— Чарлз!
Обед прошел в полном молчании. А когда сестра ушла на кухню мыть посуду, мистер Андерхилл отправился с Джимми на прогулку.
Путь их лежал мимо детской площадки. Теперь ее освещал лишь слабый свет уличных фонарей. Был прохладный сентябрьский вечер, и в воздухе чувствовался пряный аромат осени. Еще неделя — и детей соберут в школы, словно сухую листву, и она запылает там новым, ярким огнем. Теперь их шумную энергию попытаются направить на более разумные цели. Но после школы они все равно придут на площадку и снова будут носиться по ней, словно метательные снаряды, будут врезаться друг в друга и взрываться как ракеты, и каждое такое миниатюрное сражение оставит после себя боль и страдания.
— Хочу туда, — вдруг промолвил маленький Джимми, уткнувшись лицом в ограду, глядя на то, как не успевшие еще разойтись по домам дети то сталкиваются в драке, то разбегаются прочь.
— Нет, Джим, нет, ты не хочешь туда!
— Хочу играть, — упрямо повторил Джим, и глазенки его засверкали, когда он увидел, как большой мальчик ударил мальчика поменьше, а тот дал пинка совсем крохотному малышу. — Папа, хочу играть!..
— Идем, Джим, ты не пойдешь туда, пока я еще в силах помешать этому! — И мистер Андерхилл потянул сына за руку.
— Хочу играть! — уже захныкал Джим. Глаза его превратились в мутные кляксы, личико сморщилось, и он заплакал.
Дети за оградой остановились, они обернулись и смотрели на незнакомого мужчину и мальчика. Странное чувство охватило мистера Андерхилла. Ему показалось, что он у решетки вольера, а за нею настороженные лисьи морды, на секунду оторвавшиеся от растерзанного тельца зайчонка. Злобный блеск желтых глаз, острые подбородки, хищные зубы, жесткие вихры, испачканные майки и грязные руки в ссадинах и царапинах, следах недавних драк. Он почувствовал запах лакричных и мятных леденцов и еще чего-то до тошноты сладкого. А над всем этим висел тяжелый запах горчичных компрессов — видимо, кто-то болевший простудой убежал сюда, так и не вылежав положенного срока в постели, — и еще густой запах камфорной мази, смешанный с запахом пота. Все эти липкие, гнетущие запахи грифеля, мела и мокрой губки, которой вытирают школьную доску, реальные или воображаемые, воскресили в памяти далекие воспоминания. Рты у детей были набиты леденцами, из сопящих носов текла омерзительная желто-зеленая жидкость. Боже милосердный, помоги мне!
Дети увидели Джима. Новичок! Они молча разглядывали его, а когда он захныкал еще громче и мистер Андерхилл наконец оторвал его от решетки и упирающегося, ставшего тяжелым, как куль с песком, потащил за собой, дети проводили их сверкающими от любопытства глазами. Андерхиллу вдруг захотелось обернуться, пригрозить им кулаком и крикнуть: «Я не отдам вам моего Джима, нет, ни за что!»
И тут как нельзя более некстати снова послышатся голос незнакомого мальчика. Он опять сидел на горке, но так высоко, что был едва различим в сумерках, и снова мистеру Андерхиллу показалось, что он кого-то ему напомнил.
— Здравствуй, Чарли!.. — мальчик приветственно махнул рукой.
Андерхилл остановился, прйтих и маленький Джим.
— До скорого свидания, Чарли!..
И тут Андерхиллу показалось, что мальчик похож на Томаса Маршалла, его бывшего сослуживца. Он жил всего в квартале от Андерхилла, но не виделись они вот уже несколько лет.
— До скорого свидания, Чарли!
«До скорого свидания? Почему до скорого? Что за чушь говорит этот мальчишка!»
— А я тебя знаю, Чарли! — снова крикнул мальчик. — Пока!
— Что?! — мистер Андерхилл даже поперхнулся от негодования.
— До завтрашнего вечера, Чарли. И-э-эй! — мальчик ринулся вниз, и вот он уже на земле, у подножия горки, с лицом белым как мел, а через него, кувыркаясь, летят другие.
