Как-то, выполнив задание, мы возвращались обратно. Скоро передовые позиции. Вдруг вижу восьмерку ФВ-190 над нашими войсками. Вначале они шли пара за парой, а затем по одному начали переходить в пикирование для атаки наземных целей.
Следуя по курсу полета "фоккеров", решаю воспользоваться случаем и нанести внезапный удар. Мудрецов понял мой замысел, и мы ринулись в атаку. Сблизившись с фашистами, в момент перехода ведущего в пикирование пристраиваемся к замыкающей паре. Противник, если и заметил нас, то, видимо, вначале принял за своих и спокойно продолжал выполнять маневр.
С минимальной дистанции бью наверняка. Только теперь немцы увидели трассы от моего истребителя по самолету, замыкающему их боевой порядок. В группе начался переполох, но поздно. "Фоккер" взрывается на земле! Не теряя поистине золотых секунд, проскакиваю к ведущему и атакую его - на выводе из пикирования. Дистанция великовата, очередь оказалась безрезультатной. "Фоккер" резко разворачивается от линии фронта. Остальные, как по команде, прекращают атаку и тоже следуют за ним от передовой.
- Боевой вправо, - передаю ведомому. - В облака не соваться! Будь внимателен.
Убедившись, что "фоккеры" не пытаются продолжать штурмовку, берем курс на свою точку. Работу окончили...
Оборона наших войск под Яссами устояла. Однако затишье на этом участке фронта не устанавливалось. Противник по-прежнему периодически продолжал атаковать наши позиции, а в конце мая у населенного пункта Тыргу-Фрумос возобновил наступление. В небе над этим районом снова начались жаркие схватки.
Как-то во второй половине дня, когда летчики уже изрядно устали, мы получили приказ на прикрытие наших войск группой, в которой кроме своих летчиков были Середа и Шпынов из первой эскадрильи. В заданный район шли под облаками на высоте 1500-1800 метров. При подходе к линии фронта появились вражеские самолеты. Сколько их? Подсчетом заниматься некогда, ясно одно немало. Я сумел различить девятку Ю-87, более двух десятков румынских машин типа ИАР-80 и около них шестерку Ме-109.
Разворачиваемся влево, сближаемся с противником - он сейчас впереди слева. Атака в лоб на встречных курсах невыгодна: удар будет скоротечным и малоэффективным. Повторная же атака по головной группе маловероятна: пока будем разворачиваться на сто восемьдесят градусов, они смогут отбомбиться.
Учитывая создавшееся положение, я выполняю разворот влево, чтобы атаковать "лапотников" на попутном курсе. Маневрируя со снижением, бросаю взгляд вверх, ищу ведомого. И что же? Метрах в тридцати от хвоста своей машины вижу не напарника, а... "мессера" с желтым коком винта!
Я оторопел. Чем это может кончиться - знал, так как сам уже сотни раз вот так же пристраивался в хвост врагу, как правило, в таких случаях фашист был обречен.
Эта мысль пронеслась в голове не как осознанный страх вероятной гибели. Обостренное чувство опасности, готовность к таким вот критическим моментам приходит на выручку в самые, казалось, безвыходные мгновения боя. Цена такому мгновению - жизнь. И не только своя собственная. Вот что самое основное. Готовность пойти на риск, готовность погибнуть ради товарища, друга, за Родину - это не просто красивые слова-лозунги. Они облиты кровью миллионов благородных сердец, которые перестали биться, чтобы стучали наши...
Фашист в тридцати метрах. Не ожидая его очереди, резко увеличиваю крен, движением ноги отклоняю до отказа руль поворота - и машина моя проваливается. "Сто девятый" проскакивает правее, попадая под атаку Мудрецова. А я вывожу свой истребитель из пикирования и боевым разворотом иду на "лапотников". Замыкающий девятку бомбардировщиков - в перекрестии прицела. Он все ближе, ближе. Дистанция уже метров пятьдесят. Даю очередь - и враг падает вниз. Уклоняюсь от столкновения резким разворотом влево, оказываюсь рядом с Мудрецовым.
