А на аэродром в это время надвигался коварный враг авиации - низкая облачность со снегопадом. Мы с Иваном заметили ее и вовремя закончили незапланированную нашу дуэль.
Без малого сорок лет прошло ,с той поры. Но я помню эту схватку во всех деталях, хотя за эти годы сменились поколения истребителей и в авиации уже возмужали наши дети и внуки...
А тогда наш полк получил приказ на очередное перебазирование, поближе к Днепру.
Командир части поставил мне задачу разведки погоды по маршруту нашего перелета до Шевченково. И я с Валентином Мудрецовым незамедлительно поднялся в воздух. Не делая круга, взяли курс на запад с набором высоты. Вдали, где горизонт должен иметь если и не очень четкую границу, то хотя бы приблизительные очертания, я заметил густую дымку. На душе стало тревожно и неспокойно. Мысли, до этой минуты ясные, закружились вокруг одного вопроса: сумеем ли сегодня перебазироваться на новую точку? В эти минуты я был ответствен не только за себя и ведомого, а решал задачу завтрашнего участия всего нашего полка в войне.
Подошли к реке Псёл, что недалеко от города Кременчуга вливает свои воды в могучую днепровскую артерию. Плотной стеной здесь нас встретил туман. Видимость резко ухудшилась: пошел слабый снег. Наши надежды на перелет свелись к нулю...
Мудрецов, посматривая в мою сторону, как бы спрашивал: ну что, командир, плохи дела наши? Почти непрерывно он выполнял змейки, ни на секунду не забывая, что кроме тумана могут нагрянуть гитлеровские истребители.
- Мудрый, попытаемся проскочить, - передаю я ведомому. - Если за рекой туман - разворачиваемся влево на сто восемьдесят градусов. Подойди поближе. Стань в- крыло!
Входим в густую пелену тумана. Самолет Мудрецова еле-еле просматривается. Летим как в молоке - никакого просвета. Тогда я даю команду на разворот, и медленно, с малым креном выбравшись из него, идем на высоту. Там повторяем все сначала: пробить облачность не удается, а навыков летать вслепую у нас нет, да и машины для этого оборудованы слабо.
Удрученные, возвращаемся на аэродром. Здесь метеоусловия гораздо лучше. После посадки я сразу же докладываю командиру полка о результатах разведки погоды. На командном пункте весь стол накрывает полетная карта. Замечаю, что мое появление прервало какой-то особенно важный оживленный разговор. И Сергей Иванович, как я понял, к моему докладу отнесся с недоверием. Обидно, конечно... Однако долг превыше всего и, зная горячность Подорожного, зову на несколько минут "по личному вопросу" Николая Парфентьевича Сумина и неофициально, по-дружески прошу:
- Если командир надумает лететь на разведку - не пускай. Может кончиться плохо!
Сумин смотрит на меня с удивлением:
- Он же командир! Вряд ли это в моих силах. Я настаиваю, советуя воспрепятствовать полету командира полка.
- Пусть не меня, другого комэска пошлет. Наконец, скажи механику, договорись: мол, машина неисправна, лететь нельзя...
Уходил я с КП с плохим предчувствием, на душе лежала тяжесть.
И вот минут через сорок послышался рев моторов. Может, техники проверяют работу моторов? Кажется, нет: кто-то порулил. Выскакиваю из землянки и вижу, как пара "лавочкиных", взлетев и не сделав обычного круга над аэродромом, с набором высоты пошла на запад. Звоню на командный пункт, спрашиваю:
- Кто?
- Командир с Ямановым,- ответил начальник штаба.
II потянулись для меня мучительно долгие минуты.
Только через полтора часа вернулся Борис Яманов, расстроенный и измученный. Чувствовалось, что летчик очень взволнован, возбужден. И тут мы узнаем подробности случившегося. В паре с Подорожным подошли они к Псёлу. Там стоял сплошной туман, видимость нулевая, и вскоре штурман потерял из виду машину ведущего. Встав в круг, Яманов запрашивает командира полка - ответа нет. И так несколько раз кряду. Полагая, что Сергей Иванович уже вернулся домой, штурман спешит на аэродром - горючего в обрез...
Наступил вечер. Предчувствуя недоброе, пилоты притихли. Говорили только о служебных делах, да и то - негромко: нервы в такие минуты напряжены до предела. И странное дело, летчики - народ не робкого десятка, храбрый, мужественный, ни в бога, ни в черта не верят, но многие, как в войну, так и после нее, верили в приметы. Что это, отголоски язычества, не до конца угасшие инстинкты суеверных предков? А может, все это - нежелание поставить перед собой острый вопрос и ответить на него? Животная боязнь тяжелого, трагического, так же как выхолащивание, стандартизация мыслей и чувств, слов и дел, мне думается, обедняет душу и разум человека.
