В чувство ее привел странный квакающий звук. Квакало, как ни странно, из ее сумки. Ухватив за ручки сумку, Люба сдернула ее со стула возле кровати, распахнула молнию и тут же сморщилась недовольно.
Трезвонил мобильный, подаренный ей Хелиным. Уставши ждать ее сообщений, тот решил сам позвонить. А она совсем о нем забыла, о мобильном, в смысле. Хотя про Хелина тоже вроде бы не вспомнила за утро ни разу. Вспоминал о нем Ким, заставивший ее снять ночью кольцо. Кстати, о кольце…
Люба сунула руку в ящик тумбочки, пошарила там и похолодела. Бриллиант пропал! Не обращая внимания на надрывающийся мобильник, она выдернула ящик из пазов и опрокинула его содержимое на кровать. Ну, нету же! Ищи не ищи, кольцо пропало. Как же она теперь… Что же возвращать станет Богдану?!
Сам надоумил ее снять с пальца кольцо с бриллиантом, а потом сам же его и тю-тю, уволок?! Он что, с ума сошел совсем?! Ясно же как божий день, что он первый подозреваемый на роль вора, зачем тогда совершать такую глупость. Сначала ведет странные разговоры по телефону. Потом крадет ее кольцо. Потом исчезает. Чертовщина просто какая-то получается. Получается, что Ким кругом виноват?! И Иванов на это намекал…
Так, минуточку. Вот про Иванова ничего такого думать не стоит. Эта дрянь еще та, мог с ходу напридумывать всякого невероятного, лишь бы ей мозги запудрить и ночевать остаться.
– Алло! – отозвалась наконец Люба.
Попробовала бы она не отозваться, Хелин дублировал звонки с интервалом в пару минут.
– Да, Богдан, это я… Со мной все в порядке. Нет, с моим голосом все нормально. Нет, он не дрожит. А если и дрожит, то от злости. Не на тебя, ну что ты!
Странные чувства будит в ней этот человек все же. Всякие, какие угодно, но только не любовь. То ей его жалко, то стыдно за себя, то раздражает он ее до скрежета зубовного. А ведь мечтала о нем в первые минуты знакомства. Как мечтала!!! Казался красивым, холеным, полным благородства. Жизни обеспеченной и счастливой хотелось с ним. Плеча надежного рядом. Дома о двух этажах. Подумать только… А потом оказалось, что нет милее старых, продубленных столетием стен. И жалелось, что не осталось от старины ничего, спряталось все под пластиком и орехом.
Сколько же времени-то прошло с тех пор? Всего-то ничего – пара с половиной месяцев, а какие метаморфозы.
Устыдившись в который раз, Люба пообещала позвонить Хелину вечером и, отключившись, поспешила спрятать дорогую игрушку обратно в сумку.
Ужинать она с ним не станет, равно как и обедать и ночевать, хотя он и настаивал. А вот поговорить… Почему не поговорить? Лишь бы ему было приятно. Лишь бы успокоился, не волновался, не звонил и не задавал вопросы, на которые у нее пока не находилось достойных ответов.
Ее сейчас другие вопросы заботят.
Зачем Киму понадобился ее перстень, к примеру? Может, снес его к ювелиру для оценки? В то, что решил за этот счет разбогатеть, как-то не верилось.
Глава 9
На улице сегодня было гораздо прохладнее. Небо уже час как хмурилось, провиснув сизыми облаками, того и гляди, прольется дождем. Легкий ветер осторожно трогал верхушки деревьев, словно пробовал силы перед буйным разгулом. По прогнозам синоптиков, к вечеру должен был случиться настоящий ураган. Но то ведь только вечером. Она успеет вернуться.
Люба осторожно высунулась из подъезда и огляделась. Во дворе никого. Даже на стоянке ни одной машины. Это ее порадовало. Не нужно будет оглядываться и затылком ощущать чужой сверлящий взгляд. Его, может, и взгляда никакого не было вовсе, а ощущение присутствовало и не давало покоя.