Растерянный мистер Андерхилл застыл на месте. Но маленький Джим снова захныкал, и мистер Андерхилл, таща за руку упирающегося сына и провожаемый немигающими лисьими взглядами из-за решетки, поспешил домой, остро чувствуя холодок осени.
На следующий день, пораньше закончив дела в конторе, мистер Андерхилл с трехчасовым поездом вернулся домой. В три двадцать пять он был уже в Гринтауне и вполне мог насладиться теплом последних неярких лучей осеннего солнца. «Странно, как в один прекрасный день вдруг приходит осень, — думал он. — Вчера, казалось, еще было лето, а сегодня ты уже не уверен. То ли нет былого тепла в воздухе, то ли по-иному пахнет ветер? А может, это старость, которая уже в костях. В один прекрасный вечер она вдруг проникнет в кровь, а потом в сердце, и ты почувствуешь ее леденящее дыхание. Ты стал на год старше, еще один год ушел безвозвратно. Может быть, это?»
Он шел по направлению к детской площадке и думал о будущем. Кажется, ни в одно время года человек не строит столько планов, как осенью. Должно быть, вид умирающей природы невольно заставляет думать о смерти и вспоминать, что ты еще не успел сделать. Итак, решено. У Джима будет частный воспитатель. Его сын не попадет в одну из этих ужасных школ. Разумеется, это отразится на их скромных сбережениях, но зато детство Джима не будет омрачено злом и насилием. Они с Кэрол сами будут подбирать ему друзей. Никаких задир и драчунов, пусть только посмеют коснуться его Джима… А что касается детской площадки, то о ней, разумеется, не может быть и речи.
— Здравствуй, Чарлз.
Мистер Андерхилл быстро поднял голову. У ворот площадки стояла его сестра Кэрол. Она назвала ею Чарлзом вместо обычного Чарли, и он сразу это заметил. Значит, вчерашняя размолвка еще не забыта.
— Что ты здесь делаешь, Кэрол?
Она виновато покраснела и бросила взгляд за решетку площадки.
— Нет, не может быть!.. — воскликнул мистер Андерхилл, и его испуганный, ищущий взгляд остановился на ораве дерущихся, визжащих детей. — Ты хочешь сказать, что…
Сестра посмотрела на него с еле заметным любопытством и кивнула головой:
— Я думала, что если отведу его пораньше…
— …то, вернувшись в обычное время, я ничего не узнаю? Ты это хотела сказать?
Да, именно это она хотела сказать.
— Боже мой, Кэрол, где же он?
— Я сама только что пришла посмотреть, как он себя здесь чувствует.
— Неужели ты бросила его здесь одного? На весь день!
— Что ты, всего на несколько минут, пока я делала покупки…
— Ты оставила его здесь? Боже милосердный! — Андерхилл схватил ее за руку. — Идем! Надо немедленно же забрать его отсюда!
Сквозь прутья решетки они вглядывались туда, где носились по лужайке мальчишки, а девчонки царапались и били друг друга по щекам. То и дело от группок дерущихся и ссорящихся детей отделялась одинокая фигурка и стремглав бежала куда-то, сшибая всех на пути.
— Он там! — воскликнул в отчаянии Андерхилл и в ту же секунду увидел Джима. С криком и плачем он бежал через лужайку, преследуемый несколькими сорванцами. Вот он упал, поднялся, снова упал, издавая дикие вопли, а его преследователи хладнокровно расстреливали его из духовых ружей.
— Я заткну эти проклятые ружья им в глотки! — разъярился мистер Андерхилл. — Сюда, Джим! Сюда!
Джим устремился к воротам на голос отца, и тот подхватил его на лету, словно узел с мокрым и грязным тряпьем. У Джима был расквашен нос, штанишки изодраны в клочья, и весь он был в пыли и грязи.
— Вот тебе твоя площадка! — воскликнул мистер Андерхилл, обращаясь к сестре, и, став на колени, прижал сына к себе. — Вот они твои милые невинные малютки из хороших семей. Настоящие фашисты! Если я еще раз увижу Джима здесь, скандала не миновать! Идем, Джим. А вы, маленькие ублюдки, марш отсюда! — прикрикнул он на детей.
— Мы ничего не сделали, — хором ответили дети.
