И с улыбкой, опираясь на руку Сальвато, он затворил дверь и спустился по лестнице.
CXXIV. ОБВИНЯЕМЫЙ
Генерал со своим адъютантом прошли по улице Толедо до Бурбонского музея, спустились по улице Студи, пересекли площадь Пинье и, следуя по улице Фориа, достигли Поджореале.
Там Шампионне ожидала карета; весь эскорт генерала составлял его камердинер Сципион, сидевший на козлах.
— Дорогой мой Сальвато, — сказал генерал, — пришел час нам расстаться. Меня утешает то, что, отправляясь в скверную дорогу, я, по крайней мере, вас оставляю на хорошем пути. Увидимся ли когда-нибудь? Едва ли. Во всяком случае, вы были для меня больше чем другом, вы были мне почти сыном, и я прошу вас: сохраните обо мне память.
— О, навсегда! Навсегда! — прошептал Сальвато. — Но к чему эти дурные предчувствия? Вас просто отзывают. Вот и все.
Шампионне вынул из кармана газету и передал Сальвато. Тот развернул ее. Это был «Монитёр». Молодой человек прочел следующие строки:
«Ввиду того, что генерал Шампионне применил власть и силу, чтобы воспрепятствовать действиям нашего уполномоченного комиссара Фейпу, и, следовательно, открыто восстал против правительства, гражданин Шампионне, дивизионный генерал, командующий Неаполитанской армии, будет подвергнут аресту и предстанет перед военным судом по обвинению в нарушении законов» 33.
— Видите, дорогой друг, — произнес Шампионне, — все гораздо серьезнее, чем вы думаете.
Сальвато вздохнул и пожал плечами.
— Генерал, — сказал он, — я могу утверждать лишь одно: если вы будете осуждены, то на свете окажется город, который превзойдет Афины своей неблагодарностью, и этим городом будет Париж.
— Увы! — заметил Шампионне. — Я бы утешился, если был бы Фемистоклом. И, прижав Сальвато к груди, он бросился в карету.
— Значит, вы едете один, без сопровождения? — спросил Сальвато.
— Обвиняемых бережет Бог, — ответил Шампионне. Друзья обменялись последними прощальными знаками, и карета тронулась.
Генерал Шампионне принимал такое большое участие в событиях, только что нами рассказанных, и оставил по себе в Неаполе столь великую память, что мы, сопровождая его во Францию, не можем не проследить до конца его славную жизнь, которая, впрочем, была недолгой.
Когда он проезжал через Рим, его ожидала там последняя овация; римский народ, которому он даровал свободу, поднес ему полный комплект военного снаряжения: оружие, мундир и коня, присовокупив памятную надпись:
«Генералу Шампионне — консулу Римской республики».
Перед тем как покинуть Вечный город, он, кроме того, получил от неаполитанского правительства следующее послание:
«Генерал,
никакие слова не в силах передать Вам печаль временного правительства, когда оно узнало о Вашем отъезде. Это Вы основали нашу республику; на Вас возлагали мы самые светлые упования. Храбрый генерал, Вы увозите с собою наши сожаления, нашу любовь и признательность.
Мы не знаем, каковы будут намерения Вашего преемника в отношении нас; надеемся, что в должной мере дорожа своею честью и своим долгом, он утвердит Ваши смелые начинания; но как бы он ни проявил себя, мы никогда не забудем Вас — Вашу терпимость, Вашу мягкость, Ваш характер, открытый и благородный, Вашу душу, великую и щедрую, что привлекла к себе все сердца. Эти слова не лесть. Вы уезжаете, и мы ничего более не ждем от Вас, кроме самой доброй памяти».
Как уже было сказано, Шампионне и в самом деле оставил о себе в Неаполе самую светлую память. Его отъезд действительно был воспринят как общественное бедствие; два года спустя историк Куоко писал в изгнании:
«О Шампионне! Тебя уже нет среди живых; но, вспоминая о тебе, мы воздаем в этой книге должную дань твоей твердости и справедливости. Что нужды в том, что Директория пожелала нанести тебе обиду? Не в ее власти было тебя унизить. С того дня как ты впал в немилость, ты становишься кумиром нашего народа. Тебя больше нет, но память о тебе подкрепляется почтением, вызванным твоей твердостью и справедливостью. И что. Д?! Она тебя вовсе не унизила. Ты уже стал кумиром нашего народа».