...Утром, после бессонной, томительной ночи, в полку стало известно: командир полка Сергей Иванович Подорожный разбился, погиб... Пробивая облачность - не вверх, а вниз, - он столкнулся с землей у села Омельник, рядом с местом предстоящего базирования нашей части.
Весь день светило солнце. Погода стояла замечательная, словно в оправдание перед нами за вчерашний день. Мы перелетели в Шевченково и расквартировались в селе, вблизи полевого аэродрома. Там предали земле прах своего неутомимого, бесстрашного командира.
Когда были отданы последние почести Сергею Ивановичу Подорожному, заместитель командира дивизии решил посоветоваться с нами:
- Кого из трех кандидатов вы хотели бы избрать командиром вашего полка Дахова, Ольховского или Семенова?
Наш выбор пал на Ольховского.
Инспектор дивизии по технике пилотирования Николай Иванович Ольховский имел академическое образование и ранее уже командовал полком. Человек богатырской комплекции, с простым русским лицом, Ольховский держался спокойно и уверенно. Летчик он бывалый и людьми управлять может.
На церемонии представления личному составу части Николай Иванович не без волнения обратился к нам:
- Представим себе невозможное: Сергей Иванович среди нас и сдает мне полк. Передовой полк в корпусе - бесстрашные, мужественные летчики. Трудолюбивые, самоотверженные техники и механики. Воюй да радуйся!
Совсем иное дело, когда принимаешь осиротевшую часть. Очень горько всем нам, знавшим Подорожного. За ошибки мы расплачиваемся дорогой ценой - жизнью. И я готов разделить с вами горести и радости, что выпадут на нашу фронтовую долю. Обещаю быть справедливым. Ваши надежды постараюсь оправдать на совесть. Будем гнать, друзья мои, оккупантов с родной земли!
Ранним утром 7 января двенадцать экипажей, возглавляемых новым командиром полка Н. И. Ольховским, взяли курс на Березовку. Предстояло сопровождать транспортный самолет. На его борту - заместитель Верховного Главнокомандующего Г. К. Жуков и командующий ВВС А. А. Новиков. Из Березовки взлет произвели вместе с представителями Ставки. Они - на "Дугласе", четверка командира справа, моя - слева, звено Яманова, как прикрывающая группа, - сзади, с небольшим превышением над транспортным самолетом.
Маршрут протяженностью до трехсот километров, да еще с "Дугласом", который в сравнении с истребителями имел значительно меньшую скорость, предполагал, по расчетам, полную выработку топлива на наших машинах. Учитывая это, на последнем отрезке маршрута нас должны были сменить "яки".
Во второй половине пути стало ясно, что горючего хватит, чтобы закончить полет на киевском аэродроме Жуляны вместе с "Дугласом". Принимается решение: наряд истребителей сопровождения не менять. Пролетели точку базирования "Яковлевых". Облачность, вначале незначительная, перешла в сплошную с нижним краем 300-400 метров. Когда попадаем в снежные заряды, видимость почти нулевая. В кабине сумеречно, уныло и скучно. Я не оговорился - скучно от однообразия, от непогоды: конечно, после жарких схваток в небе этот полет кажется дремотным. Хотя и не холодно, я зябко поеживаюсь - все от той же убаюкивающей плавности работы рулями управления. Ведомый почти вплотную прилип ко мне и повторяет малейшее изменение положения моей машины.
Наконец "Дуглас" снизился и пошел под облаками. Наша четверка настолько приблизилась к транспортному самолету, что отчетливо просматривались заклепки на фюзеляже. По радио просим экипаж увеличить скорость до максимальной - иначе растеряемся в этой пурге.
Летчики, замыкавшие четверки группы сопровождения, потом рассказывали, что они часто теряли из виду не только сам "Дуглас", но и машину ведущего звена. Любоваться панорамой Киева было некогда. Все внимание на "Дугласе". И парами, вместе с ним, садимся.
Восемь летчиков в сборе. Где остальные четверо - звено Яманова?
Кто-то высказал предположение:
- Наверное, они сели на аэродроме "Яковлевых"...
Так оно и произошло на самом деле. Четверка Яманова не пошла дальше, а вернулась и произвела посадку там, где мы предполагали.
Пурга затихла только на следующий день. Жуляны превратились в сплошное снежное море. Позади каждого самолета возвышался огромный снежный сугроб (через много лет я буду вспоминать эти заносы в пустыне, так они похожи на песчаные барханы). Аэродромная служба почти целые сутки приводила в порядок взлетно-посадочную полосу. И только к вечеру 9 января мы добрались до Шевченково.
Восемь летчиков в сборе. Где остальные четверо - звено Яманова?