Она поправила на носу темные очки, которые носить вообще-то не любила, но сегодня надела в целях конспирации. Одернула вельветовый пиджак, отряхнула несуществующую пыль с джинсов и быстрой походкой пошла к автобусной остановке.
По дороге все же не выдержала и оглянулась дважды. Все было чисто. Ни доброжелателей, ни злоумышленников не наблюдалось.
На остановке толпился народ, обсуждая последние городские новости и прогноз погоды. Люба села на краешек скамейки, подложив забытую кем-то газету, пылищи везде было на вершок. Какое-то время сосредоточенно рассматривала носки своих туфель, потом переводила взгляд на дорогу, высматривая нужный автобус, и снова на туфли.
– На уборке вся техника, – печалился кто-то. – Народ возят на поля, вот половину рейсов и сняли. Боятся, что дожди зарядят.
– Да… Дожди-то нужны, но вот зерновые…
Разговор перекинулся на урожай и возможные потери. Потом переметнулся на бездорожье, вскользь коснулся Лихачества, и вот тут…
И вот тут Люба услышала свою вчерашнюю историю. Узнала ее, правда, не сразу, поскольку та обросла невиданными и ужасающими сознание подробностями. Но, дослушав ее до конца, едва не приросла к скамейке.
Господи, сделай так, чтобы все это было вымыслом, молилась она. Пусть весь этот страшный финал всего лишь кем-то придуман для драматизма. Не может же сарафанное радио узнать обо всем быстрее милиции! А один представитель ее только что посещал и ни о чем таком даже не обмолвился.
Значит, все-таки большая часть услышанного ею – это сущее вранье? Такое уже случалось, и не раз. Произойдет что-нибудь из ряда вон выходящее в их городе, и тут же взметнется по улицам шокирующей новостью, разносимой словоохотливыми бабьими языками. И так ее переиначат, и сяк, и мусолят ее до тех пор, пока новость эта не выйдет репортажем в городских новостях. Где уже без вранья, со знанием дела. А до тех пор блуждает сплетня от остановки к остановке, от скамеечки к скамейке…
Джип в интерпретации городской сплетни был переименован в микроавтобус. Дорогу переходила она, оказывается, не в одиночестве, а с крохотной дочкой на руках. И дочка ее была не от кого-нибудь, а от самого крутого в городе бандита, что приехал недавно из Москвы.
Уж не Ким ли имелся в виду?! Ну-ну, самый крутой, значит…
А в Москве у бандита, по слухам, осталась еще одна жена. И она будто бы очень ревнива. И решила эта самая ревнивая жена здешнюю истребить. Причем истребить не как-нибудь, а вместе с дочкой. И вот когда Люба вместе с мифической дочкой на руках переходила дорогу, на нее и помчался это самый микроавтобус с московскими номерами. За рулем предположительно находился убийца-наемник, но могла там быть и брошенная бандитом жена. Почему нет?! Да запросто, господи ты боже мой!
Убили бы ее! Непременно убили, как бы не молодой парень, что ее – Любу – любил давно и безнадежно. Из-за нее, оказывается, и в тюрьму сел по малолетке.
Ну и бредятина… Не на пользу местным кумушкам бразильские сериалы, ох не на пользу…
Так вот, ходил этот парень за молодой женой крутого бандита, приехавшего из Москвы, по пятам. Все просил ее простить и вернуться. Не вернулась… Ходил он, стало быть, ходил, да и спас ее от смерти. Углядел, как на нее этот автобус мчится, и выдернул вместе с девчонкой прямо из-под колес.
Дальше начинался вообще полный маразм.
Кто-то рассказывал о том, что в момент паники украли маленькую девочку – дочку крутого бандита. Кто-то утверждал, будто бы мать уехала с места происшествия с ребенком на руках. И что все отделались легким испугом и парой синяков. Что, за исключением вымышленного персонажа – ребенка, было недалеко от истины. И все бы ничего, но вот финал истории вверг ее в ступор.