В это время четверка Тернюка, преодолевая огонь стрелков, атакует Ю-87, а пара Середы отбивает от нее "сто девятых". Спешим с ведомым на помощь нашим, а потом через истребителей противника прорываемся к "юнкерсам". Немцы не выдерживают наших стремительных атак. Часть самолетов переходит в пикирование, чтобы оторваться от "лавочкиных", остальные разворотами уклоняются от прицельного огня.
Отбиваясь от "мессершмиттов", преследующих нас, - устремляемся на "иаров". Струи воздуха от перегрузок белым потоком срываются с плоскостей истребителей. Трассы огня разноцветными пунктирами прочерчивают небо во всех направлениях. "Юнкерсы" и "иары" уходят, но схватка с "мессершмиттами" продолжается. Она достигла своего апогея, когда появилась восьмерка "фоккеров". Ну, думаю, прорвало. Выкарабкаться из этого положения не многим удастся. А уж если отдавать жизнь, то подороже. Пусть немцы еще раз узнают силу русского духа!
И мы ринулись на фашистов. Гитлеровцы ведут бой осторожно, не рискуют. Наверное, поняли, что перед ними не просто противник, а бойцы, способные сражаться, не щадя своей жизни. "Фоккеры", разбившись по парам, периодически заходят в облака и оттуда тоже начинают атаки.
Чтобы избавить группу от всяких неожиданностей, внезапности нападения, я даю команду одной четверке снизиться метров на пятьсот, а сам остаюсь под нижней кромкой облаков. Видя это, "фоккеры" отказались от своего тактического маневра. Поняли наш замысел. Бой с ФВ-190 еще не закончился, как появляется восьмерка Ме-109, за ней - Ю-87. Предупреждаю летчиков:
- Быть внимательней! Новая группа врага. Грек! Набери высоту, подойди поближе. Экономьте снаряды! - А сам думаю: "Откуда берутся гады, будет ли этому конец?"
Вдруг в эфире нежданной радостной вестью неторопливый голос Ивана Кожедуба:
- Кирилл! Держись, иду на подмогу!
Ликование охватило меня - сил словно прибавилось. Помощь пришла в самые трудные минуты боя, когда и горючего и снарядов осталось совсем немного, а силы были столь не равны!
- Иван, наваливайся на "лапотников" - их две девятки! - передаю боевому другу краткую информацию о составе врага. - А я займусь "сто девятыми"!
И почти на встречных курсах мы сближаемся с подходящими "мессершмиттами". Они открывают огонь - отвечаем тем же. Проходят считанные мгновения, а "лавочкины" и "мессершмитты", словно по единой команде, развернувшись на сто восемьдесят градусов, закручиваются в одну спираль. Мимо нас проносится восьмерка Кожедуба и своими атаками, как тараном, разит подошедших бомбардировщиков.
Немцы растерялись: они пытаются ринуться к эскадрилье Кожедуба, чтобы защитить бомбардировщики, но мы не даем им свободы выбора. И "сто девятые", связанные боем, не могут оказать существенной помощи "лапотникам".
Минут через семь бой закончился. Немецкие бомбардировщики, сбросив бомбы куда попало, беспорядочно уходят в западном направлении. Сопровождавшие их истребители последовали за своими подопечными.
Возвращаясь в свой район, наши группы приняли прежний боевой порядок. Выше нас - восьмерка Кожедуба. А в моей не хватает одного самолета. Кого же?.
Спрашиваю Тернюка:
- Грек, кого нет? Отвечает Середа:
- Шпынова. Он, подбитый, вышел из боя. В разговор включается Иван Кожедуб:
- Мы троих кокнули. Остальные как?
- Держатся, - отвечаю я товарищу. - У меня горючее па исходе.
- Не задерживайся, уходи, - советует Иван.
Весь остальной путь летим молча. Все ребята очень устали. Скорость повышенная - аэродром близко. Надо запросить: как добрался Шпынов и дома ли он?
Мою тревогу рассеивает ровный голос командира полка:
- Жив-здоров. Вас ждет не дождется. Волнуется парень...