В Болонье генерал Лемуан передал этому новому Сципиону, который, казалось, скорее поднялся на Капитолий, чтобы вознести благодарение богам, чем спустился на Форум, чтобы быть там обвиненным, письмо Барраса, не пожелавшего примкнуть к решению, принятому его коллегами в отношении Шампионне. Баррас называл его своим другом и предсказывал его временной опале счастливый конец и блистательное вознаграждение.
Тем более велико было удивление Шампионне, когда в Милане его разбудили в полночь и от имени главнокомандующего Итальянской армией Шерера объявили новый декрет Директории; этим декретом Шампионне обвинялся в восстании против правительства, вследствие чего подлежал тюремному заточению сроком на шесть лет.
Составителем декрета, предъявленного Шампионне, был член Директории Мерлен, которому после падения ее власти пришлось начинать свою карьеру с низших чинов магистратуры при Бонапарте и стать генеральным прокурором при Наполеоне.
Излишне говорить, что генерал Шерер, передавший Шампионне декрет Мерлена, был тем самым Шерером, что на том же театре военных действий, где изгнанник одержал победы, будет так жестоко побит австрийским генералом Краем и русским генералом Суворовым.
Но став жертвой этой оскорбительной и подлой меры, Шампионне в то самое время испытал и большое утешение: Жубер, сердце, безгранично преданное Революции, Жубер, ничем не запятнанная слава Республики, — Жубер подал в отставку, узнав об обвинениях, выдвинутых против его коллеги.
Шампионне, исполненный доверия к трибуналу, пред которым должен был предстать, в ту же ночь написал Шереру, спрашивая его, в какой крепости он должен содержаться как узник, и Баррасу, прося его ускорить суд.
Но если Шампионне торопились удалить из Неаполя, чтобы комиссары Директории могли заниматься там хищениями, то судить его отнюдь не спешили, потому что отлично знали заранее, каков будет исход процесса.
Шерер вышел из затруднительного положения, отправив Шампионне путешествовать, вместо того чтобы предать суду. Он послал его из Милана в Модену, из Модены вернул в Милан и, наконец, из Милана в Турин, где его заключили в крепость.
Итак, Шампионне стал узником туринской цитадели; однажды утром он увидел, что вся дорога, которая вела из Италии во Францию, насколько хватало глаз, была забита пешеходами, повозками, фургонами: это отступала французская армия, побежденная скорее неспособностью Шерера, чем талантом Края и мужеством Суворова…
Арьергард французской победоносной армии, ставший авангардом разбитого воинства, в основном состоял из поставщиков, гражданских комиссаров и прочих финансовых деятелей; гонимые австрийцами и русскими, они возвращались во Францию подобно стае хищных птиц, торопливо уносящих свою добычу, спеша пересечь границу, чтобы укрыть награбленное в надежном месте.
Шампионне был отомщен. Увы, справедливость восторжествовала, но ее торжество стало позором Франции. Все эти мерзавцы бежали потому, что Франция была побеждена. Нравственная боль, терзавшая генерала, становилась еще острее при горестном зрелище несчастных солдат, которые босиком, в отрепьях, сопровождали свое собственное добро, украденное у них.
На глазах Шампионне постыдно бежали те самые солдаты, кого он вел к победе; он видел раздетыми и босыми тех, кого он одел, умирающими от голода — тех, кого накормил, сиротами — тех, кому он был отцом.
Это были ветераны его армии, армии Самбры-и-Мёзы!
Когда они узнавали, что тот, кто был их генералом, содержится теперь под стражей как узник, они хотели было разбить двери тюрьмы и под его командованием снова идти в наступление. Ведь эта армия, революционная, сознавала то, чего не понимали армии деспотов: причина поражения не столько в мужестве и достоинствах вражеских генералов, сколько в неопытности собственных военачальников.