Кто-то высказал предположение:
- Наверное, они сели на аэродроме "Яковлевых"...
Так оно и произошло на самом деле. Четверка Яманова не пошла дальше, а вернулась и произвела посадку там, где мы предполагали.
Пурга затихла только на следующий день. Жуляны превратились в сплошное снежное море. Позади каждого самолета возвышался огромный снежный сугроб (через много лет я буду вспоминать эти заносы в пустыне, так они похожи на песчаные барханы). Аэродромная служба почти целые сутки приводила в порядок взлетно-посадочную полосу. И только к вечеру 9 января мы добрались до Шевченково.
Недолго продолжалась работа с этого аэродрома. С началом Корсунь-Шевченковской операции полк перебазируется дальше, и вскоре нашей дивизии присваивается почетное наименование "Кировоградская".
А в конце января в полк пришла беда. В неравном бою, прикрывая наземные войска в районе Шполы, пал смертью храбрых старший из братьев Колесниковых Александр Иванович. На младшего брата Ивана тяжело было смотреть: замкнулся, стал угрюмым, в бою неосмотрителен, на опасность не обращает внимания. Мы понимали горестные чувства летчика: ни единым словом не упрекнули Ивана за нелепый риск в бою, стараясь уберечь его от разящих вражеских атак.
В окончательном разгроме окруженной корсунь-шевченковской группировки противника полк участия не принимал: ранняя весна развезла летное поле, и мы оказались, образно говоря, по уши в грязи. Машины по полуось оседали в раскисший грунт. Первое время по утрам, когда ночные заморозки еще сковывали землю, мы выходили на боевое задание. Вскоре и этой возможности не оказалось. Досадно! На земле и в воздухе идут ожесточенные бои, а мы отсиживаемся на аэродроме.
4 февраля пришла радостная весть: Указом Президиума Верховного Совета СССР Н. Ольховскому, Ф. Семенову, И. Кожедубу присваивается высокое и почетное звание - Героя Советского Союза. Первые Герои полка!
Несколько дней спустя к нам прибыл командир корпуса И. Д. Подгорный. На торжественном ужине, чествуя замечательных летчиков, он вручил им ордена Ленина и Золотые Звезды, подняв тост во славу русского оружия.
- Счастлив я, дорогие друзья, - сказал комкор, - что вы продолжаете и приумножаете славные традиции наших мужественных предков - героев Куликова поля и Полтавской битвы, Бородинского сражения и обороны Севастополя! Рад за награжденных! Надеюсь, их боевые успехи будут расти, счет сбитых фашистов увеличиваться, а ваша дружная боевая семья пополнится новыми кавалерами Золотой Звезды.
...Между тем рабочий день летчиков начинался с осмотра самолетов, погрязших в непролазной хляби на стоянках. Мы выходили на летное поле, топтали каблуками сапог раскисший чернозем, определяя его плотность, и, недобрым словом вспоминая и погоду, и Гитлера заодно, отправлялись в наспех сколоченные классы. Занятия проводили командиры эскадрилий, инженер полка, командир части. В этот весьма неприятный для всех нас период Николай Иванович показал незаурядные знания теории и недюжинные способности, даже талант, руководить подчиненными. Он читал лекции по оперативно-тактическим вопросам в течение нескольких часов кряду. Этот человек умел ладить с людьми, мог найти для каждого душевное, теплое слово - будь то механик или летчик...
Вскоре к нам пожаловало высокое начальство - генерал И. Д. Подгорный и полковник В. И. Зиновьев, исполняющий обязанности командира дивизии. Долго ходили они по аэродрому, ковыряли носками сапог комья плодородной Земли, насквозь пропитанной влагой. Возмущению их не было предела.
- Мы прохлопали, а вы не подсказали, что пора отсюда убираться!.. В ваших бодрых донесениях ни тени беспокойства... - с тяжелой обидой упрекал комкор.
- Вся вина на мне лежит, - глухо говорил Ольховский и утром, когда комэски собрались на командный пункт, предложил мне слетать для проверки годности аэродрома к работе: - Тебе не привыкать к передрягам. Попробуй, Кирилл. Только прошу, если почувствуешь неладное, взлет сразу же прекращай!
- Понятно. Сделаю! - весело прозвучало в ответ, а в голове пронеслось: "Легко сказать..."
Всей летной братией идем на аэродром (технический персонал уже там), выбираем место посуше. Техники с механиками выкатывают истребитель со стоянки, я сажусь в кабину, запускаю мотор и начинаю разбег.
Самолет на вязком грунте неузнаваем: набирает скорость неохотно, и я не спешу поднимать хвост машины. Газ дан уже по защелку, на полную мощность мотора, но машина не отделяется от земли. Приближается граница взлетно-посадочной полосы. Дальше село, хаты!.. И взлет прекращать уже поздно: выкачусь, окажусь в овраге.