- А я что говорил... Сашко у нас со дна морского выберется! - слышится в эфире восторженный голос.
Чувства товарищей понятны, да и самому хочется как-то разрядиться, что-то сказать. Бой складывался трудно. Но мы возвращаемся все, а противник недосчитался четырех самолетов, сбитых мною ("юнкере" и "мессершмитт"), Тернюком ("юнкерс") и Середой ("фоккер").
Разговорились, расшумелись мои товарищи. Однако порядок в воздухе должен соблюдаться, и я, как старший, командир группы, сдерживаю эмоции бойцов:
- Прекратить разговоры!
Разом все стихло, в эфире ни звука. Только в наушниках шелест да попискивание. Аэродром уже под нами.
После посадки все собрались у самолета Александра Шпынова. Многие удивлены: как это Сашко после такого удара остался в живых? Общими усилиями насчитали в его машине около двадцати пробоин, три из них в небольшом бронестекле, которое установлено в кабине над бронеспинкой, позади головы летчика. Побиты также две лопасти винта.
И вот что рассказал Шпынов, которому помогал частично видевший его неудачу Игорь Середа. Незадолго до прихода группы Кожедуба, когда мы вели схватку со "сто девятыми", Александр приотстал от своих. Заметив сзади пару толстолобых с красными коками, как у наших самолетов, он ошибочно принял их за Ла-5 и сбавил скорость. Пара быстро шла на сближение, и вдруг - как гром с ясного неба! трасса пушечной очереди. Треск пробитого металла, машина вздрогнула - и Шпынову стало ясно, что вовсе не "лавочкины" это. Но было уже поздно: истребитель падал к земле, мотор трясло, в глазах рябило. "Это штопор..." мелькнула у летчика мысль. Кое-как он все же вывел машину в горизонтальный полет и благополучно долетел до своего аэродрома.
Александр Шпынов продолжал сражаться до конца Великой Отечественной войны. На его счету 218 боевых вылетов, из которых 82 - на разведку, и десять сбитых вражеских самолетов.
В тот день рассматривать повреждения на Сашином самолете, ахать и охать не было времени. Летчики еще раз убедились в правильности бытовавшей заповеди: оберегай свой хвост заботами и повадками лисы - и направились на командный пункт эскадрильи готовиться к очередному вылету.
В это время к аэродрому подходила группа Кожедуба. После посадки подхожу к нему. Иван зол, хмурые брови сошлись на переносице. Поэтому мой вопрос звучит как можно лаконичнее:
- Кого? Как случилось?
- Брызгалова... Два "шмитта", наверное охотники, неожиданно выскочили над ним из облачности. Я бросился на помощь, чтобы упредить их атаку, но не успел... Гад дал по нему очередь. Самолет загорелся, немцы скрылись в облаках... Брызгалов выпрыгнул с парашютом и приземлился в расположении наших войск. Если не ранен, то не сегодня-завтра вернется.
На следующий день Брызгалов был в полку. Доложив командиру о возвращении, он пошел на стоянку. Около самолета Мухина работали парашютистки (так мы в полку называли парашютоукладчиц). Девчата не знали, что Брызгалов вернулся.
- Привет, спасительницы! Все хлопочете с тряпками? Муху охорашиваете? услышали они вдруг знакомый голос.
- Ой, Паша... Жив! - удивленно и радостно закричала Надя Красильникова.
- Как видите... И даже невредим, - весело отвечал Брызгалов.
У Нади появилось обиженное выражение лица:
- И надо же... Нет чтобы рассказать, как сработал парашют, где приземлился... похвалить за то, что работа наша не подвела... Он, после всего, снова - тряпки! Неисправим ты, Паша...
- Чего рассказывать-то? Жив-здоров, значит, ваша система сработала, как положено. Только подбородок фрицы поцарапали. Беда не велика - буду драться злее. А вам, девчата, спасибо!
И неожиданно не только для Нади, но и для самого себя он ласково обнял ее и поцеловал в щеку.
