо жилось и работалось на ней такой длительный срок.
Не скроем, что нас обрадовало решение Союза. Яхтенный капитан Кристина Хойновская-Лискевич была инженером-судостроителем, членом большой семьи работников верфи. Это гарантировало, что все дискуссии будут деловыми, а требования точно сформулированными и логичными. Кристина много плавала на яхтах самых разных размеров и с различным парусным вооружением, в том числе на всех типах яхт, выпускаемых верфью им. Конрада Коженевского.
При обсуждении проекта яхты для кругосветного рейса она поставила вопрос ясно: площадь максимального паруса не должна превышать 30 м2 — при таком его размере могла обеспечить безопасное обслуживание с учетом своих физических возможностей. Поскольку к тому же она предпочитала парусное вооружение типа шлюп, исходя из верной предпосылки, что одна мачта — одна забота, была определена максимальная длина корпуса — не более 10–11 м. С учетом условий эксплуатации яхты (полтора-два года без консервации и возможности тщательного осмотра корпуса), а также производственных возможностей верфи для корпуса можно было применить только один материал — стеклопластик на основе полиэфирных смол.
Установленные основные предпосылки сузили выбор до двух типов яхт, для постройки которых верфь располагала необходимой оснасткой: «Изумруд III» и «Конрад 30». О новом проекте не могло быть и речи, учитывая отсутствие оснастки и сроки реализации заказа. Яхта типа «Конрад 30» была сравнительно новой и современной, однако мы оба не чувствовали к ней симпатии из-за довольно нежного корпуса и свободно подвешенного плавникового киля, доставляющего немало хлопот в случае посадки на мель и не обеспечивающего хорошей курсовой остойчивости. Таким образом, осталась яхта типа «Изумруд III». Кристина отлично знала эту яхту, так как много плавала на прототипе данной серии — «Изумруд I». Несмотря на то что «Изумруд III» был на полметра шире своего старшего брата, обводы обеих яхт были очень похожи.
Классические формы обводов подводной части корпуса гарантировали хорошую курсовую остойчивость, что было немаловажно при одиночном плавании и трудной работе подруливающего устройства во время длительных океанических пробегов, а также отличные мореходные качества. Это было особенно существенно, так как, по крайней мере, на двух отрезках трассы можно было ожидать трудных условий плавания и сильного волнения: в Индийском океане и на этапе Дурбан — Кейптаун вокруг мысов Игольный и Доброй Надежды. Правда, выбор «Изумруда III» создавал для верфи дополнительную трудность: Кристина отказалась от высокой деревянной рубки и деревянной палубы, которые были на серийной яхте, в связи с чем следовало найти быстрый и дешевый способ изготовления этих элементов также из стеклопластика, исключив при этом необходимость создания трудоемкой оснастки (формы для изготовления палубы). Зато решение об изменении палубы позволило спроектировать ее форму так, чтобы максимально облегчить одиночной яхтсменке работу, а также высвободить по возможности больше пространства внутри.