Только излишняя поспешность помешала нам увеличить счет сбитых вражеских машин. Само же взаимодействие "Яковлевых" с "Лавочкиными" было слаженным и результативным.
По косточкам разобрав схватку со "сто девятыми", мы с Виктором Прониным пошли на КП. Часа через два раздался телефонный звонок:
- Задача прежняя, район тот же...
Вот и все - лаконично, просто и ясно. Летим парой: скорость максимальная, расстояние до переднего края небольшое. Вялость, наступившую на земле после возбуждения, вызванного прошедшим боем, как рукой сняло.
Мы спешим набрать побольше высоты. Погода по-летнему ясная, кучевая облачность почти наполовину закрыла небосвод, поэтому прижимаемся к ней поближе. Нижний край 1500 - 1700 метров. Замечаю на одной с нами высоте четверку истребителей. Чьи они: наши, противника? Действуем по неизменному правилу воздушного боя - до полной ясности считать самолеты вражескими. И уходим в просветы между облаками, вверх, чтобы уточнить обстановку и, если машины окажутся чужими, атаковать.
Это были Ме-109. Они пришли шестеркой, чтобы отвлечь на себя внимание советских истребителей и тем самым дать возможность своим бомбардировщикам нанести прицельный удар по наземным советским войскам. Мысленно отмечаю: действия Ме-109 разумны и точны. Четверка ходит ниже облачности, под самой кромкой, а пара - выше облаков. Воздушное пространство при таком боевом порядке просматривается полностью. Это, конечно, грамотно тактически, но не ново. Но мы лишены такого важного фактора, как внезапность: пара "сто девятых", как только мы с Прониным вышли из облаков, ринулась на сближение, пытаясь зайти в хвост напарнику. Медлить нельзя, и я, резко разворачиваясь навстречу атакующим, предупреждаю ведомого:
- Справа сзади "шмитты"!
Пронин левым разворотом уходит под облака, а я продолжаю сближаться с "мессершмиттами". Обмениваюсь с ведущим противника огнем из пушек и тоже ныряю под облака - к четверке, куда ушел Пронин. Выхожу из облачности - ведомого нет. Вижу только пару "мессершмиттов". Где вторая? Может, атакует Виктора? Какой леший понес его под облака? Невеселые мысли одолевают меня, и я атакую ближайшую пару. Тут из облаков появляются первые два Ме-109 и пресекают мои намерения. Начинается труднейший бой с четверкой. "Где Пронин?" - сверлит мозг неотвязная мысль, мешая сосредоточиться. Я многократно передаю в эфир:
- Пронин! Как меня слышишь? Уходи домой!
Никакого ответа...
Не раз приходилось мне вести бои против четверки, но этот совсем не похож на прежние. Противник действовал наверняка, пытаясь взять меня в клещи. Не удавались эти атаки! Я уходил в облака, там менял направление полета и, выйдя из них, устремлялся на врага сам. Так продолжалось минут десять: фашисты не допускали ошибок, а я рассчитывал каждый маневр.
После нескольких безуспешных атак немцы уходят. Я остаюсь над облаками один - ведомого нет. Настроение - хуже некуда: еще в тот момент, когда он пошел под облака, мне стало ясно - добром это не кончится. Сделав несколько мелких виражей и убедившись, что ждать чуда бесполезно, перевел машину на пикирование и, снизившись до бреющего полета, возвратился на свою точку. Исчезли последние надежды. Виктор Пронин с задания не вернулся...
Докладываю о случившемся в полк и жду указаний.
Итак, за двенадцать дней нашей парой было выполнено двадцать боевых вылетов: половина на передний край, несколько вылетов на разведку и один на сопровождение штурмовиков. Почти всегда, за исключением вылетов на разведку, мы приходили в район вызова с опозданием - слишком долго доходила команда... Так что надежд, которые возлагали на нашу засаду, мы не оправдали.
Теперь на это место планируется перевести пару командира звена Павла Гривкова. Наша площадка - небольшое поле, заросшее клевером, и найти его очень трудно. Поэтому моя обязанность - лидировать новую боевую единицу. Под вечер я вылетаю в полк, утром следующего дня привожу пару на место засады и возвращаюсь на свой аэродром.
Старшим на точке становится Павел, но ненадолго: покидая на малой высоте поврежденный в бою самолет, Гривков приземляется на парашюте, который не успел полностью раскрыться. Он травмирует позвоночник, и его летная- работа, как это ни печально, прекращается.
С началом Курской битвы засада снимается.
