Как сказать ему, что жизнь ее закончилась и вяло бултыхалась, как застоявшаяся вода в болоте, стоило ему уехать?! Как объяснить, что каждую ночь, засыпая с мужем, мечтала о его руках, губах, теле?! И что и не жила вовсе, а ждала, ждала, ждала…
– Я за тебя умру, Ким, – пробормотала она с деловитой серьезностью, засыпая на его плече. – Так и знай: за тебя и во имя тебя я умру.
– Я тебе умру, дуреха, – он снова улыбнулся в темноте спальни, он все время улыбался этим вечером, хотелось верить, что от счастья. – Живая ты мне больше нравишься, Любовь. Спи, завтра может быть тяжелым.
Глава 11
– Люба! Мне нужно с тобой встретиться!
Богдан! Боже, ну он-то тут при чем?! Почему же она постоянно о нем в последние дни забывает. Не должна ведь, не должна. Он сделал ей предложение. Подарил кольцо с бриллиантом. Он заслужил хотя бы объяснения. А объяснять-то как раз ничего и не хотелось, вот ведь чепуха какая получается.
– Люба! Ты ушла и пропала! Тут такие слухи по городу ходят!!! С тобой и правда все в порядке?! Ты не обманываешь меня?!
Голос Хелина плавал и перекатывался из одного уха в другое, будоража, тревожа и внося в душу непонятное смятение. Любе приходилось перекладывать трубку из руки в руку. Ким навалился во сне на нее и тискал ее, и, судя по его сбивающемуся дыханию, не собирался отпускать.
– Богдан… Богдан, подожди… Я не знаю, когда… Я еще сплю, как бы… – она не сдержалась и слабо охнула. – Перезвони, ладно?
Люба отключила телефон, и он тут же выпал из ослабевшей руки на пол.
– Кто звонил? – промурлыкал Ким ей куда-то в ключицу, тогда как руки прочно обосновались на ее груди, нежно массируя горевшую под его пальцами кожу. – Нареченный?
– Он самый. – Люба завозилась под тяжестью его тела. – Эй, ты мне ребра все поломаешь!.. Слушай, а что мне, в самом деле, с ним делать, Ким? Он звонит, напрашивается на встречу, на разговор, а я футболю его раз за разом. Это как-то неприлично, не находишь?
– Ну да. Наверное, хотя мне до твоего Хелина, как и до Иванова, кстати: – Ким вздохнул, снова все вспомнив, снова вынудив вспомнить ее и снова заставив ее устыдиться.
Наворотила тоже дел. Не сумела, не смогла вовремя разобраться с чувствами, с претендентами, с мужьями. Теперь еще и Кима себе в советчики просит. Нет, надо как-то уж самой все это разгребать.
– Кстати, который час? – вдруг спохватился он и вскочил с кровати. – Мы не проспали?!
– Смотря куда. Я-то в отпуске, – засмотревшись на то, как Ким натягивает спортивные штаны прямо на голое тело, она призывно улыбнулась, но стоило тому сделать шаг к кровати, тут же укрылась одеялом по самый подбородок. – Не сейчас… Дела и правда есть. Кстати, у тебя ведь в мобильном телефон Иванова имеется.
– Начинается! Хочешь доложить супругу о бурно проведенной ночи? – он отвернулся к окну и сердито дернул шторы в стороны, раскрывая окно. – Он так и будет всегда с нами? Один звонит, второму ты звонишь. Я не собираюсь тебя ни с кем делить, если ты не в курсе. Хватит уже, как бы!..
Это было лучшее, что она могла услышать от него за последние несколько недель. Пускай с раздражением, пускай отвернувшись, но искренне и с любовью. Злится, значит, ревнует. Ну, а пару-другую упреков она стерпит, заслужила, чего уж.
– Эта скотина мне нужна позарез, Ким, – выбравшись из кровати, она подбежала к нему на цыпочках, прильнула голой грудью к его голой спине, обхватив руками живот. – Не обижайся! Дело и правда очень серьезное.