Шампионне отказался возглавить своих ветеранов как командир, но взял ружье, готовый сражаться как волонтёр.
К счастью, его защитник помешал ему в этом.
— Что подумает ваш друг Жубер, когда он узнает, что вы сделали? — сказал он. — Ведь он подал в отставку потому, что у вас отобрали шпагу. Если вы допустите, чтобы вас убили без суда, станут говорить, будто вы искали смерти потому, что были виновны.
Такой довод убедил Шампионне.
Спустя несколько дней отступление французов, когда они должны были покинуть Турин, вынудило генерала Моро, сменившего Шерера на посту главнокомандующего Итальянской армией, отправить Шампионне в Гренобль.
Это была почти его родина.
По странной игре случая, спутниками Шампионне оказались генерал Макк, — тот самый, кто отдал ему в Казерте шпагу, которую главнокомандующий не пожелал принять, и папа Пий VI — революция послала его умирать в Баланс. Именно в Гренобле должен был состояться суд.
Перед трибуной Совета пятисот Мари Жозеф Шенье вскричал: «Вы привлекли к военному суду Шампионне несомненно для того, чтобы заставить его публично покаяться, что он сбросил последний трон Италии!»
Первым, кого военный суд вызвал как свидетеля, был Вильнёв, адъютант Шампионне.
Он твердым шагом подошел к председателю трибунала и, отвесив почтительный поклон подсудимому, сказал:
— Почему вы не призовете вместе со мною всех товарищей его побед? Их свидетельские показания будут так же единодушны, как и их возмущение. Вспомните слова прославленного историка: «Несправедливая власть может причинить зло честному человеку, но ей не дано его обесчестить».
Пока длился процесс Шампионне, наступил день 30 прериаля, когда из состава Директории были изгнаны Трейяр, Ларевельер-Лепо и Мерлен; их места заняли Гойе, Роже Дюко и генерал Мулен.
Камбасерес получил портфель министра юстиции, Франсуа де Нёвшато — министра внутренних дел, Бернадот был назначен военным министром.
Придя к власти, Бернадот тотчас же дал приказ прекратить, как постыдный и антинациональный, процесс Шампионне, его товарища по оружию в армии Самбры-и-Мёзы, и написал ему следующее письмо:
«Мой дорогой друг,
исполнительная Директория декретом 17 числа сего месяца назначает Вас главнокомандующим Альпийской армией. Тридцать тысяч человек с нетерпением ждут возможности снова пойти в наступление под Вашим командованием. Две недели Вы содержались под арестом. 30 прериаля Вы освобождены. Общественное мнение обвиняет сегодня ваших притеснителей; итак, Ваше дело становится делом общенациональным — можно ли желать более счастливого исхода?
Иные в ошибках Революции видят повод обвинять Республику; для таких людей, как Вы, несправедливость — причина еще большей любви к отечеству. Вас хотели наказать за то, что Вы опрокидывали троны; Вы отомстите, сбрасывая троны, которые еще будут грозить форме нашего правления.
Итак, в путь, сударь! Покройте новыми лаврами следы Ваших оков. Сотрите, нет, лучше сохраните эти почетные знаки: небесполезно во имя свободы непрестанно иметь перед глазами следы деспотизма.
Обнимаю Вас, потому что люблю.
Бернадот».
Шампионне принял командование Альпийской армией. Но злая фортуна Франции успела взять верх над удачей бастарда. Жубер, посвятивший своей молодой жене драгоценные две недели, которые он должен был отдать своей армии, проиграл сражение при Нови и дал убить себя.
Менее удачливый, чем его друг, Шампионне, проиграв сражение при Фоссано, не сумел, как Жубер, пасть на поле боя, тяжело заболел и умер, восклицая:
— Счастливец Жубер!
Свой последний вздох знаменитый генерал испустил в Антибе. Его прах покоится в Квадратном форте. В ящиках его письменного стола не нашли даже ста франков, и его штаб оплатил расходы по похоронам.