Над огненной дугой
Напряженная обстановка на курском направлении с мая сорок третьего года с каждым днем становилась все более тревожной. Поднявшись в воздух, мы видели, что с запада в эту сторону идет бесконечный поток вражеских войск, а на аэродромах, где еще совсем недавно было пусто и росла трава, появилось множество самолетов. Нетрудно было догадаться, что назревает гроза, но когда она разразится, можно только предполагать.
Когда я вернулся из засады в полк, то посчитал, что ожиданию предстоящих боев наступил конец. Техники снимали бомбодержатели с самолетов, летчикам на следующий день ставилась задача на прикрытие войск в районе Белгорода, не говоря уже об усиленном дежурстве на аэродроме с готовностью к немедленному вылету, и не как прежде - звеном, а полным составом эскадрильи.
Политработники проводили беседы в эскадрильях. Командир полка и его заместитель по политической части майор Василий Никифорович Башкирцев также беседовали с летчиками, техниками. Шел разговор о напряженной работе на земле, о скорой и жестокой схватке с врагом. Настроение у всех было приподнятое, боевое. Многие товарищи подали заявления с просьбой принять их в ряды ВКП(б)..
После встречи с парторгом полка Н. Беляевым я решаю идти в бой, как и мои друзья, только коммунистом. Это решение возникло у меня не сразу, не вдруг, оно стало результатом частых размышлений: достоин ли я принадлежать партии коммунистов, доказал ли это право в боях с фашистами? На эти вопросы я отвечал положительно и самокритично: да, у меня были и есть недостатки, но партия это не организация избранных, не каста безупречных, а союз единомышленников; в боевых условиях беззаветно и храбро сражаться с фашистами - долг каждого советского гражданина, а для члена партии привилегия - идти в бой первым.
На наши вопросы - когда же кончится это изнуряющее душу ожидание сражений - командование и партийные работники отвечали прямо:
- Вы - летчики и видите, что и с запада и с востока становятся на исходные рубежи противоборствующие стороны. Нас не застанут врасплох.
Но всякое ожидание связано с неопределенностью и потому мучительно. Я сижу в кабине, нетерпеливо поглядываю в сторону КП: не поднимется ли в это мгновение к облакам стартовая ракета? Минута здесь становится часом, а час чуть ли не вечностью. Смотрю на товарищей по эскадрилье - им тоже невтерпеж больше ждать. Но все мы, напряженно и устало сидящие сейчас в кабинах самолетов, понимаем: так надо, так диктует необходимость войны.
Неожиданно полк переводится на дежурство по эскадрильям. Мы удивлены: вместо активных боевых действий будем проводить время на старте. Обидно и горько...
Первый день битвы на Курской дуге закончился для полка одним-единственным вылетом - наша эскадрилья прикрывала бомбардировочную авиацию. Наступили сумерки июльского вечера. Зарницы полыхали у переднего края, их отблески тянулись к северу и югу. И непонятно было - гроза ли бушует, идет ли тяжелый бой.
Мы шли на КП. Многие, особенно молодые и горячие сердцем летчики, возмущались исходом прошедшего дня. На фронте, как и в мирной жизни, не считалось зазорным и предосудительным высказывать свое мнение о том, что день войны оказался неполноценным.
Пытаясь хоть как-то успокоить по сути своей оправданное недовольство, я высказал молодым пилотам свои соображения:
- Вы на передовой, и ракета на взлет может быть в любую минуту...
А думал то же самое, что и они. Только мысли мои укладывались по порядку. Я был опытнее и старше, чем многие здесь. Инструкторская работа в прошлом хорошая школа не только техники пилотирования. Это - и сознание полезности и необходимости всякого положения, когда надо, всякого терпения.
...Обычно боевую задачу летчики получали от командиров эскадрилий, но на этот раз ее ставил сам командир полка. Пока мы устраивались в тесной, слабо освещенной светильниками из снарядных гильз землянке, командир внимательно смотрел на каждого из нас и после рапорта начальника штаба о сборе личного состава сказал:
- Товарищи летчики! Противник перешел в наступление. Его цель: отрезать Курский выступ ударами своих армий. Поэтому наше дежурство на аэродроме - не случайность и не ошибка, а замысел и решение вышестоящего командования. Противник большим количеством танков при поддержке крупных сил авиации стремится прорвать оборону советских войск в районе Курска, окружить и уничтожить их.
Массированными ударами крупных сил бомбардировщиков, а в промежутках между ними эшелонированными действиями групп под прикрытием истребителей враг почти непрерывно в течение дня наносил бомбовые удары по нашим войскам на поле боя, В составе его четвертого воздушного флота, действующего на курском направлении, появились новые самолеты - "Фокке-Вульф-190". Вот коротко о положении на фронте.