– Да? И что на этот раз? Он что ли тебе прослушку установил?
– Нет. Ума у него на это не хватит. Зато хватило, возможно, на кое-что другое. Дай телефон, не вредничай.
Ким думал не больше минуты. Отцепил ее руки от себя и ушел в гостиную, сердито шлепая голыми пятками о ламинированный пол. Вернулся тут же, уже с мобильником. Подождал, пока Люба натянет на себя халат и подвяжется, потом втиснул ей его в руки, буркнув нелюбезно:
– Звони своему разлюбезному. Мне выйти?
Ким злился, ревновал и даже не пытался этого скрыть! Это ли не радость. Она готова терпеть его ехидство хоть всю жизнь, лишь бы в нем находить подтверждение тому, что он ее любит. Как вот она жила все эти годы без всего этого?! С ума же сойти можно!..
– Чему ты радуешься, не пойму! – завопил он, заметив, что она улыбается. – Наплодила мужиков, а мне теперь… Так мне выйти или нет?!
– Нет, нет, как раз наоборот! – она нашла в телефонной книжке Иванова и нажала крохотную кнопку с нарисованной на ней зеленой телефонной трубкой. – Ну, Серега… Ну ты сейчас получишь…
Иванов оказался доступным и дисциплинированным абонентом, ответив ей почти мгновенно. Правда, не сразу сумел понять, почему она звонит ему с телефона Кима и почему вообще звонит. Поняв, насупился и попытался уйти от разговора. Но Люба была непреклонна, пригрозив, что явится к нему с милицией. И хотя она понятия не имела, куда за ним являться, Иванова ее угрозы не оставили равнодушным. Он проникся и даже согласился сотрудничать, ответив на несколько ее вопросов.
– Правда, без адвоката мне с тобой разговаривать не резон, жена, – съязвил он и вздохнул тяжело и печально. – Вдруг вы мой разговор запишете?! Он же у тебя мастак по этим делам. Да и по другим тоже…
Постаравшись не обращать внимания на то, как снова неприятно остыло все внутри от Серегиных намеков, Люба вкрадчиво поинтересовалась:
– Ты с Малышевым виделся после его возвращения, дорогой?
Серега слабо охнул. Тут же чем-то загремел, может, упал со стула, сраженный ее вопросом. И тут же затараторил:
– Когда виделся? С Малышевым? Погоди, погоди, дай вспомнить… Черт, не помню совсем, Любка, прикинь! Дал бы бог памяти… Он освободился, позвонил… Да, совсем забыл! Мы же так с ним и не виделись!
Он как ребенок обрадовался собственной лжи. Вот, мол, как удачно получилось всех обмануть. И я тут совершенно ни при чем, и они все сами, сами, сами…
– Сережа, дорогой.
Голос ее сделался просто невыносимо сладким, приторным даже, что не ускользнуло от Кима, и снова разозлило его, вызвав очередной приступ бешеной ревности. Во всяком случае, нормальный человек в нормальном расположении духа с такой силой раскрывать створки окна не станет. А он так шарахнул по ним ладонью, что чудом не разбил стекло.
– Сережа, послушай, и не части, – повысила голос Люба, стараясь перекрыть шум улицы, ворвавшийся в спальню. – Малышев мертв. Тебе, думаю, об этом известно не хуже меня. И что-то подсказывает мне, что ты с ним виделся…
– И дальше что?! – Иванов также повысил голос, видимо, успев справиться с растерянностью. – Виделся, передал ему записку с нацарапанными цифрами. Те, кстати, что ты мне сообщила. И все!
– Все?!
– Все! Все, твою мать! В чем ты пытаешься меня уличить, дорогая?! – теперь Иванов уже орал, что было неплохим признаком, он всегда орал, когда нервничал, трусил и не знал, что делать дальше. – Я его не убивал, поняла!!!
– А я разве сказал тебе, что его убили, Сережа? Я сказал только, что он мертв. Кто говорит об убийстве!
