Не глядя на него, Люба сняла блузку, стянула через бедра юбку, потом колготки и в нижнем белье шагнула за полосатую занавеску. Осмысливать, что происходит, было некогда. Хелин торопил, покрикивал и уже, кажется, успел забраться под одеяло. Стало быть, привилегию водных процедур он уступил ей. Поросенок…
В дурацком гостиничном зеркале отразилось ее несчастное лицо с лихорадочно блестевшими глазами. Люба открыла холодную воду и плеснула себе в лицо. Легче не стало. Стало холодно и противно. Она сняла с себя белье и влезла в облупившуюся ванну. Минуты три стояла под душем, скудными струйками бьющим ее из забившейся заржавевшей лейки. Потом обмоталась большим полотенцем, единственное, наверное, что оказалось здесь приличным, и пошла в комнату.
Богдан Владимирович лежал поверх одеяла абсолютно голый, скрестив ноги. Руки были сцеплены на животе, как у покойника. Рот скорбно сжат, глаза слегка прищурены.
– Ты чего там так долго копалась?! – недовольно обронил он и похлопал ладонью по кровати слева от себя. – Давай укладывайся, деточка. Укладывайся и приступай.
Люба едва не разревелась от унижения и отчаяния.
За что, ей все это, а?! Чем она прогневала новое руководство, что ее с первой минуты так используют?! К чему она должна приступать?! Как приступать?..
А что если взять и уйти?! Просто одеться и уйти? Пускай он себе лежит, а она уйдет. Поймает попутку, доберется до города, запрется в квартире и не станет думать ни о чем таком гадком. Просто будет проживать очередной свой день, и все, а он пускай тут лежит…
Можно, конечно, но завтра непременно наступит. И даже не столько завтра так страшило ее, сколько понедельник грядущей недели. В понедельник же на работу. А работы может и не оказаться, если она сейчас просто оденется и уйдет отсюда.
– Можно… Можно я свет выключу? – прошептала она, старательно обегая взглядом голого олигарха. – Я так не могу, Богдан Владимирович! Простите!!!
– Хорошо. Выключишь. Только для начала сними с себя это полотенце. Я хочу тебя видеть.
Ей снова пришлось подчиниться. И она стояла под его ощупывающим взглядом несколько минут, тиская в правой руке край банного полотенца. Она стояла, а он ее рассматривал.
– А ты даже совсем и ничего, Любаша, – довольно хмыкнул Хелин и заворочался на кровати, меняя положение. – Давай выключай свет, раз уж ты такая стеснительная. И прыгай в койку, дорогуша. Время – деньги…
Глава 2
– Любка, ты дома? – вальяжный голос бывшего супруга немного привел ее в чувство. – Я щас приду.
– Нет!!! – заорала Люба испуганно, поражаясь тому, что у нее еще остались силы на подобный вопль. – Я не хочу никого видеть!!!
– Это чегой-то? – и Серега тут же догадливо хмыкнул в трубку. – А-аа, кажется, понял! Ким приехал. Воспоминания терзают. Сидишь весь день взаперти и рыдаешь по прошлому? Угадал?
Нет. На этот раз Серега не угадал. Впервые, наверное. Раньше ему безошибочно удавалось все угадывать про нее. И когда плакала, казалось, без причин. И когда в близости ему отказывала. И когда просто замолкала и смотрела подолгу в никуда. Тогда-то он и принимался зачитывать ее мысли, словно с листа. И ни разу прежде пальцем в небо. А сейчас вот не угадал.