Начинаю подбирать ручку управления на себя, чтобы помочь истребителю отделиться от аэродрома, а его засасывает грунт, тянет на нос. Наконец "лавочкин" не отходит, а прямо-таки выскакивает из грязи, словно пробка из воды, и повисает в воздухе. Скорость маленькая, и самолет с легким покачиванием с крыла на крыло - кажется, очень медленно - проходит над крышами домов.
Первая радость и первая оценка взлету - пронесло! Я вновь в родной стихии, чувствую себя свободно и раскованно. Вытираю со лба пот, выступивший от чрезмерного напряжения, и думаю. "Взлет-то произвел, а впереди посадка в сплошную грязь. Слетаю-ка на передний край, коли вырвался в небо: семь бед один ответ".
По радио передаю:
- Полоса непригодна!
Командиру полка и без доклада ясно, что непригодна, и он говорит:
- Уходи в Кировоград - там хорошая полоса. О посадке сообщи.
- Схожу к линии фронта, вернусь, и тогда посмотрим, что делать, - отвечаю я Ольховскому.
В районе расположения КП переднего края высота нижней кромки облаков метров 300, снегопад, видимость плохая.
Надо скорее возвращаться. С командного пункта запрашивают:
- "Маленький", почему один болтаешься?
- Пришел посмотреть, что тут делается, - отвечаю,- а то наши ребята засиделись без дела! Передний край дружески информирует:
- У нас тут тишь да гладь. Иди домой. Здесь уже все разделано под орех.
И вот я над своей точкой. Передаю командиру:
- Что я буду делать в Кировограде - сидеть, как неприкаянный? Не перевернулся на взлете, авось на посадке не скапотирую. Рискнем! Доведем пробу до конца.
- Давай. Пробуй... - раздается в наушниках голос.- Только повнимательней!
И я иду на посадку. Недалеко от посадочных знаков замечаю трактор, крытую машину, нашу "санитарку". В момент касания земли тремя точками "лавочкина" потянуло на нос. Удерживаю самолет от капота ручкой - полностью выбираю ее на себя, как говорят в авиации, "до пупка". При попадании на более твердый грунт машина поднимает нос, а как только колеса начнут зарываться в грязь, он опускается. Так, кланяясь, покачиваясь, приближаемся к концу пробега. Гаснет скорость, вместе с ней и эффективность рулей - сразу же увеличивается вероятность капотирования. В конце полосы грунт совсем мягкий, и Ла-5 все же ткнулся носом в землю. Перевернуться на спину сил уже не хватило.
Быстро отстегнув привязные ремни, я выскакиваю из кабины и гляжу на задранный в зенит хвост "лавочкина". Санитарная машина уже затормозила рядом, в ней - целая аварийная команда. Мигом перебрасываем фал через хвост и, поддерживая фюзеляж, ставим самолет в нормальное положение. Три лопасти винта загнулись в бараний рог...
О результатах нашей "пробы" пришлось сообщить в штаб дивизии.
2-й Украинский фронт двинулся в направлении Первомайск, Кишинев и погнал фашистов такими темпами, что истребительная авиация едва успевала перелетать с одного аэродрома на другой, чтобы быть поближе к передовой.
Командование полка принимает решение использовать для взлета проселочную дорогу. Батальон аэродромного обслуживания укатывает грунт по обочинам, расширяя ее до минимально необходимых размеров, чтобы только боевые машины смогли подняться. День и ночь трактор лязгает гусеницами, таская за собой самодельную волокушу из скрепленных, как плот, половинок телеграфных столбов с грузом. Наконец плотность новой полосы признается пригодной для взлета, и утром полк уходит на полевой аэродром Станиславчик (Ротмистровку).
Запомнился такой забавный эпизод, связанный с этим перебазированием. После взлета первой машины из кустов, что росли у начала полосы, раздались звуки марша. Это музыканты из духового оркестра батальона - несколько труб и барабан - решили таким образом проводить нас на новую точку.
Удивление командира полка Ольховского вмиг перешло в ярость:
- Вы что, заживо нас хороните?
Увидев быстро шагающего к ним богатыря с поднятыми вверх кулаками, "провожающие" тотчас прервали грустную мелодию и поспешно ретировались.
Вырвавшись из плена весенней распутицы, наш полк сразу же приступил к боевой работе. Мы ходили группами по четыре - шесть самолетов, на расстояния до 150 километров. Наша эскадрилья дважды сопровождала "илы" к Первомайску и столько же на разведку отступающих войск противника, переправ и оборонительных рубежей противника на западном берегу реки Западный Бут. Два других подразделения испытывали нагрузку не меньшую, чем мы.