Боковым зрением она уловила, что Ким оторвался от созерцания утреннего ненастья за окном и теперь во все глаза смотрит на нее.
– Так кто говорит об убийстве, Иванов?! И еще вопрос… Последний перед тем, как нам с тобой встретиться…
– Не стану я с тобой встречаться! – взвизгнул непутевый, снова загромыхав в трубку так, что ей ухо заложило. – Тоже мне следователь по особо важным делам нашлась тута… Послать тебя, что ли?!
– Послать ты, конечно, Сережа, можешь. Но!.. – Люба перевела дыхание, впервые ей приходилось уличать его в чем-то подобном, это не пьянки до утра и не синяки на шее. – Но денег твой Малышев так и не получил.
Вот сейчас она блефовала так, что спина от страха взмокла.
Иванов мог ничего о деньгах не знать. О них ей лично сообщил Сячинов, а она уже додумала, сложив все воедино. Сумку Серега тоже мог в глаза не видеть. И вообще мог здесь быть совсем-совсем ни при чем, но…
Но что-то подсказывало, подмывало, зудело в мозгах: знает он все! Знает, если не более того. И ее это пугало, потому что наводило на размышления и потому что могло повлечь за собой много чего.
– Леха мог денег и не получить, не спорю. – Иванов вдруг сразу как-то успокоился и, кажется, даже повеселел, не став спорить с ней из-за денег. – У него был подельник, знаешь. Тот вышел с зоны следом, могли и не поделить что-то. Мне лично по барабану, Любань. И пришить мне ты ничего уже не сможешь.
– Все вроде бы сходится, Сереженька… Кроме одного, подельник-то Малышева денег тоже не получил, – по спине теперь, как клопы, скакали мурашки, рот пересох, а в висках стучало: вон оно – горячо, горячо, горячо… – И с чего-то пришел за ними ко мне, Сережа! Что скажешь, а?!
И вот тут Иванов совершил самую глупую глупость своей жизни. Он прекратил разговор, отключившись. А Люба, уставившись на Кима, тут же спросила:
– Ты все понял?
– Нет, а должен? – равнодушный взгляд, равнодушное дерганье плечами.
Он, конечно же, прикидывался. Ей ли было не заметить, с какой жадностью тот впитывал каждое ее слово? И хмурился, сводя брови на переносице. И затылок потирал, а так он делал, когда задумывался о чем-то серьезном, и еще когда принимал какое-то решение.
– Что там на улице? – Люба разозлилась и решила тоже валять дурочку. – Дождь идет? Потеплело, нет?
На улице, между прочим, все намекало на приближающуюся осень. Словно очумелые, носились рваные клочья сизых облаков, а в прорехи выглядывало совершенно холодное, прямо зимнее какое-то небо. Дождя не было, но воздух был насыщен тяжелой влагой, морозившей до костей. И скороспелый тополь поспешно избавлялся от листьев, насорив ими по дворам и скамейкам.
Люба поежилась, отойдя от окна, и тут же задумалась. Нечего было и думать, чтобы выходить на улицу в том, что было уложено стопками в стареньком чемодане. Теплые свитера остались дома. Ветровка, старенькая джинсовая куртка тоже. Вельветовый пиджак намок еще вчера и пока не просох, наброшенный на спинку стула. В чем же выходить из дома? Выходить-то надо! Хотя бы для того, чтобы разыскать Сячинова.
– Откуда тебе известна фамилия Малышева? – вдруг спросил Ким.
– От верблюда! – огрызнулась она и пошла прочь из спальни, на ходу ворча по-старушечьи. – То он ничего не понимает и не хочет понимать, то вдруг спрашивает про Малышева. С чего бы это в нас такая заинтересованность проснулась?
Ким, как оказалось, шел за ней по пятам. И ответить решил на ее ворчливые вопросы, заставив ее вздрогнуть от неожиданности. Но ответил совсем не так, как ожидалось. Она, если честно, надеялась на нечто большее.