Но сегодня ему было простительно, он же не мог знать ее жутковатой тайны. Не мог даже догадываться, что его высоконравственная жена в одночасье заделалась подстилкой нового руководства. Так ведь ей было заявлено? Приблизительно…
Ты, сказал Богдан Владимирович, теперь моя собственность. Рот держишь на замке, делаешь все, что я тебе велю, и ни шагу не делаешь без моего ведома…
Сказал и уехал на огромной машине, недружелюбно косившей в ее сторону раскосыми фарами. А она пришла домой, упала лицом в диванные подушки и проревела три часа без перерыва. Потом все же нашла в себе силы встать под душ, переодеться в пижаму, и снова залегла на диван. Не спала почти всю ночь. Лишь к утру немного забылась. Потом очнулась, но вставать с дивана не торопилась. Здесь ее и застиг звонок непутевого Сереги Иванова, человека, сводившего ее пару лет назад к алтарю.
– Чего тебе? – хрипло поинтересовалась Люба и болезненно сморщилась, горло еще чего-то разболелось, не иначе оттого, что под дождь вчера с утра попала. – У меня нет времени и настроения, Сереж.
– Мне поговорить надо, – упрямо повторил Иванов. – Я зайду?
– Нет. Я приболела. У меня… У меня температура, и горло болит. Ко мне нельзя, – соврала она про температуру, присаживаясь на диване и с силой зажмуриваясь, чтобы снова не заплакать.
Если Серега сейчас ввалится к ней, то не уйдет до вечера. А то и ночевать останется. Станет ныть, напросится в сиделки, а потом и под одеяло полезет. Такое уже бывало.
– Мне надо тебя увидеть! – продолжал настаивать Иванов. – Чего ты козлишься, Люб?! Чё не так-то?! В Киме все дело? Так мне плевать! Можешь и его пригласить, если захочешь. И не забывай, я там еще прописан. То, что проявляю благородство и не требую размена жилплощади, ты должна ценить. А ты…
Все. Это был его основной и беспроигрышный козырь. Возражений по этому поводу у нее никогда не находилось, поэтому Серега время от времени и проникал на ее территорию и на какое-то время лишал ее души покоя. Сегодня, кажется, был как раз тот самый случай.
– Скотина, – обронила она устало, положила трубку и поплелась открывать дверь.
Звонил наверняка от подъездной двери. Звонил с мобильника, заимел пару месяцев назад и теперь пользовал его по делу и без дела. Так что ожидать визита следовало минуты через три.
Серега управился за полторы, ворвался в квартиру с туго набитым пакетом и крохотным букетиком гвоздик.
– Это что?! – Люба уставилась на пакет, подозревая, что набит тот вещами непутевого. – Носки?!
– Да ладно тебе! – Серега скривился, снимая ботинки и протягивая к ней руки. – Здравствуй, что ли! Как чужая, ей-богу! Муж я тебе али не муж, Любка?..
Она отшатнулась. Иванов заметил и на объятиях больше не настаивал. Сразу потащился в кухню вместе с пакетом.
– Что в пакете? – Люба шла за ним по пятам. – Ты что, с вещами?! Даже и не думай! Второго такого кошмара я не переживу, Иванов! Если не уйдешь подобру, я…
– Знаю, знаю, ментов вызовешь. Сволочная ты баба, Любка, – бывший муженек уселся за стол, сложил руки наподобие первоклассника и глянул на нее с притворным укором. – Я же с душой к тебе, как к своей жене, пускай и бывшей. А ты… Сволочь ты, Любаша! Миловидная, а паскудная. Оттого и жизни у нас с тобой не было.
– Что в пакете? – продолжала настаивать Люба, больше всего страшась того, что непутевый начнет сейчас распаковываться и раскладывать свои немудреные пожитки по полкам ее шкафа. – Даже и не думай, Иванов!..
– Даже и не думаю, Любаша. – Иванов скривился, поднял пакет с пола и, перевернув его на стол, произнес с зубовным скрежетом, – Угощайся, женушка. Жри, то есть, пока я добрый!
На стол посыпались дождем апельсины, бананы, виноград, с глухим стуком ударилась о стол палка сырокопченой колбасы, разноцветным калейдоскопом хлынули конфеты. Из-за пазухи поношенной джинсовой куртки Иванов достал бутылку коньяка и присовокупил ее к угощению.
