У экипажа «Мазурки» тоже было немало дел. Поднять яхту на слип и покрасить подводную часть мне помогли Роберт и матросы его буксира. Проверить и при необходимости заменить снасти я должна была сама, как и паруса, на которых основной заботой были кошмарные карабины. Они упирались еще в Атлантике, а в Карибском море бунтовали систематически. От парусов они не отвязывались, но устраивали что-то вроде «сидячей забастовки». Чтобы снять каждый карабин, раз заложенный на штаг, нужны были кусачки, а защелкнуть их можно было только с помощью молотка. При постановке очередность действий была обратной. Спустив парус, я каждый раз обильно смазывала карабины, так что смазка стекала на парусину, однако действовали они день ото дня хуже.
Работы у меня было так много, что времени на туристские развлечения почти не оставалось. Вместе с тем через клуб проходили иногда весьма диковинные яхты. Несколько дней за кормой «Мазурки» стоял большой американский кеч из железобетона. Экипаж составляли мама, папа, дочь-семилетка и три кота. Эта семейка построила яхту в Калифорнии, продала ферму и двинулась в Европу, а конкретно на родину мамы, в Данию. Это было их первое, выношенное в мечтах плавание, и они чувствовали себя не совсем уверенно. Мою симпатию к ним несколько охлаждали котища. Вообще, за ними следила девочка, но когда она ложилась спать, коты совершали познавательные экскурсии. Особенно понравилась им «Мазурка». Пока они разгуливали по палубе, было еще полбеды, хуже, когда начинали прыгать через открытый люк на мою койку. Просыпаться от свалившегося на голову кота весом в несколько килограммов было не очень-то приятно. Супруги много расспрашивали нас с Яном об условиях плавания в Северной Атлантике и Европе, и мы искренне советовали им поспешить, чтобы не оказаться в этих водах поздней осенью.
Появился Реджи с Тони. Я обрадовалась, словно встретила старых друзей — ведь мы были знакомы уже 1500 миль! Им не повезло: у берегов Колумбии они сели на мель.
Чем больше прибывало американских яхт, тем больше росла моя популярность. Многие читали о «Мазурке» в американской прессе, но никто почему-то не интересовался моими планами на будущее, не изумлялся моему мужеству и необычности плавания («Мазуркой» восхищались независимо от этого). Зато расспрашивали о моем семейном положении — тактично, но вроде бы с некоторым осуждением. Все стало ясно, когда из польского посольства в Вашингтоне пришел толстый конверт с кучей вырезок из американских газет и журналов. В многочисленных статьях, посвященных нам с «Мазуркой», меня наградили не только дипломом капитана дальнего плавания, но и… двумя детьми. Сообщалось, что я командую траулером-рыбозаводом, однако о детях подробностей не было. Посольство запрашивало их возраст и имена.
Меня это так озадачило, что я серьезно задумалась. Понятно, что капитан дальнего плавания имеет меньше шансов потонуть, чем какой-то рядовой инженер-судостроитель. Траулер-рыбозавод — тоже солидно, неважно, что на таком судне впервые в жизни я была в Кристобале — на «Денеболе» — и наверняка не занимала там капитанского кресла. Оставались таинственные дети. Здесь моя фантазия иссякла. Но зато судей было более, чем достаточно: меня называли и несчастной женщиной, насильно отправленной в плавание за победой, и преступной матерью, бросившей детей ради славы. Эти дети были ужасной антирекламой. Тем более, что предпринять оправдательную поездку в США я, разумеется, не могла. Кроме того, кто читает опровержения! Поэтому я с радостью согласилась на визит местной журналистки: известно, что свежие новости помнятся дольше. Дивчина только начинала карьеру и подготовила для меня бомбу из пятидесяти вопросов. Однако больше всего ее обрадовал факт, что она первой преподнесет читателям сенсацию относительно действительного состава моей семьи, а также мое публичное заявление о том, что на океаны никто не гнал меня силой. Появился шанс поправить мою «подмоченную» репутацию.
Соседи за кормой «Мазурки» все время менялись. Пришвартовался еще один кеч — «Спеллбунд II». С раннего утра молодая женщина развесила на снастях и леерах что-то похожее на пеленки. Я глазела с удивлением. Она с улыбкой произнесла на чистом польском языке:
— Добрый день, пани. Как пани поживает?
Мое удивление возросло еще больше. Я забросала ее вопросами, но соседка меня не понимала. Оказалась англичанкой, знала несколько польских фраз. На вопрос о пеленках ответила:
— Моему сыночку десять недель. Приходи взглянуть на него.
