Лишь только корабль начал делать поворот, как, словно поняв приказ Нельсона, небо и море будто сговорились ему воспротивиться. По мере того как фор-марсель все сильнее гнул стеньгу книзу, она сгибалась как тростник и зловеще трещала. Если бы она сломалась, корабль ждала бы гибель.
В этот миг смертельной тревоги Нельсон почувствовал, что кто-то легко коснулся его плеча. Он повернул голову: перед ним стояла Эмма.
Его губы прижались ко лбу молодой женщины с какой-то лихорадочной страстью, и, топнув ногою о палубу, словно корабль мог услышать его, он пробормотал:
— Повернись, повернись же!
И судно повиновалось. Оно совершило поворот и после нескольких минут колебания взяло курс левым галсом на запад-северо-запад.
— Отлично! — пробормотал Нельсон, переведя дыхание, — теперь перед нами до берега полтораста льё открытого моря!
— Дорогая леди Гамильтон, — раздался голос за ее спиной, — будьте добры, переведите мне на итальянский то, что сейчас сказал милорд.
Это был король; увидев, что Эмма выходит, он пошел вслед за нею и поднялся на ют.
Эмма пояснила ему слова Нельсона.
— Но, — заметил Фердинанд, не имевший ни малейшего понятия о мореходном искусстве, — по-моему, мы сейчас плывем отнюдь не к Сицилии, а напротив, судно, как говорят моряки, взяло курс на Корсику.
Эмма передала это замечание адмиралу.
— Государь, — произнес Нельсон с легким нетерпением, — сейчас мы поднимаемся к ветру, чтобы делать галсы, и если его величество окажет мне честь, немного задержавшись на юте, то минут через двадцать мы увидим, что судно поворачивает на другой галс и наверстывает потерянное время и путь.
— На другой галс? Да, понимаю, — сказал король. — Это означает то, что вы сейчас проделали. Но не могли бы вы поворачивать на другой галс не так часто? Мне показалось, будто вы вытрясли из меня всю душу.
— Государь, если бы мы находились в Атлантическом океане и шли против ветра и я направлялся бы от Азорских островов в Рио-де-Жанейро, то, чтобы избавить ваше величество от нездоровья, которому я сам подвержен и потому хорошо его знаю, мы могли бы поворачивать на другой галс через шестьдесят-восемьдесят миль; но мы находимся в Средиземном море, идем из Неаполя в Палермо и вынуждены менять галсы через каждые три мили и даже чаще. Впрочем, — продолжал Нельсон, бросив взгляд на Капри, от которого они все более удалялись, — ваше величество может спокойно вернуться к себе и ободрить королеву. Я ручаюсь за все.
Король вздохнул с облегчением, хотя он не столь уж много понял из сказанного Нельсоном. Но адмирал говорил с таким хладнокровием, что его убежденность проникла в сердце Эммы и от нее передалась королю.
Фердинанд спустился вниз сообщить, что опасность миновала и что Эмма, идущая за ним, подтвердит эту весть.
Эмма действительно шла следом за королем; но так как по дороге она зашла еще в каюту Нельсона, то лишь полчаса спустя королева смогла, окончательно успокоившись, задремать, склонясь на плечо подруги.
CI. «АВАНГАРД» И «МИНЕРВА»
Шквал, чуть не разбивший судно Нельсона о берега Капри, обрушился и на корабль Караччоло, но с меньшей силой. Прежде всего ярость ветра умерилась тем, что он налетел на высокие вершины Капри, а «Минерва» находилась с подветренной стороны острова; к тому же неаполитанский адмирал, управляя более легким судном, мог маневрировать им с большей ловкостью, чем Нельсон своим тяжелым «Авангардом», к тому же еще сильно пострадавшим при Абукире.
Вот почему, когда с первыми лучами солнца, после двух-трех часов отдыха Нельсон снова поднялся на ют, он увидел, что, в то время как его судну с большим трудом удалось лишь обойти Капри, фрегат Караччоло уже виднеется возле мыса Ликоса, то есть на пятнадцать — двадцать миль впереди. Больше того: тогда как Нельсон шел всего лишь под тремя марселями, контр-бизанью и малым кливером, неаполитанский фрегат сохранил все свои паруса и при каждом повороте на другой галс выбирался на ветер.
К несчастью, тут и король тоже поднялся на ют и увидел Нельсона: с подзорной трубой в руке тот следил ревнивым взором за продвижением «Минервы».
— Ну, так где же мы? — спросил он капитана Генри.
— Государь, вы видите сами, — отвечал тот, — мы только что обогнули Капри.
— Как! — воскликнул король. — Эта скала все еще Капри?
— Да, государь!