– Говорят, что нашли этот автобус, – пробубнил кто-то из толпы заждавшихся автобус пассажиров. – На городской свалке и нашли. А в нем того самого парня, что ее спас. С перерезанным горлом, говорят.
– И ничего не с перерезанным горлом! Брехня! Сожгли их вместе!
– Кого?! Чего сочинять-то?! Женщину бандит еще днем увез вместе с ребенком.
– Да не женщину. Машину сожгли вместе с этим парнем. Ночью, говорят, и сожгли…
Головачева Семена Артуровича сожгли?! Да за что же, господи?! За то, что ходил за ней по пятам, или за то, что попытался спасти ее?!
Дела-аа…
Сожгли в машине ночью. А ночью Ким говорил с кем-то по телефону и спрашивал, спрятали ли машину! И еще про то, что попытку надо будет повторить. И еще про нее. А потом ушел и не вернулся больше.
Нет, она точно сойдет с ума еще до того, как кому-то удастся ее прикончить. Со свихнувшимися мозгами, наверное, и умирать не так страшно.
Автобус подкатил наконец к остановке и, устало фыркнув, распахнул пыльные двери. Народ начал набиваться в салон, переругиваясь, толкаясь и совсем позабыв о сенсационном вчерашнем происшествии. Зато Люба помнила все отлично и, отбросив злоязычные домыслы, составила предполагаемую картину случившегося.
Машина, мчавшаяся на нее, в самом деле хотела ее убить. Вернее, не сама машина, конечно же, а человек, ею управлявший. Головачев – предположительно опять-таки, мог быть и еще кто-то – спасает ее, вытолкнув из-под колес.
Зачем он это сделал? Да ежу же понятно! Она нужна ему живой и невредимой, до тех пор, пока… Ладно, об этом потом. Не стоит сбиваться с мысли.
Зачем он это сделал? Да ежу же понятно! Она нужна ему живой и невредимой, до тех пор, пока… Ладно, об этом потом. Не стоит сбиваться с мысли.
Он ее спасает и исчезает с места происшествия. Но он засветился. Его видели на дороге. Могли видеть и раньше, когда он неотступно ходил за ней. Видели и расценили его интерес к ней по-своему. Парень им мешал.
Вычислить в их городе кого-то не такой уж великий труд. Особенно тем людям, что запросто могут, не боясь никого, белым днем тащить с чердака кабель для прослушивания телефона.
Головачева убивают и, судя по разговорам, сжигают вместе с машиной. И тем самым убивают сразу двух зайцев. Семен Артурович уничтожен, как возможный свидетель. И на него попутно накладываются чудовищные подозрения в совершении преступления. Кандидатура преотличная: уголовник со стажем, к тому же засветился у нее во дворе и в подъезде, о чем свидетельствуют показания соседей.
Их Сячинов уже зафиксировал.
Как все удачно! Как все сложилось! Пазл к пазлу, фрагментик к фрагментику, и картинка получилась вполне сносная.
Почему же все-таки Генка не рассказал ей о том, что машину нашли на свалке? Он не мог не знать об этом. Утро любого дня начинается в их в конторе с ночных происшествий и рапортов. Он не мог не знать. Но не сказал!..
– Музыкальная школа… – прогнусавил в микрофон водитель автобуса, распахнув двери. – Не задерживаемся в проходе… выходим, выходим, граждане.
Люба вышла и огляделась.
С тех пор, как она была здесь в последний раз, минуло полтора года. Тогда был канун Нового года, кажется. И, несмотря на то, что Иванов все еще сидел в тюрьме и она за день до этого вернулась со свидания с ним, у нее было совсем неплохое настроение. Может, потому и настроение было, что вернулась…
Она вышла на этой остановке из автобуса тогда и пошла вдоль этого забора, огораживающего какой-то долгострой. Забор по-прежнему был, но из-за верхнего края его теперь торчали шершавые бетонные стены. Решили, видимо, достроить то, что начали.