Пожав девушкам руки, Брызгалов самым серьезным тоном добавил:
- Молодцы! Дело ваше нужное для нашего брата.
Вот и довелось мне поболтаться на ваших тряпках... виноват, на парашюте. А здесь вы что делаете, добрые феи? Все та же Красильникова, улыбнувшись, ответила:
- Васю Мухина охорашивали, как ты соизволил заметить. А в общем подменяем парашюты, у которых истекает срок переукладки, или, как некоторые остряки считают, "набиваем тряпками сиденья в кабинах, чтобы королям неба сидеть было мягко и удобно".
- Ух и злопамятная ты, Красильникова... Я же в шутку тогда, не со зла так сказал о вашей службе. Исправлюсь.
Девчатам нашим нелегко было на фронте. Перед вылетами они разносили по два, а то и три парашюта; а вдвоем - пять-шесть, и довольно-таки увесистых. И так каждый день... до самого конца войны. Кроме того, в их обязанности входило распускать, просушивать, переукладывать боевые парашюты на походном брезентовом столе, раскинутом вблизи стоянок самолетов. Труд наших помощниц не пропадал даром - более двадцати летчиков полка выпрыгнули из горящих машин на парашютах, и их система ни разу не подводила. Да, не мной одним замечено, что женщины на фронте были скрупулезно точны аккуратны, дисциплинированны и исполнительны.
После одного из боевых вылетов на нашем аэродроме мы обнаружили более десятка истребителей иной конструкции. Выключив мотор, спрашиваю у механика:
- Козлов, что за самолеты?
- Покрышкин с Речкаловым в гости пожаловали.
- Александр Покрышкин? - удивился я. - Занятно... Скажи, а почему они у нас?
Петру и это, оказывается, известно.
- Вернулись с задания, а над их аэродромом гроза. Вот и сели переждать непогоду. Всем героям герой!.. - мечтательно протянул мой механик, глядя в сторону Покрышкина.
Очень хочется и мне увидеть прославленного советского аса, дважды Героя Советского Союза. Но летчики уже сидели в кабинах, ожидая команду на запуск. У одного самолета стояли Ольховский, Семенов и Фраинт - они разговаривали с летчиком, одетым в меховые нагольные брюки и такую же темно-коричневую куртку. Высокий, с уверенным и смелым взглядом, богатырской комплекции - таким я и запомнил Александра Покрышкина с тех огненных фронтовых лет-...
Шел июнь. Полк перебазировался на аэродром Биваларий. И в это время командиром нашей 302-й истребительной авиационной дивизии назначается полковник А. П. Юдаков, заместителем командира полка по политической части подполковник И. И. Косарев.
На направлении 2-го Украинского фронта наступило относительное затишье, и полк получил передышку. Батальон аэродромного обслуживания срочно организовал профилакторий для отдыха, в который на три-четыре дня направляли от каждой эскадрильи по четыре летчика. Врач полка, зная, что меня чрезвычайно мучают боли в животе, частая тошнота, особенно в полете, настоял на том, чтобы я прошел обследование в полевом госпитале. Рентгеном обнаружили язву желудка, и я немедленно был помещен в наш профилакторий.
Вот она, долгожданная тишина, покой, несмотря на то что дом отдыха и расположен рядом с аэродромом. Сутки я отсыпался. А к концу следующего дня пришли мои летчики, но не как обычно - веселые, оживленные, а какие-то притихшие, сдержанные. На вопросы отвечают односложно и неохотно, при упоминании о вылетах говорят, что почти не летают: одна-две пары на разведку и то без встреч с противником.
Чувствуя что-то неладное, настоятельно прошу ребят:
- Признавайтесь, что случилось? Мудрецов не выдерживает и, глядя в сторону, говорит:
- Командир, не хотели... да вижу, ни к чему молчанка. Все равно узнаешь. Амуров погиб...