Через минуту я любовалась толстеньким загорелым младенцем, спавшим в корзине под тентом на рубке. Мама с гордостью рассказывала:
— Родился на Барбадосе — я едва успела. Плаваю с мужем, сыночком и двухлетней дочкой. Я очень счастлива.
— А в чем ты купаешь малыша и стираешь?
— Воды же в океане достаточно…
— А ребенку морская вода не вредна?
Проблема пресной воды мне всегда казалась самой важной.
— Думаю, что нет: малыш растет отлично, как и его сестренка.
На яхте был еще один ребенок — семилетний сын второй мамы Кэрол. Две молодые английские семьи купили пустой корпус, превратили его в прекрасную океанскую яхту и отправились на Фиджи. Там их уже ожидал муж Кэрол. Они плыли медленно, детям прибавилось по году, а на Барбадосе появился новый товарищ для игр. Яхтой управляли мужчина и одна из мам, вторая занималась детьми. Кроме того, Кэрол следила за здоровьем всего экипажа, так как была медсестрой. Но на это почти не тратила времени: дети вообще не болели. Потом я встретила их на Фиджи. Малыш уже стоял на ногах и выглядел великолепно. Интересно, а у нас десятинедельному бутузу дали бы права яхтсмена?
В Кристобаль подтягивались последние в этом сезоне любители тихоокеанского плавания. Австралийский «Йеллоу Перил» закончил кругосветный рейс — четверо здоровенных парней заполнили весь клуб смехом и криками. Появился «Рэд Брумер» с экзотическим, красно-черным, флагом. Только по порту приписки на корме мы поняли, что яхта из Порт-Морсби и возвращалась в Новую Гвинею также после кругосветного плавания. Экипаж — недавно овдовевший владелец яхты с дочерью и сыном. Они возвращались через Красное и Средиземное моря: отец хотел показать детям колыбель цивилизации человечества, полагая также, что плавание будет для них хорошей жизненной школой.
Наступило 4 июля — День независимости США, совпавший с 200-летним юбилеем. Хотя главное торжество должно было состояться в Нью-Йорке, местные американцы тоже лопались от гордости. Я пыталась внушить им, что некоторые европейские страны, в том числе Польша, отпраздновали уже тысячу и более лет, однако без такого шума. Американцы не отрицали этого, но, кажется, не очень и верили: история Европы, как и география, не относилась к их увлечениям. Некоторые джентльмены очень удивлялись, что Польша расположена не на Черном море.
Праздновали тоже очень своеобразно. Весь праздник состоял… в еде. Все женщины приготовили что-нибудь дома и принесли в клуб. В празднике участвовали только члены клуба с семьями и гости с яхт — нас всех вежливо пригласили. Еду расставили на столах, клуб закупил бумажные тарелки и стаканчики. Украшения тоже были спартанские и экономные — лишь флаги на здании клуба и яхтах. По сигналу, без какой-либо вступительной речи, все набросились на еду, благо даром. В перерывах между едой была художественная часть: все собравшиеся независимо от возраста и положения играли в пятнашки и прятки. Все было очень пристойно, порой скучно. Вечером все общество отправилось на машинах за город посмотреть фейерверк. Сюда прибыл чуть ли не весь Кристобаль, включая младенцев.
Вскоре в клуб пришла еще одна яхта — голландская «Сайонара». У экипажа, Яна и Донны, были точно такие же, как у меня, перипетии на подходе к Кристобалю: пять суток они воевали со встречным течением. Лишь на шестой день их взяла на буксир американская яхта, шедшая в порт. Они были очень опытными яхтсменами, однако и с ними течение сыграло злую шутку. Это несколько приободрило меня. Ян два года плавал один по Средиземному морю, Донна на яхте добралась до Греции из Австралии через Индийский океан и Красное море, Вместе они приплыли через Средиземное море и Атлантику до Кристобаля. Мы сообща решили избегать на пути в Австралию течений.
Экипажи европейских яхт очень быстро знакомились и сдружались, очевидно, легче понимали друг друга. А, может, тысячелетия общих судеб связывали больше, чем сотни лет? Возможно также, что нас объединяло все большее расстояние от родных мест…
«Мазурка» была готова к прохождению через Панамский канал. Инспектор компании проверил клюзы, утки, лебедки и швартовы. Похвалил, что швартовные устройства отвечают требованиям Правил на канале. Я приняла похвалу сдержанно. Швартовные устройства были спроектированы и выполнены в соответствии с Правилами канала: «Мазурка» знала, каким путем будет плыть.