Так, тогда она пробиралась по сугробам вдоль забора. Потом свернула влево и пошла в проулок между двумя двухэтажными домами.
Дома были на месте, и Люба свернула туда.
Потом… Потом, потом… Ага, вон она, та калитка на одной петле. Надо же, никто не удосужился починить и прибить вторую до сих пор. Калитка все так же болталась, поскрипывая на ветру. Остановившись возле нее, Люба вгляделась в подслеповатые окна кособокого домишки. Не похоже, чтобы там кто-то жил. Занавесок на окнах не было. Входная дверь слегка приоткрыта. И белье не болтается на веревках в палисаднике, если можно было так назвать вытоптанный пятачок земли перед входом в дом. А полтора года назад белье было. И шторки топорщились накрахмаленными боками, и горшки цветочные разных мастей и расцветки стояли на подоконниках.
Сейчас ничего этого не было. Будто бы и не жил тут никто.
Она открыла калитку и приблизилась к дому. Стучать смысла не было, дверь была обита толстым войлоком, все равно не услышали бы. Тогда зимой она звонила. Сейчас не было и звонка. Торчало два оголенных провода, и только.
– Эй! – Люба потопталась на пороге и толкнула дверь, открывая ее пошире. – Эй, здесь есть кто-нибудь?!
Никто не ответил. Она вошла в сенцы, нашла на ощупь дверь в комнату и потянула ее на себя. В комнате никого не было. Никого и ничего. Вся мебель была вывезена. На полу валялись обрывки старых газет и журналов. В углу высилась гора мусора. Да еще висело в простенке меж окон старое засиженное мухами зеркало.
Все ясно. Семья Малышева Алексея Петровича здесь больше не жила. Хотя семьей называть разбитную бабенку с шальными глазами и сигаретой в зубах было большой смелостью. Но велено ей было полтора года назад навестить семью Лехи Малышева. Она и поперлась.
Пришла, позвонила и топталась потом еще на пороге минут пять. Пока женщина, махнувшая ей в окно рукой, одевалась в халат.
– Гость у меня, девонька, – пояснила она, впуская Любу в дом. – Извини, неодета была.
Люба ошарашенно моргала глазами, рассматривая голый мужицкий живот, выглядывающий из-под одеяла на кровати. Так и просилось с языка: «А как же Алексей Петрович?» Хорошо, что сообразила промолчать, а то выгнали бы ее намного раньше. Ее все равно, конечно, выгнали, но попозже. Выгнали, внимательно выслушав.
– Знаешь что… – проговорила тогда женщина, задумавшись на секунду-другую, и затянулась свежей сигаретой, прикурив от предыдущей. – Можешь передать смело этому ублюдку мои слова…
Люба напряглась. Про ублюдка в ее инструкции не было сказано ни слова. Было много хороших и теплых слов, сопутствующих посланию, и ответы, что предполагались. Но вот ублюдка… Ублюдка там точно не было. Гражданская жена должна была назвать Малышева кем-то вроде Петровича, Ленусика, Лесика или что-то в этом роде, но совсем не так, как назвала.
– Чтобы я его не видела рядом с собой и своим домом никогда! Понятно излагаю?! – дама, невзирая на холод, распахнула широко дверь в сенцы и поволокла Любу за рукав пальто к порогу. – Передай и проваливай, пока я добрая.
Люба послушно шла к выходу, ругая себя на чем свет стоит.
Дожила, елки-палки, ходит в гости к сомнительным людям, передает им приветы и пожелания от их близких из-за колючей проволоки.
Совсем Закатова сбрендила. Но, как впоследствии оказалось, сбрендила она чуть позже. Когда взяла из рук этой самой женщины ключ и поперлась потом по указанному ею адресу.
– Там возьмешь сумку, – наставляла ее женщина, стоя босиком на засыпанных снегом ступеньках и не чувствуя холода. – И делай с ней, что хочешь.