– Ты снова за старое?! – она просто физически ощутила, как бледность заливает ей лицо. – Ты??? Скотина непутевая, снова за старое??? Убирайся!!! Убирайся немедленно!!! Мне не нужны из-за тебя неприятности…
У нее своих хватает, хотелось ей добавить, но она вовремя остановилась.
Иванов не должен быть в посвященных. Не тот это человек, которому можно было поплакаться в жилетку. Сначала пожалеет, а потом высмеет и надругается. Это было его стилем, его направлением. Нет, ему жаловаться никак нельзя. Как и никому вообще. Ясно было приказано: полная конфиденциальность. Полная, включая постель. Ни одна живая душа, ни одна вша и все такое.
– Чё орешь-то, дура? – вроде как обиделся Серега, подпер подбородок огромным кулаком и глянул на нее с тоской. – Думаешь, украл?
– А то что же?! – Люба обвела рукой стол, заваленный продуктами. – Знаешь, на сколько все это потянет?
– Знаю. – Иванов потупил взор. – На восемьсот двадцать четыре рубля, девяносто восемь копеек. На вот, ознакомься.
И он снова полез в карман. Достал оттуда чек из супермаркета и швырнул его поверх внушительной горки конфет.
Люба опасливо потянулась к чеку и какое-то время внимательно его изучала.
Все точно. Все продукты перечислены, против каждой строчки аккуратненькие цифири, итого на восемьсот двадцать четыре рубля, девяносто восемь копеек. Как Серега и говорил.
– Откуда деньги? – все еще не хотела сдаваться Люба.
– Из леса, вестимо. – пошутил он с грустным блеском в глазах. – Работаю я, Люба. Уже два месяца как работаю. А ты думала, что я снова на большой дороге промышляю? Так я, если помнишь, условно-досрочно освобожденный. Нельзя мне на дорогу-то. Решил вот честно работать, зарабатывать. И с первой получки сразу к тебе.
– Зачем?
Верить ему она не могла по многим причинам. Одной из них была патологическая страсть Иванова к вранью. Если за день Серега не соврал хотя бы дважды, он впадал в депрессию. Поначалу Любу это забавляло, потом искренне изумляло, потом выводило из себя настолько, что она готова была убить его. Может, и убила бы когда-нибудь. Спасло Иванова заключение под стражу, а в дальнейшем – развод.
– Люба, не корчи из себя, знаешь… – Серега выпятил нижнюю губу, первый признак душевного дискомфорта. – Я многим тебе обязан, и это всего лишь малая часть того, чем я могу тебя отблагодарить. Но это только начало, поверь.
– Верю! Не надо! – она испуганно отшатнулась. – Мне не нужно от тебя никакой благодарности! Никакой, поверь!!! Все, что я делала прежде, я делала только для себя.
– Ага!!! – обрадовался сразу Иванов, подскакивая, как макака, на табуретке. – Я всегда и всем говорил, что ты эгоистка! Все делала и делаешь только для себя! И замуж за меня пошла из-за каких-то своих соображений, а не по любви. Говорила, что любишь, а ведь не любила по-настоящему. По Киму все время тосковала, я же чувствовал. А я ведь тебя…
Все было ясно. Серега явился с ночевкой. И в постель попросится. И спинку потереть, когда она станет купаться. Видимо, квартирная хозяйка, с которой он по совместительству спал, в отъезде. Либо попросила на пару суток освободить жилье. Так случалось, когда наезжал ее старший брат из Москвы. Серегу тот на нюх не выносил, даже в роли квартиранта. И ему приходилось на пару дней искать по городу пристанища. Все чаще оно находилось под крышей Любиного дома.
– Вот любила бы ты меня по-человечески, все случилось бы по-другому. А так ведь что? Маета одна, а не семья. Так я и терпел! Терпел все твои выкрутасы. Пока ты мне откровенно не сказала: не люблю! Что оставалось делать? Пришлось уйти. Дрянь ты все-таки приличная, Люба. Натерпелся я, одним словом, – закончил Иванов рассуждать и снова потянулся к ней. – Подойди, что ли, обнимемся, а, жена?