— Боже мой, куда мы идем! — патетически воскликнул мистер Андерхилл.
— Эй, Чарли! — вдруг снова услышал он знакомый голос. Опять этот мальчишка! Он отделился от группы детей и, улыбаясь, небрежно помахал рукой.
— Кто это? — спросила Кэрол.
— Откуда я знаю, черт побери! — в сердцах воскликнул мистер Андерхилл.
— До свидания, Чарли. Пока! — снова крикнул мальчик и исчез.
Взяв сына на руки и подхватив сестру под локоть, мистер Андерхилл решительным шагом направился домой.
— Отпусти мой локоть! — резко сказала Кэрол.
Вечером, готовясь ко сну, мистер Андерхилл был буквально вне себя от негодования. Чтобы успокоиться, он выпил кофе, но это не помогло.
Он готов был размозжить головы этим отвратительным сорванцам: да, да, именно отвратительным!
Сколько в них хитрости, злобы, коварства, бессердечия. Во имя всего святого, кто оно, это новое поколение? Банда головорезов, висельников, громил, молодая поросль кровожадных кретинов и истязателей, в души которых уже проник страшный яд безнадзорности! Мистер Андерхилл беспокойно ворочался в постели. Наконец он не выдержал, встал и закурил. Но это не принесло успокоения. Придя домой, они с Кэрол поссорились. Как некрасиво они кричали друг на друга! Точь-в-точь дерущиеся павлины в прериях, где о приличиях и условностях было бы смешно и думать. Теперь ему было стыдно за свою несдержанность. Не следует отвечать грубостью на грубость, если считаешь себя воспитанным человеком. Он хотел поговорить спокойно, но Кэрол не дала ему, черт возьми! Она решила сунуть мальчишку в эту чудовищную машину, чтобы та раздавила его. Она хочет, чтобы на нем поскорее поставили штамп и номер, чтобы побои и пинки сопровождали его от детской площадки и детского сада до дверей школы и университета, а потом даже и там. В лучшем случае в университете истязание и жестокость примут более скрытые формы, не будет крови и слюны, они останутся по ту сторону детства. У Джима к годам его зрелости может появиться Бог весть какой взгляд на жизнь, возможно, он сам захочет стать волком среди волков, псом среди псов, злодеем среди злодеев. Но в мире и без того слишком много зла, больше, чем нужно. От мысли о десяти — пятнадцати годах терзаний, которые предстоят Джиму, мистер Андерхилл содрогнулся. Он вдруг почувствовал, как хлещут, жгут, молотят кулаками его собственное тело, как выворачивают суставы, избивают и терзают его. Он почувствовал себя медузой, брошенной в камнедробилку. Нет, Джим не выдержит этого, он слишком мал, слишком слаб!
Все эти мысли лихорадочно проносились в голове мистера Андерхилла, пока он беспокойно метался по комнатам спящего дома. Он думал о себе, о сыне, о детской площадке и о не покидавшем его чувстве страха. Казалось, не было вопроса, который он не задал себе, не обдумал со всех сторон. Какие из его страхов порождены одиночеством и смертью Энн? Что из них просто собственные причуды, желание настоять на своем, а что вызвано реальной действительностью, тем, что он увидел на детской площадке и в лицах детей? Что разумно, а что нелепые домыслы? Мысленно он бросал крохотные гирьки на чашу весов и смотрел, как вздрагивает стрелка, колеблется, замирает, снова колеблется, то в одну, то в другую сторону — между ночью и рассветом, светом и тьмой, простым разумом и откровенным безумием. Он не должен так держаться за сына, он должен отпустить его. Но когда он глядел в глазенки Джима, он видел в них Энн: это ее глаза, ее губы, легкое трепетание ноздрей, пульсирующая жилка под тонкой кожей. «Имею ли я право так бояться за Джима? — думал он. — Да, имею. Если у вас было два драгоценных сосуда и один из них разбился, а другой, единственный, уцелел, разве можно быть спокойным и благоразумным, не испытывать постоянной тревоги и страха, что и его вдруг не станет?»
«Нет, — думал он, замедлив шаг по коридору, — нет! Я способен испытывать только страх, страх и более ничего».