— Значит, со вчерашнего дня, с трех часов пополудни, мы прошли всего двадцать шесть-двадцать восемь миль?
— Почти что так.
— Что говорит король? — осведомился Нельсон.
— Он удивлен, что мы прошли так мало, милорд. Нельсон пожал плечами. Король угадал вопрос адмирала и ответ капитана, и, так как жест
Нельсона показался ему не слишком почтительным, он решил отомстить адмиралу, унизив его гордость.
— Что рассматривал милорд, когда я поднялся на ют?
— Судно под ветром, идущее с нами.
— Вы хотите сказать — впереди нас, капитан.
— И то и другое, государь.
— А что это за судно? Я не допускаю, что оно принадлежит нашему флоту.
— Почему же, государь?
— Потому что, так как «Авангард» — лучший корабль, а милорд Нельсон — лучший моряк флота, ни один корабль и ни один капитан, мне кажется, не могут их опередить.
— Что говорит король? — спросил Нельсон.
Генри перевел английскому адмиралу ответ Фердинанда. Нельсон закусил губу.
— Король прав, — сказал он, — никто не должен обгонять флагманское судно, особенно если ему предоставлена честь нести на своем борту их величества. Тот, кто совершил этот неучтивый поступок, должен понести наказание, и сейчас же. Капитан Генри, подайте сигнал князю Караччоло замедлить ход и ждать нас.
Фердинанд угадал по лицу Нельсона, что удар попал в цель, и, поняв по его тону, отрывистому и повелительному, что английский адмирал отдал приказ, перевел взгляд на капитана Генри, желая проследить, как этот приказ будет исполняться.
Генри спустился вниз и через короткое время вернулся с несколькими флагами, которые он сам в определенном порядке прикрепил к сигнальному фалу.
— Предупредили ли вы королеву, что сейчас будет сделан пушечный выстрел и что ей не следует беспокоиться? — спросил Нельсон.
— Да, милорд, — ответил Генри.
И действительно, в ту же минуту раздался орудийный выстрел и клуб дыма отделился от батареи на верхней палубе.
Одновременно пять флагов, принесенных Генри, взвились на сигнальном фале, передавая приказ Нельсона во всей его категоричности.
Выстрел из пушки был дан с целью привлечь внимание «Минервы»; та подняла флаг, указывающий, что сигнал с «Авангарда» принят.
Каково бы ни было впечатление, произведенное на Караччоло полученными сигналами, он немедленно повиновался.
Он спустил брамселя, взял на гитовы фок и грот и оставил паруса, которые полоскались на ветру.
Нельсон в подзорную трубу следил за тем, как «Минерва» исполняла его приказ. Он видел, как повисали ее паруса: у фрегата остались только контр-бизань и кливер, и судно потеряло треть своей скорости, тогда как Нельсон, напротив, заметил, что наступило некоторое затишье, и поднял все паруса, включая брамсель.
За несколько часов «Авангард» наверстал расстояние и перегнал «Минерву». Только тогда Караччоло снова поднял паруса.
И хотя «Минерва» шла только под марселями, контр-бизанью и кливерами и держалась на четверть мили позади «Авангарда», она ни на пядь не отставала от тяжелого колосса, шедшего под всеми парусами.
Видя, с какой легкостью маневрирует «Минерва» и как, подобно хорошему коню, она повинуется своему командиру, Фердинанд начал жалеть, что не отправился в путь со своим старым приятелем Караччоло, хотя и обещал это ему прежде, а предпочел «Авангард».
Он спустился в большую каюту и нашел, что королева и юные принцессы почти успокоились. После минувшей ночи они немного поспали. Один маленький принц Альберто, хрупкий, болезненный ребенок, мучился непрерывной рвотой и не сходил с рук Эммы Лайонны: с чудесной самоотверженностью, забыв об отдыхе, она всецело посвятила себя заботам о королеве и ее детях.
Весь день судно меняло галсы, только повороты его становились все более затрудненными по мере того, как ветер все более поворачивал на южный. С каждым поворотом на другой галс страдания маленького принца усиливались.
К трем часам пополудни Эмма поднялась на палубу. Ничто, кроме ее присутствия, не могло разгладить морщин на лбу Нельсона. Эмма пришла сказать, что принцу очень плохо и королева спрашивает, нельзя ли пристать к какому-нибудь берегу или изменить путь.
Корабль находился недалеко от Амантеа и мог бы войти в залив Санта Эуфемия. Но что подумает Караччоло? Что «Авангард» не в состоянии идти дальше и что победитель людей Нельсон был сам побежден морем?