– Знаешь, мне кажется, что эту фамилию однажды произносил Тимоха, – проговорил Ким задумчиво и тут же. – Кашу манную будешь?
– Тимоша?! Савельев?! В какой связи?! И при чем тут каша?! – Люба остановилась на пороге ванной и, приоткрыв дверь на четверть, непонимающе смотрела на любимого. – Ким, ну при чем тут какая-то каша?!
– Не какая-то, а манная, – он кивнул подбородком на дверь кухни. – Завтракать пора, леди. Так будешь кашу или нет?
– Я манную кашу ненавижу с детства, чтобы ты знал!.. И когда Тимоша говорил тебе про Малышева? Почему я слышу об этом только сейчас?! Ну, блин, вообще…
Она заперлась в ванной и почти двадцать минут приводила себя в порядок. И не сколько занималась этим, сколько думала.
Тимоша… Тимоша Савельев знал про Малышева. И перед смертью хотел о чем-то поговорить с ней. Уж не о нем ли?! А почему с ней?
Так, если предположить…
Мог Савельев знать о том, что Малышев отбывал срок заключения вместе с Ивановым? Мог, конечно.
Так, что дальше…
Если ему были известны подробности дела, по которому Малышев был осужден, то его не могли не заинтересовать подробности его гибели. И он мог догадываться, за что того убили. И… выходит, мог узнать откуда-то, что Любе было поручено навестить супругу Малышева. Или просто хотел расспросить про возможную дружбу покойного Малышева и ныне бодрствующего Иванова.
Черт, но это же ничего ровным счетом не объясняет! И убить Тимошу за этого дешевого уголовника никак не могли.
– Поехали к Тане Савельевой! – выпалила Люба, ворвавшись в кухню, где Ким накрывал на стол. – Она хоть краем глаза, да видела те бумаги, за которые убили ее мать. Может, ей там попадалась фамилия Малышева, и тогда…
– Что тогда? Ну, вот что тогда, Люб? Ну, попадалась, и что? Малышев мертв, по твоим словам. Тимоша тоже. Что тебе это дает? Если только попытаться выйти на его дружка, того, кто, как ты думаешь, шарил в твоем доме. – Ким взял в руки бутерброд с маслом и откусил от него огромный кусок, запил его горячим кофе. Проглотил и спросил как бы между прочим: – А как его-то фамилия, я что-то прослушал?
Все хитрить сегодня с ней вздумали! Сначала Иванов, теперь вот Ким. Не называла она фамилию Головачева при нем! И не прослушал он, а просто с чего-то мудрит, не желая быть до конца с ней откровенным.
– Ты не прослушал, Ким. – Люба прошла мимо него к окну, шутливо шлепнув его по затылку. – Головачева я при тебе не называла.
– Головачев… Головачев… – Ким не на шутку озаботился, даже жевать перестал, уставившись в одну точку. – Это какой же Головачев?
– Тот самый, что, предположительно, мой дом перевернул вверх дном и меня из-под колес джипа вытащил. И тот самый, которого потом, по городским слухам, сожгли в этом самом джипе на городской свалке. Но это все сплетни. Знать точно ничего не знаю. Слышала болтовню на остановке.
Ким думал долго, еще дольше размышлял. Поставил локти на стол, забыв на время о завтраке. Уложил подбородок на сцепленные пальцы и смотрел минут десять на Любу в упор, постепенно меняясь в лице. Изменения эти ей совсем не нравились. Вернее, то, как они чередовались. А чередовались они следующим образом.
Сначала Ким о чем-то, кажется, начал постепенно догадываться. Потом уже более конкретно подозревать и, судя по хищному блеску в глазах, подозревать ее. А в финале он рассвирепел, правда, сумел сдержаться. Орать на нее он не стал, но так громыхнул кулаками об стол, что подскочили, зазвенев, чашки, а его недоеденный бутерброд, соскользнув с края тарелки, упал маслом на скатерть.
– Чего ты бесишься, Ким?
Она поспешно схватила кусок хлеба со стола и начала затирать масло салфеткой.