Роберт заправлял горючее и готовил большие кранцы из автомобильных шин, утверждая, что в шлюзах пригодятся. Я подыскивала экипаж. По правилам канала он определялся четко: лоцман, рулевой и по человеку у каждого швартова. Всего швартовов было четыре. Лоцмана обеспечивала компания, рулевым могла быть я, остальных требовалось найти. Профессиональные швартовщики мне не подходили — были дороги и работали на больших судах. Наиболее подходящими считались яхтсмены с других яхт. Но желающих хватало: некоторые хотели прокатиться, другие поучиться, прежде чем проходить канал на собственной яхте. Единственный расход для меня — обратные билеты для яхтсменов и кормежка экипажа. Ян сказал, чтобы я не огорчалась — в назначенный день экипаж будет на борту. Поэтому, когда секретарша клуба сообщила, что яхт-клуб в Бальбоа может принять «Мазурку», я была готова в путь.
Материки разделены — мир един
Так, во всяком случае, считают американцы, говоря о Панамском канале…
Хмурым, мокрым и ранним утром я встретилась со своим экипажем на борту «Мазурки». Яхты всегда входят в канал в шесть утра, чтобы вечером пришвартоваться в Бальбоа: ночью «мелочи» тащиться запрещалось. Правда, не запрещался, но всячески не поощрялся такой экипаж, как у меня. В инструкции четко указывалось: «В связи с трудными условиями работы в шлюзах при швартовке экипаж не должны составлять женщины и дети». А у меня именно они и составляли: две француженки — Анни и Франсуаза, похожая на школьницу, австрийка Люси и ее четырнадцатилетний сын Петер. Появился лоцман, представился, я тоже представила ему экипаж. Он ничего не сказал, возможно, привык ничему не удивляться на судне.
— Достигает ли яхта требуемой минимальной скорости в четыре узла? Исправен ли руль?
Я ответила утвердительно — не напрасно же торчала пять недель в Кристобале!
— Можем отчаливать.
Экипаж образцово выполнил маневр отдачи швартовов. Эльжбета помахала рукой с причала. «Мазурка» возвращалась в бухту Лимон.
Перед самым низким шлюзом Гатун — вынужденная остановка на ходу. Вперед — назад, вперед — назад. Лоцман получил по радио указание пропустить большой танкер. На яхте тишина. Вероятно, проклинает судьбу, которая послала ему такой странный объект для проводки. Петер зевает, остальные ежатся от холода. Пошел дождь. Лоцман надел прозрачный комбинезон, выглядит как кандидат в космонавты в панамских джунглях — на подходе к шлюзам они уже начинаются. Вперед — назад, вперед — назад…
— Входим, — произносит лоцман.
Он стоит в кокпите, я — у руля, газа и сцепления, Анни и Петер — возле носовых швартовов, Франсуаза и Люси — возле кормовых. Танкер, уже подтянутый локомотивчиками к выходным воротам, медленно вращает винтом перед носом «Мазурки». На Анни и Петера обрушивается фонтан воды.
— Стоим, так держать!
Так держать — значит вперед—назад, вперед—назад на газе и сцеплении. Закрываются ворота. На палубу летят четыре конца. Натренированный Петером экипаж — не зря он проходил через канал уже одиннадцать раз — молниеносно привязывает их к швартовам. Так же молниеносно концы возвращаются наверх и швартовы привязываются к кнехтам. Остальное зависит от нас, и мы выбираем канаты так быстро, как только можем.
Вода поднимается в шлюзе со скоростью метр в секунду. Мы должны работать швартовами так, чтобы яхта все время оставалась на одном месте в сером хаосе воды. Заканчиваем выбирать. Открываются входные ворота. Танкер переходит в следующий шлюз, «Мазурка» — за ним, словно собачка, ведомая на швартовах. Вытравливаем канаты, чтобы хватило на высокие стены. Ворота закрываются, и вся операция повторяется. В третьем шлюзе Гатун лоцман проникся доверием к нетипичному экипажу, даже пытался помочь Люси выбирать канат лебедкой. После выхода из этого шлюза спросил, как работают газ и сцепление, и сам сел за руль. Я посчитала это сигналом принять на себя обязанности капитана, т. е. приготовить завтрак.
Дождь разошелся вовсю, девушки пытались спрятаться под палубой. Но это было непросто: пол загромождали канистры с горючим, взятые специально для перехода через канал, и огромный ящик, набитый банками с соками и льдом. Только Петер торчал на палубе, словно видел канал впервые в жизни.