Его неудачи на море были так же известны, как и его победы. Не прошло и полугода с того времени, как его судно, борясь с ветром в Лионском заливе, потеряло три свои мачты и, как блокшив, вернулось в порт Кальяри на буксире другого, менее поврежденного судна.
Опытным взором моряка, которому понятны все приметы близкой опасности, Нельсон вглядывался в горизонт.
Погода не обнадеживала. Солнце, затерянное в облаках, едва светило сквозь них слабым желтоватым пламенем и медленно спускалось к западу, окрашивая небо в радужные тона, что предвещает ветер ночью или на следующий день и говорит лоцманам: «Берегись беды, солнце стало на якорь!». Стромболи, откуда уже доносились отдаленные раскаты, как и архипелаг, среди которого он возвышался, совершенно затерялся в густой массе тумана, казалось плывшего по морю навстречу беглецам. С противоположной стороны, то есть с севера, несколько прояснилось; но, насколько хватало глаз, на море не видно было ни одного судна, кроме «Минервы», которая, проделывая точно такие же маневры, как «Авангард», казалась его тенью. Другие суда, воспользовавшись позволением Нельсона «маневрировать самостоятельно», или нашли пристанище в порту Кастелламмаре, или, повернув на запад, ушли в открытое море.
Если бы ветер удержался и судно продолжало свой путь в Палермо, ему предстояло бы лавировать всю ночь и, вероятно, весь последующий день.
Это означало бы еще два-три дня морского пути, а леди Гамильтон утверждала, что маленький принц этого не вынесет.
Однако если при том же ветре судно взяло бы курс на Мессину и шло открытым морем, то можно было бы, несмотря на встречный ветер, воспользовавшись течением, ночью войти в гавань.
Поступая так, Нельсон не искал укрытия в гавани: он повиновался приказу королевы. Итак, было решено в пользу Мессины.
— Генри, — сказал он, — дайте сигнал «Минерве».
— Какой?
Наступила минута молчания.
Нельсон раздумывал, в каких выражениях составить приказ, чтобы пощадить свое самолюбие.
— Король дает «Авангарду» приказ идти в Мессину, — сказал он. — «Минерва» может продолжать свой путь в Палермо.
Спустя пять минут приказ был передан.
Караччоло ответил, что он повинуется.
Нельсону оставалось только слегка изменить положение парусов, чтобы выйти в открытое море, куда его мог погнать южный ветер; рулевой получил приказ держать на юго-юго-восток — так, чтобы Салина была по ветру, — и пройти между Панареа и Липари. Если бы погода окончательно испортилась, то, избавившись от раздражающего присутствия Караччоло, Нельсон укрылся бы в заливе Санта Эуфемия.
Отдав приказ, Нельсон бросил последний взгляд на «Минерву», продолжавшую, лавируя по бурным волнам, лететь с легкостью птицы, и, оставив на Генри управление кораблем, сошел в большую каюту, куда был подан обед.
Никто не спешил к столу, даже король Фердинанд, который вообще любил покушать.
Сначала морская болезнь, потом глухая постоянная тревога отбили у него всякий аппетит. Однако вид Нельсона, как всегда, успокоил именитых беглецов, и все приблизились к столу, кроме Эммы Лайонны и маленького принца: рвота у него усилилась вдвое и приобрела угрожающий характер.
Корабельный хирург, доктор Битти, дважды посещал королевское дитя. Но ему были неизвестны еще и поныне неведомые науке средства, что могут остановить эту страшную болезнь.
Доктор ограничился тем, что рекомендовал чай и лимонад в больших количествах. Маленький принц принимал все только из рук Эммы Лайонны, так что королева — она, впрочем, не понимала всей серьезности его положения — в порыве материнской ревности всецело предоставила ребенка заботам леди Гамильтон.
Что касается короля, то он был довольно бесчувствен к страданиям других, и, хотя любил своих детей больше, чем королева, собственные заботы помешали ему обратить на болезнь маленького принца то внимание, которого она заслуживала.
Нельсон подошел к ребенку, чтобы приблизиться к Эмме Лайонне.
С некоторого времени ветер стал стихать, но судно тяжело подрагивало, раскачиваемое легкой зыбью. Теперь к страданиям от перемены галсов прибавилась пытка от бортовой качки.
— Взгляните! — сказала Эмма, протягивая Нельсону почти безжизненное тело ребенка.
— Да, теперь я понимаю, почему королева просила меня войти в какую-нибудь гавань. К несчастью, я не знаю ни одной гавани во всем Липарском архипелаге, которая могла бы принять судно таких размеров, как «Авангард», особенно когда ему доверены судьбы королевства, а мы еще далеко от Мессины, Милаццо или залива Санта Эуфемия.