Люба остолбенела и смотрела теперь на Серегу, приоткрыв рот.
Воистину этот человек не переставал удивлять ее. Вот, казалось бы, все – очередной рубеж пройден, дальше ступить уже некуда. Дальше только пропасть. И больше он уже ничего такого ни сотворить, ни сказать, ни выдумать не сможет. Ан нет! Может! Да как! И за этим последним из последних рубежей непременно найдется еще и еще один. И шагать и шагать потом в этом направлении, и не перешагать его никогда – этот рубеж Серегиного нахальства, подлости и самодовольства.
Он натерпелся, да? Она дрянь, оказывается? Она любила его не по-человечески, так? А ему, значит, ничего не оставалось, как покинуть недостойную супругу.
– Ну, ты и гад! – выговорила Люба почти с восхищенным придыханием. – Ведь кто тебя не знает…
– Думаешь, ты узнала? Тоже мне – чтец человеческих душ, – вяло огрызнулся Иванов, снял с себя куртку и швырнул ее на руки бывшей жене. – Ко мне подход требуется. А ты все сплеча, все свою правду-матку мне рубила. А она мне нужна была? Нет. А была бы похитрее, все, глядишь, и нормализовалось бы. Ну, пришел я не вовремя, и что? Сказал же, что на работе задержался. Нет, надо было звонить и узнавать, так ли это на самом деле. Умная бы баба сделала вид, что верит. И звонить бы никуда не стала. И наутро скандал не закатила бы. Вернулся-то, в конечном счете, к тебе, не к кому-нибудь.
– Заткнись, Иванов. Или отлучу от ночлега, – пригрозила Люба, при таких вот рассуждениях непутевого ей начинало сводить живот от острого, почти непереносимого приступа лютой ненависти к своей прежней жизни и своему прежнему унижению. – Еще слово о том, какой ты замечательный, и покатишься вместе со своими подарками.
Иванов замолчал часа на полтора.
Люба вернулась в гостиную, улеглась на диван и снова завернулась в одеяло. Скомканное Ивановым на время, ее новое личное горе опять заточило так, что захотелось заплакать. Тут не к месту вспомнилось, что Ким в городе и, кажется, один. Если бы не новый работодатель, можно было бы напроситься на встречу, поговорить, глядишь…
А теперь что? А теперь снова ничего? Почему же она всякий раз его так по-глупому, совершенно бездарно теряет? Не судьба им, что ли, быть вместе…
– Любка, картошку на тебя жарить? – Иванов, полностью войдя в роль хозяина, повязался ее передником. Засучил рукава тонкого, заношенного почти до дыр свитерка и вооружился ножом для чистки картошки. – Живешь, как не баба вовсе. В холодильнике пусто. Хлеба даже нет. Бесхозная ты, Любка. Ну, как с тобой вот можно жить?!
– Да пошел ты! – вдруг закричала она и, отвернувшись к стене, расплакалась.
Она знала, что нельзя было при Сереге этого делать. Вцепится, начнет вытягивать из нее по слову, додумывать, сопоставлять. А то еще чего доброго раньше ночи кинется ее утешать и лезть к ней под одеяло. Тогда хоть вешайся. Но слезы было не удержать. Она зарылась в подушку лицом, укрылась с головой одеялом и ревела безудержно.
– О-оо, как все запущено, – пробормотал Иванов озабоченно и совершенно непредсказуемо спрятался в кухне за закрытой дверью.
Ревела она долго. Потом вроде задремала. Очнулась оттого, что Серега трепет ее за плечо.
– Пошли поешь, Люб, – проговорил он робко, совсем не похожим на его обычный глумливый голосом. – Чего ты, а?! Пойдем, а то заболеешь.