– Я не бешусь! – процедил он, с силой стиснув зубы, его выдержка давалась ему нелегко. – Я хочу понять…
– Что? – Люба осторожно присела на краешек стула за стол и потянулась к чайнику.
– Я хочу понять, при чем тут ты, Любовь, а??? При какой такой звезде в этом дерьме ты??? Ответь мне!!! – он выдернул у нее из рук чайник и тоже саданул им об стол, и как хрупкая пластмасса выдержала, непонятно. – Если этот малый, что сгорел, шарил у тебя дома, значит, он знал, куда шел, так?!
– Так. – Люба согласно кивнула, она сейчас согласится со всем, что Ким скажет, лишь бы он успокоился, не крушил посуду, не стучал кулаками по столу и не глядел на нее так страшно и ненавидяще.
– Если ему был нужен Иванов или что-то от него, то почему, поняв, что тот там больше не живет, он продолжил ходить за тобой?! Почему, Люба??? – Ким все же не выдержал, понятное дело, не железный, и начал орать, чередуя вполне приличные, претенциозные слова с непечатными. – Что ему было нужно от тебя, твою мать, а??? Какого хрена ему было нужно от тебя конкретно??? Стал бы он светиться с тобою рядом, когда Иванов вполне досягаем?! Что ты стянула у него, ответь??? Не хочешь отвечать?!
Ей и правда не хотелось, и она добросовестно и честно замотала головой, соглашаясь с ним.
– Тогда я отвечу за тебя! У тебя был их общак!!! Ты держала воровской общак, как последняя… Как последняя шмара воровская!!! Ты понимала, что ты делала??? Что с тобой сталось, Люба?! И куда же ты его дела?! Спустила?! Это Иванов так на тебя повлиял?! Он тебя втянул в свои воровские делишки, так?!
Тут Люба сочла за благо прервать его пламенную речь, а то еще чего доброго договорится до того, что обвинит ее во всех убийствах, что произошли в их городе за последние две недели.
– Не так, – и она снова потянулась за чайником. – Можно я все-таки выпью чаю, Ким?
– Мне-то что? – кажется, он удивился и даже не понял, почему она спрашивает, переводя недоуменный взгляд с нее на чайник, который едва не разбил. – Пей! Только ответь…
– Отвечу, но только тогда, когда ты успокоишься. Но сразу хочу успокоить. Никакого отношения к воровскому общаку я не имею. И даже не представляю, что это такое. Тебе обновить бутерброд, Ким?
– Обнови, – буркнул он и отошел к окну, и стоял там ровно столько, сколько закипал чайник, готовились бутерброды и полоскались чашки.
Потом вновь уселся и закончил завтрак в полном молчании. Люба даже понадеялась, что гнев его притупился вместе с чувством голода, но, как оказалось, зря. Потому что, вылив в себя последний глоток свежеприготовленного кофе, Ким с прежней суровостью потребовал объяснений. И чтобы уж она совершенно не расслаблялась, припечатал последнее свое слово ударом кулака по столу.
Она и рассказала. Все, все рассказала, даже про то, как жарила Иванову на зоне картошку с луком и перцем. И как везла ему туда эту картошку, проклиная все на свете, включая тяжелую сумку и переполненный пассажирами пригородный автобус. И про собственное расследование, затеянное накануне, рассказала. Закончила снова странной гибелью Головачева, о которой услышала из городской сплетни.
– Это не сплетни, – буркнул Ким, глядя на нее все еще тяжело, но без прежней ненависти. – Его в самом деле убили и сожгли в той машине, что предположительно пыталась тебя убить на дороге. Только не спрашивай меня, откуда я это все знаю!
– Почему? Почему тебе можно задавать мне всякие вопросы, а мне нельзя, Ким? – пришел ее черед возмущаться.
– Потом, Люба… Все потом! Сейчас давай лучше подумаем вместе, куда могли деться деньги из камеры хранения? Кстати, ты была на вокзале? Осмотрела ячейку?