Из сбивчивых рассказов летчиков понял, что. Амуров вылетел на разведку в паре с Ямановым. После выполнения задания, при подходе к линии фронта, их перехватила пара Ме-109. Яманов решил за счет снижения увеличить скорость и если не оторваться от "сто девятых", то хотя бы выйти на свою территорию до начала боя. "Шмитты" шли с высоты на большой скорости, сближаясь с нашей парой. Дальнейший полет по прямой - смерти подобен! Нужно применять какой-то маневр. И Амуров, не привыкший к пассивному ожиданию, резко разворачивается в сторону "мессершмиттов", вступает с ними в бой и перед самой линией фронта гибнет...
Из профилактория я в тот же день ушел несмотря на протесты врача. Осуждая мое бегство, командир полка укоризненно качал головой:
- Ну что мне с тобой делать? Боевых заданий пока не имеем. Приказано набираться сил, а ты - ни отдыхать, ни лечиться... Подключайся тогда к группе по подготовке молодежи.
- Согласен: это уже не профилакторий. К тому же с молодыми не соскучишься.
На командном пункте полка появился Яманов. Увидев его, я весь внутри закипел:
- Вы лучше штурмана отправьте на отдых! Но сперва пусть расскажет, как мог он, опытный летчик, поставить под гибельный удар молодого?!
Командир полка твердым официальным голосом осаживает меня:
- Товарищ Евстигнеев! Амурова жаль не только вам... Вы не вправе упрекать Яманова. Бой не всегда заканчивается так, как бы нам хотелось. Причинами неудач бывают ошибки, но не умышленные. Так что прошу быть осмотрительнее в своих выражениях.
Предупреждение командира справедливое, но, несмотря на это, крупный разговор с Ямановым состоялся... наши ранее натянутые отношения окончательно испортились. Совместные полеты со штурманом летчиков эскадрильи, которой я командовал, прекратились, хотя и негласно. Все знали почему и деликатно помалкивали.
А я включился в работу с молодым пополнением на отработку пилотажа, групповой слетанности в боевых порядках пары, звена, одиночных атак и боя истребителя с истребителем.
В период наступившего затишья на фронте в полку под командованием Семенова создается свой полковой учебный центр по подготовке нового пополнения к боевым действиям. Летчиками-инструкторами назначаются "старики" - воздушные бойцы с немалым опытом, - а также мы, бывшие инструкторы летных школ: Алексей Тернюк, его тезка Амелин, Иван Кожедуб и автор этих строк.
Составив программу, мы сразу же приступили к полетам. Молодежь, понятно, старалась показать, на что она способна. Некоторые такое демонстрировали, что превышали предел своих возможностей. В моей группе этим временным недугом страдали летчики второй эскадрильи М. Чучаев и А. Мокин. Оба небольшого росточка. Один блондин, а другой смуглый. Первый - веселый, общительный, постоянно среди товарищей, быстр до суетливости. Всего он хотел достичь с маху, был нетерпелив и непоседлив, как ребенок. Второй - прямая ему противоположность: в суждениях резок до грубости, энергичен и смел до безрассудства. Поступки его и характер имели налет бесшабашности. Во время атак Мокин часто сближался с "противником" настолько отчаянно, что, не вмешайся инструктор в управление, столкновение было бы неизбежно.
Запомнились мне повороты на горке в исполнении Алексея. Разогнав скорость до максимальной, он резко переводил самолет в набор высоты и шел с углом почти под девяносто градусов до тех пор, пока машина не зависала в воздухе. Затем энергично давал рули на поворот через крыло - вокруг вертикальной оси, но эффективность рулей на малой-то скорости была недостаточной, и самолет начинал падать на хвост. В этот переходный момент создавались такие отрицательные перегрузки, что инерционные силы буквально выбрасывали нас из кабины, и мы зависали на ремнях. А неуправляемая машина в беспорядочном падении опускала нос, скорость нарастала, рули становились эффективнее и... все повторялось сначала. Именно по этим причинам, а не по личным соображениям (мол, оба парня из моей эскадрильи) приходилось заниматься с ними больше, чем с кем-либо из группы. В молодых пилотах еще жила курсантская вера во всемогущество старшего, "дядьки" - инструктора, который сидел за спиной.