Массированными ударами крупных сил бомбардировщиков, а в промежутках между ними эшелонированными действиями групп под прикрытием истребителей враг почти непрерывно в течение дня наносил бомбовые удары по нашим войскам на поле боя, В составе его четвертого воздушного флота, действующего на курском направлении, появились новые самолеты - "Фокке-Вульф-190". Вот коротко о положении на фронте.
Время было позднее. Задачу мы уяснили. Пора бы и отдыхать, но споры о наступлении гитлеровских войск, о предстоящих боях еще долго продолжались в тот июльский вечер. Спать нам совсем не хотелось.
На следующее утро первая эскадрилья еще не успела принять готовность номер один, как последовала команда на вылет. За ней через полчаса взлетела вторая. И так в течение всего дня: вылет за вылетом, и в каждом из них две, а то и три схватки с превосходящими силами врага.
Я в этот день сделал шесть боевых вылетов. Один - на сопровождение из Воронежского аэропорта под Солнцево особо важного транспортного самолета Си-47, на борту которого находились большие военачальники. Остальные пять - на передний край, в район Белгорода.
Мы бросались на врага, не задумываясь о его численном перевесе, и дрались бесстрашно, но не всегда могли предотвратить прорыв фашистских самолетов к нашим войскам. Немецкие бомбардировщики под мощным заслоном истребителей группа за группой шли на наши позиции безудержно и расчетливо.
Когда мы произвели посадку, чтобы заправить машины горючим и боеприпасами и снова подняться в воздух, молодой летчик Б. Жигуленков, сбивший в этот день самолет врага, с болью в сердце негодовал:
- Да что же это такое?! Самолетов на земле у нас полно, ими буквально забиты все полевые аэродромы, а в воздухе?..
Замполит Башкирцев пояснял:
- Это резервы для решительного разгрома фашистов в контрнаступлении.
- А если эти резервы, как. в сорок первом, будут сожжены еще до их вылета - на земле?
- Сейчас не сорок первый, а сорок третий...
А бои шли тяжелые. Многие из нас возвращались домой на подбитых машинах: те, что поддавались ремонту, техники умело и быстро восстанавливали - и они снова поднимались на задание. Появились у нас первые победы. Кроме Жигуленкова фашистские самолеты сбили Ф. Семенов, И. Кожедуб, А. Амелин. И все же радости было мало: мы видели, как фашисты настойчиво рвались вперед, это не давало нам покоя ни в воздухе, ни на аэродроме.
Перед заходом солнца, когда вылетов уже не ожидалось, коммунисты полка, летчики, руководящий технический состав собрались около командного пункта на открытое партийное собрание. На повестке стояло два вопроса: первый - как результативней бить врага, второй - о приеме в ряды ВКП (б).
Я очень разволновался, когда парторг Беляев зачитал мое заявление о приеме в партию и рекомендации товарищей. Мельком глянул на Амелина и Кожедуба: Иван сидел нахмурившись, с непроницаемым лицом, светлые глаза выражали легкое смущение; Алексей заметно волновался - куда делось его олимпийское спокойствие и стремление держаться как можно солиднее!.. Их сегодня тоже принимали в партию.
...На следующий день после тяжелого боя нашей эскадрильи против тридцати восьми самолетов противника нас пригласили на командный пункт полка. Я только что сбил "юнкере", настроение было приподнятое, а на КП нас собрали, чтобы вручить мне партийный билет.
Начальник политотдела дивизии Андрей Ермолаевич Боев встретил радостно.
- Я тоже счастлив, дорогой Кирилл Алексеевич! - обратился он ко мне. Счастлив потому, что отныне и ты принадлежишь многомиллионной армии коммунистов. Призывать тебя крепче бить врага - значит обидеть... Бьешь ты его лихо и храбро без лишних напутствий. Пожелание у меня одно: не горячись в бою. Не суй зря голову род снаряды и пули врага. День нашей победы мы должны встретить все вместе, - Андрей Ермолаевич обвел взглядом и как бы обнял широким русским жестом нас вместе с теми, кто работал там, на дальних стоянках у самолетов, и с теми, кто был в небе.
Товарищи по эскадрилье тепло поздравили меня с получением партийного билета, и комэск обрадованно сказал:
- Кирилл, ты мне не только друг, товарищ, но и опора в командовании эскадрильей. Я рад, что этой опорой отныне будет член партии!
Минут через тридцать мы должны были заступать на боевое дежурство, и Гомолко, разобрав возможные варианты предстоящих боев, дал команду:
- По машинам!
Когда шли к самолетам, комэск сказал, обращаясь только ко мне:
- Кирилл, возможно, придется подняться в воздух... Я понимаю твое настроение - ты возбужден и взволнован. Поэтому прошу тебя, не горячись. Так будет лучше.
В искренности его просьбы я не сомневался. Они были редки, такие слова, но шли от чистого сердца.