Ледяных напитков никто не хотел. Я предложила горячий завтрак с польской водкой. Настроение экипажа сразу же поднялось. Несколько банок с сосисками, хлеб и масло исчезли мгновенно. Лоцман совершенно оттаял, Люси заблистала остроумием, француженки повеселели. Только Петер был грустный. Я понимала, что как ветерану канала ему полагаются некоторые привилегии и пообещала дать после завтрака в личное пользование килограммовую коробку шоколадных конфет.
Дождь перестал, девушки вылезли наверх и улеглись на палубе. Лоцман теперь только изредка проверял по навигационным знакам время перехода, очевидно, полностью уверовав, что выйдет из этой аферы целым и вовремя. Петер обозревал окрестности, сидя на гике грота или на салинге. Время от времени он пытался вытащить меня на палубу восклицаниями:
— Иди, посмотри, плывет крокодил! Или:
— Какие пеликаны, ты должна непременно на них поглядеть!
Но я продолжала нести вахту на камбузе, успокаивая все более растущий аппетит экипажа. Очевидно, Панамский канал мне придется посмотреть в другой раз…
В 16.00 подошли к шлюзу Педро Мигель. Лоцман, проникшись полным уважением к экипажу и восторгом к «Мазурке», принял решение:
— Пришвартуемся к тому большому буксиру. Теперь пусть они заботятся о швартовах.
Он вызвал лоцмана буксира по радио. Через минуту яхта пришвартовалась к высокому борту, экипаж принялся за очередную рюмку. Таким же способом миновали шлюзы Мирафлорес. В сумерки «Мазурка» пристала к бую в «Бальбоа яхт-клубе». Панамский канал остался позади.
Я сердечно распрощалась с экипажем и лоцманом. Тот заявил, что у него давно не было такой приятной работы. Потом все уехали на клубной моторке. На «Мазурке» стало тихо и грустно.
Стоянка в Бальбоа была малоинтересной по многим причинам. Одной из главных были большие расходы, особенно дорого стоил подъем на слип. Как и в Кристобале, тут соблюдалось время пребывания на клубной стоянке, даже еще строже. Кто мог, быстро выходил в океан или сбегал в Кристобаль. Яхты, требовавшие подводного ремонта, переходили на остров Тобаго, где кое-что можно было сделать во время отливов.
Яхты стояли на буях на больших расстояниях друг от друга, что затрудняло общение с другими экипажами. Между ними и сушей круглосуточно кружила моторка. Стоять на собственных якорях или использовать яхтенные средства передвижения не разрешалось: близость фарватера и сильные приливно-отливные течения представляли реальную опасность.
Пополнив запасы воды и проверив еще раз такелаж и инструменты, я вышла в Тихий океан.
Путь к экватору
От буя в «Бальбоа яхт-клубе» я отчалила во время прилива и под легким северным ветром прошла фарватер. Чуть сонная погода и жара в 43 °C соблазнили поставить паруса максимальной площади. Мне хотелось как можно скорее покинуть воды Панамского залива: оживленное место у входа в канал не годилось для ленивого плавания. Подход к Кристобалю я еще помнила.
Миновала остров Тобаго. Ветер оживился, и «Мазурка» заторопилась, сперва слегка, но после полудня стала достигать семи узлов, с избытком, удовлетворяя мое желание побыстрее уйти из залива. На заходе солнца я решила эту игру прекратить. Зарифила грот, потом сменила геную на кливер. При меньшей парусности подруливающее устройство работало лучше, а скорость и так достигала пяти узлов.
Вечером Гдыня-Радио передала телеграмму от нашего Белого фрегата — «Дара поможа». Он желал счастливого плавания и здоровья. Мне было очень приятно, что самый большой парусник вспомнил о своем маленьком «братишке» в день выхода его в Тихий океан. Плавание здесь Начиналось как будто под счастливой звездой…
На следующий день утром я покинула Панамский залив. Поскольку ветер стал ровным, опять подняла самые большие паруса. Решила следить за ветром и скоростью и даже подгонять яхту при необходимости двигателем, чтобы как можно скорее добраться до экватора. Топлива у меня было много, хотя в эффективность плавания только с помощью механического двигателя я не очень верила. В Кристобале мы не раз горячо спорили о том, как лучше плыть в этих водах. К сожалению, собравшаяся тогда там флотилия отправлялась в Тихий океан тоже впервые, поэтому все были одинаково умными. В общем, было известно, что ветры здесь либо переменные и слабые, либо их совсем нет, но зато есть Перуанское течение. Мне рассказывали, что некоторые яхты преодолевали путь от Галапагосов исключительно на двигателе, а другие тащились из-за его отсутствия неделями от Жемчужных островов до Америки. Парни с «Йеллоу Перил» говорили прямо: