Добрались до станции Кубырле. Теперь этот населенный пункт именуется Пролетарским. Ничего не узнав здесь, мы решили ехать в Сталинград, чтобы выяснить судьбу наших курсов. На подножке товарного вагона мы доехали до города Котельниково, где была городская военная комендатура. У коменданта мы выяснили, что все учебные заведения выводятся из города в южном направлении. Мы были голодны и без продовольственного аттестата, который остался с общим на всех направлением на курсы у нашего старшего, бывшего ПНШ-4 нашего полка. Неожиданно мы оказались рядом со столовой военного училища летного состава. Я поинтересовался у поварихи насчет еды, и она предложила нам пол кастрюли перловой каши без хлеба. Мы поблагодарили сердобольную женщину и вернулись на станцию. Первым же поездом в южном направлении мы выехали, устроившись на ступеньках санитарного вагона. Вечерело, когда медсестра впустила нас в тамбур, а после ужина для раненых предложила нам и ужин — такую же точно кашу, какой угощали нас в Котельниково, но мы были рады и такой пище. Утром мы сошли с поезда в городе Сальске. Здесь ничего выяснить не удалось, так как комендатуры не было. В городе было тихо, он еще не подвергался налетам авиации противника. Через него уже начали отходить какие-то обозы и команды, в основном не вдоль железной дороги, а на юго-восток, в сторону Ставропольского края.
Мы решили провести ночь в городе, чье наименование носил мой родной 1135-й стрелковый Сальский полк. От стыда я твердо решил не признаваться об этом печальном факте местным жителям. Приютила нас на ночь одна сердобольная женщина, покормившая ужином. На ночь мы устроились на совершенно свежей соломе во дворе, хозяйка дала нам по подушке и летнее одеяло. Утром после завтрака мы простились и, поблагодарив за приют и питание, влились в одну из проходящих неорганизованных колонн.
На одном из перекрестков полевых дорог мы решили подождать другие проходящие части. Вскоре увидели в первой шеренге колонны нашего старшего группы, который за эти дни отпустил бородку и усы. Рядом с ним шагал и четвертый наш лейтенант. Вот, право, как оказался мир тесен! Оказалось, что наши попутчики отыскали наши курсы. Это для нас имело огромное значение, так как метаться по дорогам отступления без всяких сопроводительных документов было крайне опасно, а мы не имели даже удостоверений личности, которые в войну не выдавались. Читатель поймет опасность нашего положения, если вникнет в то, что это было 26 июня, то есть в самый канун выхода в свет знаменитого приказа Верховного «Ни шагу назад» под номером 227 от 28 июля 1942 года.
Справа от дороги показался большой пруд с чистой водой, и нам скомандовали большой привал, чтобы помыть портянки, белье, да и обмундирование. У меня сохранился кусок бельевого мыла, который очень пригодился всей нашей команде. Сделав постирушку, мы долго барахтались в воде, смывая многодневную пыль. О трусах и майках мы в те годы и понятия не имели, поэтому мылись и сушились, как ныне нудисты. Я решил надеть еще влажные кальсоны и в это время услышал из кустов свою фамилию и направился туда. Каково же было мое изумление, когда у повозки увидел в кругу людей у котла своего последнего командира батальона — капитана и адъютанта старшего — того же сапера Байстригина, а с ними вместе с ездовым и бывшего своего старшину роты, ставшего теперь командиром хозяйственного взвода батальона. Они деревянными ложками черпали и ели с сухарями пшенный суп из котла. Не много ли таких неожиданных встреч за какую-нибудь первую половину дня? Я только и сумел молвить: «Мир тесен!»
Старшина тут же дал мне ложку и предложил участвовать в их трапезе. Оказалось, что шли уже вторые сутки, как был сдан Ростов. Оставив оборону на реке Миус, войска 56-й армии бежали, чтобы не оказаться в котле после выхода немцев к Азовскому морю и захвата донской столицы.
В той панической неразберихе в ночное время комбат с начальником штаба батальона потеряли управление ротами и далеко уклонились от маршрута отхода основных сил дивизии. Они оторвались так далеко, что их могли признать дезертирами, чего они и боялись в то время. Видимо, батальоном командовал в это время заместитель командира батальона капитан Ищенко Е. П.
Расспрашивать дальше было бесполезно. Я услышал команду: «Приготовиться к движению» и, поблагодарив за обед, побежал снимать с веток одежду. Надевать пришлось еще влажную. Подбежавший старшина вручил мне в вещевом мешке пару килограммов сухарей и банку тушенки. На прощание он сказал:» С вами мы бы не заблудились...» В походном строю я рассказал своим однополчанам о встрече с бывшими сослуживцами, и мы представили огромный размах той катастрофы, которая произошла в разгар лета сорок второго года на юге советско-германского фронта. Немцы устремились к Сталинграду и на Кавказ к нашим нефтяным источникам.
Так как я был небольшого роста, то всегда безошибочно занимал место в последней шеренге, куда и пристроился в ходе марша. Рядом позвякивал «малиновым» звоном своих шпор старший лейтенант с синими петлицами и эмблемами кавалериста (скрещенные шашки на фоне подковы) на них. Сосед был коммуникабельным, он представился, назвав себя Епьниковым Афанасием Ивановичем. Родом он оказался из села Надежда, что под самым Ставрополем. Я тоже назвался, и он обрадовался, что мы земляки из одного края. Протянув руку, он сказал: «Будем дружить». Далее он предупредил, чтобы я держался ближе к нему. Полезность этого я вскоре понял из его практических действий. Колонна курсов вступала в большое село Белая Глина. Мой новый друг успел захватить под жилье приличную хату с молодой хозяйкой и поручил мне охранять их от посягательств других охотников, а сам отлучился на минутку, после чего принес бутылку самогонки. Так началась наша дружба. Он всегда являлся добытчиком, а я всего лишь хранителем. С такими людьми было удобно дружить, полагаясь на их контактность с местным населением. Таким был сапер Николай Стрижов на Кубани, таким мне показался и Афанасий с первых часов знакомства.
Наутро за завтраком из полевой кухни: нам приказали оставаться в помещении школы, где должна быть прочитана лекция. Но это была не лекция, а указания начальника курсов о том, что нам предстоит длительный марш до города Прохладного. Понятно, что это слишком далеко, и он рекомендовал добираться самостоятельно любым видом транспорта. Тогда он еще не знал о вышедшем приказе Верховного. Мой друг сразу принял решение непременно навестить мать в селе и сестер в Ставрополе, а потом заехать и к моей матери в Черкесской автономии.
Покинув Белую Глину, мы прямо в поле сумели сесть на ступеньки железнодорожных цистерн и доехали до Тихорецка, потом до Кропоткина, откуда на пригородном поезде приехали в Ставрополь и оказались у замужних сестер моего друга. Несмотря на тяжелое время, встреча была с выпивкой, со слезами радости и горя одновременно. Вечером мы были в селе, в родной хате друга, где были проводы его младшего брата в армию. Затем мы, простившись с его родными, поездами снова выехали до Кропоткина, а далее на юг через Армавир к ближайшей станции Невинномысской.
Ехали мы на тендере паровоза. Перед нашим приездом эту станцию впервые бомбили немецкие самолеты. На перроне вокзала лежали неубранные трупы эвакуированных, в их вещах уже «шуровали» железнодорожники. Здесь мы встретили еще двоих наших попутчиков с курсов. Пошли искать продпункт, так как мой друг еще не успел сдать свой продовольственный аттестат на курсах и надеялся получить сухой паек. Рядом оказалась вокзальная столовая. В ней уже были выбиты окна, хотя дверь была на замке. Один из наших проник в окно и передал нам булку хлеба и с десяток подгоревших котлет прямо со сковородки на плите. С этой добычей мы удалились подальше от станции. Одна из казачек предложила покормить нас свежим борщом, и мы пообедали первый раз за этот день. Обстановка оказалась настолько сложной, что я даже не стал напоминать другу о поездке к моей матери, так как очень опасался отрыва от главной железнодорожной магистрали. В предгорьях вполне можно было оказаться прижатым к горам со всеми вытекающими последствиями.
Снова товарными вагонами мы прибыли на следующее утро на крупную узловую станцию Минеральные Воды. Ее тоже перед нашим приездом впервые отбомбили немецкие самолеты.
Почти все железнодорожные пути были забиты эшелонами с эвакуированным оборудованием, грузами и скотом. Стоял состав с погруженными свиньями какого-то совхоза, которых уже никто ничем не кормил. Наши попутчики ушли на продпункт, так как мы слышали, что там военным раздают хлеб, а мы с другом решили упросить свинарок дать поросенка для забоя на питание. Но они ни под каким предлогом не решались на это, хотя свиньям было в пору поедать самих себя в вагонах без корма и воды. Друг выбросил одного прямо на пути и, взяв мой револьвер, подстрелил, избавив от голодных мучений.
Снова товарными вагонами мы прибыли на следующее утро на крупную узловую станцию Минеральные Воды. Ее тоже перед нашим приездом впервые отбомбили немецкие самолеты.
Почти все железнодорожные пути были забиты эшелонами с эвакуированным оборудованием, грузами и скотом. Стоял состав с погруженными свиньями какого-то совхоза, которых уже никто ничем не кормил. Наши попутчики ушли на продпункт, так как мы слышали, что там военным раздают хлеб, а мы с другом решили упросить свинарок дать поросенка для забоя на питание. Но они ни под каким предлогом не решались на это, хотя свиньям было в пору поедать самих себя в вагонах без корма и воды. Друг выбросил одного прямо на пути и, взяв мой револьвер, подстрелил, избавив от голодных мучений.
Встретились с попутчиками и вышли на восточную окраину города. Здесь в одном из дворов мы обнаружили свежую солому, на костре из которой можно было осмолить поросенка. Нас впустили во двор, и я быстро справился с разделкой тушки, а три девушки-хозяйки уже приготовили котел для варки мяса с молодым картофелем, который предложили нам прямо с грядки. Приготовленная пища из свежего мяса утолила наш голод, но вовсе не улучшила настроения, особенно нас двоих, покидавших свои родные места. Девицы прямо сказали: «Куда же вам дальше отходить? Оставайтесь, здесь найдется, кому вас приголубить». Только одна из них была замужем и имела ребенка. Афанасий начал уточнять, кому он может стать утехой, но я положил руку на кобуру револьвера, и он все обратил в шутку.
Я все время чувствовал себя виноватым перед родительницей, сестрами и братишкой, что не смог отойти от железной дороги на 30 километров и увидеться с ними хоть один час. Позже я понял, что поступил тогда правильно, иначе оказался бы припертым к перевалам Кавказского хребта и в лучшем случае попал бы в плен.
Мы снова вышли на большак, ведущий к нашему пункту назначения. Колонны автомобилей и гужевого транспорта пылили на грунтовых дорогах. Вечер застал нас у одного хутора недалеко от Георгиевска, там мы и остановились на ночлег. Старушка, приютившая нас, намекнула на то, что ее сосед припрятал под кукурузными стеблями колхозный тарантас, на котором возил председателя, и пару коней. Афанасий вскрыл утайку гужевого транспорта и конфисковал в пользу армии. На следующий день ехали мы на своей линейке. Преимуществ перед пешим маршем было больше, чем недостатков. Во второй половине дня мы увидели справа от дороги строения какой-то фермы, откуда военные несли забитых кур. Мы тоже свернули и получили десяток тушек. Вечером мы были в городе Прохладном, где уже дымила полевая кухня, и привезенные нами куры были весьма кстати.
И снова новая задача на переход, теперь уже до узловой станции Беслан, куда мы добирались на своем транспорте. С этой станции ехали поездом до города Орджоникидзе. Это был город моего военного училища. Разместили нас во втором пехотном училище, которое полностью было выведено на фронт. Нам была прочитана лекция на тему: «Особенности совершения маршей в горно-лесистой местности». Я не запомнил ни одного из правил той убогой лекции, построенной на положениях боевых уставов.
Утром в конце августа курсы походной колонной выступили с двумя повозками и походной кухней по Военно-Грузинской дороге через Крестовый перевал. На выходе из города я окинул взглядом до боли знакомую мне проходную и корпуса своего училища. На территории никого не было видно, видимо, и оно уже сражалось на подступах к Сталинграду. Военно-Грузинская дорога была мне знакома на протяжении десяти километров. По ней мы ходили на стрельбище, по ней совершали марш-броски и в составе караула ходили на охрану водонасосной станции, питавшей весь город водой. Сейчас уже трудно вспомнить, сколько дней продолжался наш марш в 202 км от училища до Тбилиси. Но до грузинской столицы мы не дошли. Нас погрузили на открытые платформы в городе Мцхета и повезли по железной дороге до Сухуми, где и выгрузили, разместив в лесу недалеко от моря.
Еще пару слов об Афанасии Ельникове. Как-то возвращались мы из города в свой лесной табор через железнодорожную станцию, где имелся продовольственный пункт для проезжавших воинских команд и отдельных военнослужащих. Здесь можно было получить продовольствие в виде сухого пайка или горячую пищу в столовой по продовольственному аттестату, выдававшемуся всем командированным. В то время бланков аттестатов не имелось, и писались они от руки на любом листике бумаги с прикладыванием печати. Об этом и вспомнил мой друг Афоня. Такой аттестат на свое имя он получил на два человека, когда командировался из своего кавалерийского полка на курсы, Прибыв в наш «колледж», он не успел сдать его в хозяйственную часть. Сейчас он вспомнил о нем и тщательно рассматривал этот документ, размышляя, как из него извлечь наибольшую выгоду. В аттестате было написано, что старший лейтенант Ельников А. И. и с ним один человек по такое-то число удовлетворены продовольственным пайком. После этого прошел уже месяц. За прожитое время на продовольственных пунктах пайки не выдавали и можно было получить только наперед на трое суток. Не смущаясь, он в почтовом отделении дописывает к слову «один» «надцать» и получает сухим пайком на трое суток тридцать шесть сутодач. Это составило несколько буханок хлеба, пакет сухарей, несколько банок тушенки и рыбных консервов, была и местная брынза из овечьего молока. За буханку хлеба кладовщик дал нам пару мешков, и все это продовольствие мы унесли со склада. Напрасно я переживал и волновался. Все обошлось без последствий. Оставив булку хлеба, немного сухарей, брынзу и консервы, Афоня тут же обменял хлеб и сухари на «чачу» — грузинский виноградный самогон, — и мы удалились в наш лагерь.
Через пару дней нам объявили о распределении всех бывших слушателей курсов по армиям Закавказского фронта. Мне предстояло убыть под Новороссийск в 47-ю армию, а Афанасию в 18-ю армию. Мы переживали, что пути наши расходятся. Курсы расформировывались, так как на этом фронте таковые были свои.
Мы прибыли в отдел кадров фронта, где мой друг сумел провернуть еще одну операцию. За время отступления и длительных маршей наша обувь пришла в полную негодность, да и гимнастерки с шароварами прохудились на локтях и коленях. Афанасий разведал, что здесь есть вещевой склад, и за бутылку чачи договорился о замене нашего поношенного обмундирования. Вернулся он со склада в новом обмундировании и потребовал, чтобы я следовал за ним на склад. Заведующий предложил нам подобрать одежду по росту и взамен оставить свою поношенную. Мой друг успел надеть на меня два комплекта. Выйдя со склада, я разоблачился, и он тут же поменял второй комплект снова на чачу и грецкие орехи. Каково было наше разочарование, когда мы убедились, что наши брюки и сорочки оказались из обыкновенной сатиновой ткани и даже не цвета хаки, а серого. Но тогда об этом не задумывались. Еще хуже было, когда вместо наших разбитых «кирзачей» нам выдали английские ботинки из свиной кожи, сильно походившие на футбольные бутсы. Афанасий оставил свои старые сапоги со шпорами, а я в придачу получил к ботинкам пятиметровые «голенища», как именовали тогда обмотки. В этой одежонке пришлось встретить и провести на перевалах зиму, получив к холодам телогрейку тоже из сатиновой ткани и башлык из серой байковой фланели, так как тогда даже солдатских ушанок не было.
В один из дней я был назначен сопровождающим на автомобиль, на котором наши офицеры отправлялись в 18-ю армию. По единственной приморской дороге движение автотранспорта было весьма интенсивным. Часто возникали пробки. У одной из них, где заглохла полуторка, мы остановились. Вдруг появилась кавалькада легковых автомобилей. Из второй машины вышел знакомый всем по своим усам маршал Буденный С.М. и подошел к кабине полуторки, в которой спал техник-интендант первого ранга. Шофер маршала окликнул его, и тот предстал перед очами командующего войсками фронта. Семен Михайлович отвесил ему зуботычину, а у шофера мигом спихнули машину на обочину, освободив проезд.
Расставание с моим другом было теплым. Он беспокоился, что я со своим характером сгину без его опеки. Более чем месячная дружба на дорогах войны сблизила нас, как земляков. Жалко, что мы не обменялись домашними адресами, хотя я прекрасно помнил его хутор Надежда в шести километрах от Ставрополя. Несколько раз писал туда в послевоенное время, просил узнать однополчан-ставропольчан, но так ничего не смог выяснить о его судьбе.
Северокавказский фронт
Через пару дней получил и я направление под Новороссийск. В Фальшивом Геленджике размещался штаб Черноморской группы войск. Командующим ею был генерал Петров И. Е., а Членом Военного Совета у него был Л.М. Каганович, народный комиссар путей сообщения и член Политбюро ЦК ВКП(б). Все отделы полевого управления 47-й армии размещались в окрестностях Геленджикской бухты, и в составе одной из групп я прибыл в отдел кадров этой армии. Вскоре на армейские курсы младших лейтенантов из наших офицеров отобрали нескольких человек в качестве командиров учебных взводов, в число которых попал и я. Подбор производился по принципу наличия фронтового опыта и методических навыков. Курсы находились в греческом селе Пшада, где-то между Геленджиком и Туапсе.