Неожиданно его нежелательное и отвратительное прежде участие подействовало на нее благотворно. Люба выбралась из постели и на десять минут скрылась в ванной. Умылась, почистила зубы и кое-как пригладила волосы, торчащие в разные стороны. Понаблюдала за собой немного в зеркало и чуть подвела глаза. А потом, вздохнув, и по губам помадой мазнула.
– Во! Вот это по-нашему. Присаживайся, Любовь! – Иванов уступил ей свое обычное место в углу, из-за которого они прежде всегда спорили, поставил в центр стола сковородку с жареной румяной картошкой и пододвинул ей тарелку с сырокопченой колбасой. – Трескай, жена! Хоть и бывшая ты мне, но душа-то за тебя все равно болит.
Врет как сивый мерин, решила про себя Люба, цепляя с тарелки кружок колбасы. Не иначе больше чем на два дня решил остановиться. Или что-то нужно от нее, вот и ходит кругами, боясь заговорить о главной и истинной причине визита.
Ни за что не станет ему помогать. Никаких наводящих вопросов! Никакой прежней проницательности и правдивости. Пускай сам барахтается в своем вранье, как хочет. И вытягивает из себя свои просьбы пускай сам. Все, надоело! Надоело с ним возиться. Ну, случались у нее редкие приступы женской слабости, когда хотелось его обратно. Но ведь редкими они были, и тут же проходили без следа. Да и случались-то все больше в его отсутствие. А стоило увидеть его, услышать и перекинуться парой фраз, как тут же никаких сожалений о содеянном в его отсутствие разводе. Никаких угрызений совести за собственную холодность и чрезмерную правдивость. И никаких желаний, кроме одного – оказаться от Иванова как можно дальше.
– Что случилось-то, расскажешь? – Иванов протянул над столом руку и нежно коснулся ее щеки. – Плачешь, как девочка. Не иначе, обидел тебя кто-то жестоко. Не Ким, нет? Странно… Но это сугубо личное, я это нутром чую, Люб. Из-за своих лабораторных крыс ты бы так не сокрушалась… А это… А это случайно не новый хозяин завода тебе от места отказал, а?!
Поразительно!!!
Люба уставилась на Иванова во все глаза. Его бы извилины, да в нужном направлении свернуть. А то все ведь наперекосяк. То соврет, то украдет, то изменит.
– Откуда про нового хозяина знаешь? – буркнула Люба невнятно, занавесившись от Сереги густой челкой. – Сорока на хвосте принесла?
– Здрассте, приехали! – Иванов фыркнул, брызнув на стол пережеванной картошкой, тут же смахнул ее со стола на пол и вытер руки о штанину. – Я где, по-твоему, работаю-то?
– Где?
– На заводе, милая. В транспортном цехе, – проговорил Иванов и с завидным аппетитом снова набросился на картошку с колбасой, забубнив уже с набитым ртом: – Где работал до подсидки, туда и вернулся.
– Господи! Нет!!! – она даже руки на груди молитвенно сложила, боясь поверить в услышанное. – Ты же сказал, что на большой дороге тебе больше не место! Снова сбрехал! Господи, как же я ненавижу твое вранье!!!
Иванов вдруг разозлился, что редко в последнее время позволял себе на ее территории. Швырнул вилку об стол. Вскочил с места, откинув табуретку ногой. И подлетел к ней, нависнув, как бывало.
– Ты чего, меня за фраера держишь, дура?! Я же сказал тебе, что не на дороге я! Не дают мне ничего, поняла! В гараже слесарю, а мне это поперек горла. Мне мотор нужен, поняла, идиотка?! Мотор!!!
Он орал сейчас на нее так, как бывало прежде. Низко нагнувшись к ней, орал ей на ухо, почти оглушив. И знал ведь, мерзавец, как не терпела и боялась она таких вот его вспышек гнева. И все равно орал.
– Кто я без дороги?! Никто! Бугор над душой торчит целый день, как в зоне! Поди туда, подай то, сделай это! Это не мое, понимаешь?! Не мое!!!