8 июля большую группу летчиков из двух эскадрилий повел в район Белгорода сам командир полка Подорожный.
Первая подгруппа - ударная, из восьми самолетов, се возглавил Александр Гомолко - шла на высоте 2500 метров. Во второй - четыре истребителя прикрытия. Они шли сзади и имели значительное превышение. Резервное звено набрало высоту над обеими подгруппами - оно наблюдало за всем воздушным пространством. Командиром ее был назначен комэск Ф. Г. Семенов. Федор еще не оправился после ранения; ходил с палочкой, заметно прихрамывал, но сам напросился в этот полет.
Для лучшего руководства и наблюдения за ходом воздушного боя Подорожный избрал себе место в прикрывающей группе, идущей вслед за нашей. С ним в паре летел младший лейтенант Шабанов. Ведущий второй пары - заместитель командира нашей эскадрильи Гришин.
Вскоре мы увидели фашистов: они шли тремя девятками, над "юнкерсами" висели двенадцать истребителей. Видимость была неважной: июльская дымка от многочисленных пожаров - горели хлеба, многочисленная военная техника - будет сопровождать нас до самого конца Курской битвы.
Командир полка коротко бросает в эфир:
- Идем вверх! Усилить осмотрительность.
Куда уж тут "усиливать", думаю про себя, шея после летного дня сама по себе начинает вертеть голову, даже в столовой во время ужина...
Набираем высоту. Подорожный передает:
- Приготовиться к бою! Евстигнееву - атаковать ведущего первой девятки, Гомолко - бить вторую группу, Семенову - связать боем "шмиттов" верхнего яруса.
Сближаемся с противником на попутно-пересекающихся курсах. Моя четверка ближе всех к "лапотникам" - момент атаки наступает стремительно. Жду команду, и вот в наушниках голос Подорожного - звонкий, по-юношески задорный:
- В атаку! Бей фашистов!
Двумя парами, на вытянутых дистанциях между истребителями, устремляемся на головные машины колонны немецких бомбардировщиков.
"Мессершмитты" бросились нам наперерез, но было уже поздно: время упущено, самолет ведущего девятки, охваченный пламенем от огня моих пушек, перевалившись на крыло, как бы раздумывая - падать или обождать, - нехотя и неуклюже валится вниз. И сразу же кто-то из нашей четверки сбивает еще одного фашиста!
При выходе из атаки расхожусь с парой "мессершмиттов". Оказавшись на противоположной стороне группы противника, перевожу самолет с боевого разворота на пикирование и устремляюсь на замыкающего "юнкерса". Дистанция настолько мала, что видны выпуклости нервюр на плоскости самолета врага, торчащие как ребра на исхудавшем животном.
Даю короткую очередь - и "лапотник" падает на землю...
Слышу в наушниках довольный голос Подорожного:
- Молодец, Кирилл. Так их, бандюг!
И через две-три секунды командир сам повел в атаку свою четверку.
Враг теряет еще одного "юнкерса". Головная группа бомбардировщиков не выдерживает: одни переходят на пикирование, другие шарахаются в сторону от огня пушек наших истребителей - это уже началось паническое бегство...
Вторая фашистская девятка, освободившись от бомбового груза, в смятении уходит за первой. Видно, как вдали, в мареве летного неба, растворяются очертания последних вражеских машин.
В азарте боя командир ликует:
- Фрицы драпают! Атакуем третью...
Бой перешел на малую высоту. Между "лавочкиными" изредка проносятся "мессеры", но схватка ведется в стороне от нас.
Я нацеливаюсь на левофлангового бомбера, и он после моей очереди пошел со снижением в сторону Томаровки. Сближаюсь с гитлеровской машиной и вижу: ствол пулемета бомбардировщика поднят вверх: наверное, стрелок убит или тяжело ранен.
Подорожный, заметив мой маневр, предупреждает:
- Евстигнеев, не увлекайся! Вернись! Я осматриваюсь: ни сверху, ни сбоку, пи сзади истребителей противника нет, поэтому прошу командира:
- Только одну очередь... Добью гада! , И вот, подойдя еще ближе, открываю огонь. Никакой реакции - самолет снижается с тем же углом. Тогда я уравниваю свою скорость со скоростью бомбардировщика и даю одну очередь, другую, третью! Фашист врезается в землю, а я, еле успев выхватить свою машину из пикирования, боевым разворотом поднимаюсь к своей группе. Бой с истребителями продолжается, правда, уже не с прежней яростью: враг ведет его нехотя, атаки его осторожны, а намерения ясны - улучив удобный момент, ускользнуть домой. Да и у нас горючее на исходе и боеприпасы тоже; задачу мы выполнили.