— Что ты бродишь ночью по дому? — послышался голос сестры, когда он проходил мимо открытых дверей ее спальни. — Не надо быть таким ребенком, Чарли. Мне очень жаль, если я кажусь тебе бессердечной или жестокой. Но ты должен отказаться от своих предубеждений. Джим не может расти вне школы. Если бы была жива Энн, она обязательно отдала бы его в школу. Завтра он должен снова пойти на детскую площадку и ходить туда до тех пор, пока не научится постоять за себя и пока дети не привыкнут к нему. Тогда они не будут его трогать.
Андерхилл ничего не ответил. Он тихонько оделся в темноте, спустился вниз и вышел на улицу. Было без пяти двенадцать, когда, пытаясь успокоиться, он быстро зашагал по тротуару в тени высоких вязов, дубов и кленов. Он понимал, что Кэрол права. Это твой мир, ты в нем живешь, и ты должен принимать его таким, каков он есть. Но в этом-то и был весь ужас. Ведь он сам прошел через все это, он хорошо знал, что значит побывать в клетке со львом. Воспоминания о собственном детстве терзали его, воспоминания о страхе и жестокости. Мог ли он смириться с тем, что и его сына ждут эти испытания, его Джимми, который не виноват в том, что рос слабым и болезненным ребенком, с хрупкими косточками и бледным личиком? Разумеется, его все будут мучить и обижать.
У детской площадки, над которой все еще горел одинокий фонарь, он остановился. Ворота были уже заперты, но этот единственный фонарь горел здесь до двенадцати ночи. С каким наслаждением он стер бы с лица земли это проклятое место, разбил бы в куски ограду, уничтожил эти ужасные спусковые горки и сказал бы детям: «Идите домой! Играйте дома, в своих дворах!»
Каким коварным, жестоким, холодным местом была эта площадка! Знал ли кто-нибудь, откуда приходят сюда дети? Мальчик, выбивший тебе зуб, кто он, как его зовут? Никто не знает. Где он живет? Никто не знает. В любой день ты можешь прийти сюда, избить до полусмерти любого из малышей и убежать, а на другой день можешь пойти на другую площадку и проделать то же самое. Никто не станет разыскивать тебя. Можно ходить с площадки на площадку и везде давать волю своим преступным наклонностям — и все безнаказанно, никто не запомнит тебя, ибо никто тебя никогда и не знал. Через месяц можешь снова вернуться на первую из них, и, если малыш, которому ты выбил зуб, окажется там и узнает тебя, ты сможешь все отрицать: «Нет, это не я. Это, должно быть, кто-то другой. Я здесь впервые. Нет, нет, это не я». А когда мальчуган отвернется, можешь снова дать ему пинка и убежать, петляя по безымянным улицам.
«Что делать, как помочь сыну?» — думал мистер Андерхилл.
Сестра более чем великодушна, она отдает Джиму все свое время, всю неистраченную любовь и нежность, которые не пришлось подарить собственным детям. «Я не могу все время ссориться с ней или просить ее покинуть мой дом. Уехать за город? Нет, это невозможно. Для этого нужны деньги. Но оставить Джима здесь я тоже не могу».
— Здравствуй, Чарли, — послышался тихий голос.
Андерхилл вздрогнул и обернулся. За оградой площадки прямо на земле сидел серьезный девятилетний мальчуган и пальцем рисовал квадратики в прохладной пыли. Он даже не поднял головы и не посмотрел на Андерхилла. Он просто сказал: «Здравствуй, Чарли», спокойно пребывая в этом зловещем мире по ту сторону железной ограды.
— Откуда ты знаешь мое имя? — спросил мистер Андерхилл.
— Знаю. — Мальчик улыбнулся и поудобнее скрестил ноги. — У вас неприятности.
— Почему ты здесь так поздно? Кто ты?
— Меня зовут Маршалл.
— Ну конечно же! Ты Томми Маршалл, сын Томаса Маршалла. Мне сразу показалось, что я тебя знаю.
— Еще бы! — Мальчик тихонько засмеялся.
— Как поживает твой отец, Томми?
— А вы давно не видели его, сэр?
— Я видел его мельком на улице, месяца два назад.
— Как он выглядит?
— Что ты сказал? — удивился мистер Андерхилл.