– Как это?! – про сумку Люба ничего не знала, ее просто попросили передать, чтобы жена Малышева что-то куда-то перенесла, и все. – При чем тут я-то?!
– А я при чем?! Я ему теперь никто! Видала, у меня мужик в постели греется? То-то же! Леха мне теперь со своим дерьмом вроде как и вовсе ни к чему. И делать я для него ничего не стану. А ты сходи туда, деточка, сходи, пожалуй. А то вдруг проблемы какие будут.
– У кого?
– У Лехи. У него могут быть проблемы из-за нас с тобой. Я не захотела, ты не захочешь. А ведь тебя просили…
– А вас?!
– А меня… Меня, может, и дома вовсе не было, вот! Бери ключ. Сходи на эту хату. Там возьмешь Лесика вещи и снесешь куда-нибудь, хоть к себе, например. А он потом вернется и заберет.
К себе Люба ничего не понесла. Еще чего!!! Станет она у себя хранить вещи каких-то уголовников! Не нужны они его гражданской жене, ей и подавно.
Люба съездила по указанному адресу. Вошла в пустую однокомнатную квартиру. Забрала там большую спортивную сумку и, даже не заглянув внутрь, оттащила ее на железнодорожный вокзал в камеру хранения. Номер этой ячейки и код она потом сообщила Иванову, когда тот вернулся. И больше никогда уже не вспоминала. Никогда… до сегодняшнего утра. Не вспоминала до тех самых пор, пока не услышала историю про Малышева и про его подельника.
Сумка!!! Та самая сумка, которую она прятала в камере хранения, нужна была Головачеву. За ней он и приходил в ее квартиру. И в ней, скорее всего, находились деньги. Те самые деньги, которые эти двое украли. Потому он и ее зарплаты в конвертах не взял, не пожелав мараться ничтожностью суммы. В сумке-то наверняка было много больше. Сячинов говорил, что много…
Кстати, а с чего это Головачев к ней приперся?
Так, так, так… Кажется, она начинает прозревать помаленьку.
Подельничек-то, видимо, освободившись на полгода раньше, кинул своего дружка! Смылся вместе с гражданской супругой и деньгами, оставив Головачева с носом.
И снова при чем тут она?!
А при том, что Малышев запросто мог сообщить Семену Артуровичу, что настоящей кидалой является не кто-нибудь, а Закатова Любовь, собственноручно сумочку умыкнувшая с конспиративной квартиры.
– Твою мать!!! – пробормотала Люба, в тоске оглядывая обшарпанные стены чужого дома. – Ну, Иванов!!! Ну, скотина!!! Убью, попадешься…
Иванов, как на грех, попадаться не пожелал. Люба не поленилась, позвонила в транспортный цех своего завода и попросила к телефону бывшего мужа. Там ей не совсем любезно ответили, что он на больничном. Тогда она, настроившись довести дело до конца, не побрезговала и поехала на его съемную квартиру. Но и там облом. Квартирная хозяйка, то и дело оглядываясь себе за спину, сообщила ей свистящим шепотом, что у нее гостит брат и Сереге пришлось на время съехать. А куда, она не знает.
Искать Малышева Любе совершенно не хотелось. Во-первых, затея совершенно бесполезная, раз эти двое бросили дом. Искать их можно было в любой точке земного шара. А во-вторых, затея абсолютно бесполезная, раз Малышев навел на нее Головачева.
Даже если нашла бы она его, что сказала бы? Ах, вы бессовестный такой, Алексей Петрович! И зачем же это вы солгали Семену Артуровичу?
Стоп…
Кажется, ее снова занесло. Никто ведь мог ничего и не говорить. И Малышев мог запросто еще срок отбывать. Она знала из рассказов Иванова, что в тюрьме часто за всякие нарушения сроки добавляют. И супруга его гражданская могла укатить куда-нибудь не с Малышевым, а с тем самым пузатым мужиком, что грел ее койку полтора года назад. Вот ее бы найти…