— Мне кажется, что буря стихает, — заметила Эмма.
— Вы хотите сказать — стихает ветер, потому что бури сегодня не было. Бог да сохранит нас, миледи, от бури, особенно в этих местах! Да, ветер спал; но это только временное затишье, и, не скрою от вас, я боюсь, что нынешняя ночь будет хуже минувшей.
— Ваши слова не слишком утешительны, милорд, — сказала королева: она тихо подошла к каюте и, зная английский язык, поняла, о чем говорил Нельсон.
— Но ваше величество, по крайней мере, могут быть уверены, что уважение и преданность неизменно берегут вас.
В это мгновение дверь большой каюты открылась и лейтенант Паркинсон осведомился, не в апартаментах ли их величеств находится адмирал.
Нельсон услышал голос молодого офицера и пошел ему навстречу.
Они вполголоса обменялись несколькими словами.
— Хорошо! — произнес Нельсон довольно громко и перешел на повелительный тон: — Закрепить пушки, принайтовить их самыми крепкими канатами, какие только можно найти. Я поднимаюсь на палубу… Государыня, — обратился он к королеве, — если бы я не имел на борту столь драгоценный груз, я предоставил бы капитану Генри управлять судном по его усмотрению; но, имея честь сопровождать ваше величество, я беру на себя заботу командовать кораблем сам. Пусть ваше величество ни о чем не беспокоится, даже если я вынужден лишить себя счастья находиться рядом с ней.
И он быстро направился к двери.
— Постойте, постойте, милорд, — сказал Фердинанд, — я подымусь вместе с вами.
— Что говорит его величество? — спросил Нельсон, не владевший итальянским языком.
Королева перевела ему слова мужа.
— Ради Бога, государыня, уговорите короля остаться здесь! Его присутствие на юте будет смущать офицеров и затруднит управление судном.
Королева объяснила супругу просьбу Нельсона.
— Ах, Караччоло, Караччоло! — вздохнул король, падая в кресло.
CII. БУРЯ (Продолжение)
Ступив на ют, Нельсон увидел нечто не только серьезное, но вообще небывалое на море и на борту судна.
Серьезное — это был не просто шквал, но буря, охватившая уже весь небосклон.
Небывалое — это была буссоль, стрелка которой потеряла равновесие и все время колебалась, отклоняясь с севера на восток.
Нельсон сразу понял, что близость вулкана породила магнитные токи, а их действию подчинилась стрелка буссоли.
К несчастью, ночь выдалась темная; на небе не светилась ни одна звезда, которой можно было бы руководствоваться при отсутствии буссоли, сошедшей с ума.
Если бы южный ветер продолжал стихать и море успокаивалось, опасность становилась бы все меньше и даже совсем бы исчезла: судно легло бы в дрейф и спокойно дождалось утра. Но, на беду, все шло не так, и вскоре стало ясно, что направление ветра изменилось: стихая на юге, он начинает дуть с другой стороны.
Последние порывы южного ветра постепенно слабели и наконец совсем замерли; вскоре стало слышно, как тяжелые паруса бьются о мачты. Угрожающая тишина спустилась на море. Матросы и офицеры тревожно переглянулись: тишина неба казалась передышкой, дарованной великодушным, но смертельным врагом своему противнику, чтобы дать ему время приготовиться к решительной схватке. Вдруг к небу взметнулся столб огня. Волны угрюмо бились о борт судна, и из глубин моря подымались на поверхность неведомые звуки, полные таинственной торжественности.
— Страшная ночь ожидает нас, милорд, — сказал Генри.
— Не более страшная, чем день Абукира.
— Не гром ли там слышен? И если гром, то почему буря надвигается сзади, а гром грохочет впереди?
— Это не гром, Генри. Это вулкан Стромболи. Сейчас налетит шквал, и он будет страшен! Прикажите убрать брамселя, фор-марселя, грот и бизань.
Генри повторил приказ адмирала, и матросы, возбужденные до крайности надвигающейся опасностью, бросились к снастям; не прошло и пяти минут, как огромные полотнища парусины были для безопасности подтянуты к реям.
Безмолвие становилось все более глубоким. Валы перестали разбиваться о нос корабля. Само море, казалось, предупреждало о том, что готовится близкая и страшная перемена.
Легкие вихри, предвестники шквала, закружились вокруг мачт. Вдруг впереди, так далеко, куда только достигал взгляд, среди мрака на поверхности моря появилось волнение. Это неспокойное пространство покрылось пеной, страшный рев донесся от горизонта, и западный ветер, самый свирепый из всех ветров, обрушился на судно, которое, повернувшись бортом, резко наклонило свои мачты под непреодолимым натиском бури.