— Как выглядит мистер Маршалл? — повторил свой вопрос мальчик. Было что-то странное в том, что он ни разу не произнес слово «отец».
— По-моему, неплохо. Но почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Надеюсь, он счастлив, — промолвил мальчик.
Мистер Андерхилл смотрел на его поцарапанные руки и разбитые колени.
— Разве ты не собираешься домой, Томми?
— Я убежал из дому, чтобы повидаться с вами. Я знал, что вы придете сюда. Вам страшно, мистер Андерхилл.
От неожиданности мистер Андерхилл сразу не нашелся, что ответить.
— Да, эти маленькие чудовища… — наконец промолвил он.
— Возможно, я смогу помочь вам. — Мальчик нарисовал в пыли треугольник.
«Что за ерунда?» — подумал мистер Андерхилл.
— Каким образом?
— Ведь вы сделали бы все, чтобы Джим не попал сюда, не так ли? Даже поменялись бы с ним местами, если бы могли?
Мистер Андерхилл оторопело кивнул головой.
— Тогда приходите сюда завтра, ровно в четыре часа. Я смогу помочь вам.
— Помочь? Как можешь ты помочь мне?
— Сейчас я вам этого не скажу, — ответил мальчик. — Но это касается детской площадки, а впрочем, любого места, похожего на это, где царит зло. Ведь вы сами это чувствуете, не так ли?
Теплый ветерок пролетел над опустевшей лужайкой, освещенной одиноким фонарем. Андерхилл вздрогнул.
Даже сейчас в площадке было что-то зловещее — она служила злу.
— Неужели все площадки похожи на эту?
— Таких немало. Вполне возможно, что эта — в чем-то даже единственная, а может, и нет. Все зависит от того, как смотришь на вещи. Ведь они таковы, какими нам хочется их видеть, Чарли. Очень многие считают, что это прекрасная площадка, и они по-своему правы. Наверное, все зависит от того, с какой стороны подойти к этому. Мне только хочется сказать вам, что Том Маршалл тоже пережил это. Он тоже боялся за своего сынишку Томми, тоже думал о площадке и детях, которые играют на ней. Ему тоже хотелось уберечь своего Томми от зла и страданий.
Мальчик говорил об этом, как о чем-то, что давно уже в прошлом. Мистеру Андерхиллу стало не по себе.
— Вот мы и договорились, — сказал мальчик.
— Договорились? С кем же?
— Думаю, с детской площадкой или с тем, кому она принадлежит.
— Кому же она принадлежит?
— Я никогда не видел его. Там, в конце площадки, за эстрадой, есть контора. Свет горит в ней всю ночь. Какой-то странный, синеватый, очень яркий свет. В конторе — совершенно пустой стол и стул, на котором никто никогда не сидел, и табличка с надписью: «Управляющий», хотя никто никогда его не видел.
— Должен же он быть где-нибудь поблизости?
— Совершенно верно, должен, — ответил мальчик. — Иначе ни я, ни многие другие не смогли бы попасть сюда.
— Ты рассуждаешь словно взрослый.
Мальчик был заметно польщен.
— Хотите знать, кто я на самом деле? Я совсем не Томми. Я Том Маршалл, его отец. — Мальчик продолжал неподвижно сидеть в пыли, освещенный светом одинокого недосягаемого фонаря, а ночной ветер легонько трепал ворот его рубахи и поднимал с земли прохладную пыль. — Да, я Том Маршалл, отец. Я знаю, вам трудно поверить в это, но это так. Я тоже боялся за Томми, как сейчас вы боитесь за своего Джима. Поэтому я пошел на сделку с детской площадкой. О, не думайте, что только я один здесь такой, есть и другие. Если повнимательнее вглядеться в лица и глаза детей, можно отличить нас.
Андерхилл растерянно смотрел на мальчика:
— Шел бы ты домой, Томми.
— Вам хочется поверить мне, хочется, чтобы все оказалось правдой, не так ли? Я понял это в первый же день по вашим глазам, как только вы подошли к ограде. Если бы можно было поменяться местами с Джимом, вы, не задумываясь, сделали бы это. Вы хотите уберечь его от такого детства, сделать так, чтобы он поскорее стал взрослым и все было бы уже позади…