CXXV. АРМИЯ СВЯТОЙ ВЕРЫ
Шестнадцатого марта, в тот самый час, когда Шампионне, опираясь на руку Сальвато, вышел из дворца, чтобы покинуть Неаполь, кардинал Руффо, приехав в небольшую общину Борджа, встретил там депутацию от города Катандзаро, только что туда прибывшую.
Она состояла из председателя rota (суда) дона Винченцо Петроли, кавалера дона Антонио Перричиоли, адвоката Саверио Ладари, дона Антонио Греко и дона Алессандро Нава.
Саверио Ладари, как адвокат, взял слово и, вопреки обычаям своего звания, просто и ясно изложил кардиналу следующие факты.
Хотя роялисты уничтожили, обратили в бегство или арестовали почти всех, кто подозревался в принадлежности к партии республиканцев, в городе Катандзаро, охваченном отчаянием, торжествует ужасающая анархия, не прекращаются убийства, грабежи и кровавая месть.
Поэтому от имени всех честных людей в Катандзаро кардинала умоляли как можно скорее прийти на помощь несчастному городу.
Положение действительно должно было быть очень серьезным, если роялисты просили помощи против людей своей же партии.
Правда, некоторые члены депутации, посланной от Катандзаро к кардиналу, принимали участие в демократических комитетах, и среди них председатель rota Винченцо Петроли, который, будучи членом временного правительства, был одним из тех, кто назначил награду за голову кардинала и голову советника ди Фъоре.
Кардинал, казалось, ничего обо всем этом не знал: ему было важно, чтобы перед ним отворялись ворота городов, кем бы ни были те, кто их отворял. Поэтому, чтобы как можно скорее оказать городу помощь, он спросил, кто является в Катандзаро главным вожаком.
Ему ответили, что всем там заправляет некий дон Франческо Де Джильо.
Кардинал потребовал перо, чернила и, не сходя с лошади, написал, положа бумагу на колено:
«Дон Франческо Джилъо,
война, как Вы ее ведете, хороша против упорствующих якобинцев, которые вынуждают убивать себя и браться за оружие, но никак не против тех, кого приневолили угрозой или насилием принимать участие в бунтах, особенно если эти люди раскаялись и надеются вернуть милость короля; тем более такая война недопустима против мирных граждан.
Вследствие этого приказываю Вам, под Вашу личную ответственность, немедленно прекратить убийства, грабежи и всякого рода насильственные действия».
Этот приказ был тотчас же отправлен в Катандзаро под охраной отряда кавалерии.
После этого кардинал, сопровождаемый депутацией, возобновил прерванный ненадолго поход на Катандзаро.
Авангард, дойдя до реки Кораче, древнего Кротала, был вынужден из-за отсутствия мостов переправляться на повозках и вплавь. Тем временем кардинал, не забывший о своих увлечениях археологией, которой он занимался в Риме, отъехал в сторону от дороги, чтобы посетить развалины греческого храма.
Эти развалины, виднеющиеся и доныне (автор настоящей книги их посетил, следуя тем же путем, что и кардинал Руффо), представляют собой остатки храма Цереры, а в часе ходьбы от них находятся руины Амфиса, где скончался Кассиодор, первый консул и министр Теодориха, короля готов. Кассиодор прожил около ста лет и перешел в мир иной, уединившись в небольшом монастыре, возвышающемся над окружающей местностью; там же он написал свой последний труд «Трактат о душе».
Кардинал переправился через Кораче последним и остановился на отлогом морском берегу близ Катандзаро, на сверкающем взморье, усеянном богатыми виллами, где знатные семьи обычно проводили зимний сезон.
Так как на побережье Катандзаро не было никакого укрытия для размещения войск, а уже начались обычные в Калабрии упорные зимние дожди, кардинал решил отправить часть своих людей для осады Кротоне, где королевская стража продолжала нести гарнизонную службу вместе с республиканцами и где собрались все патриоты, бежавшие из провинции; там же высадились прибывшие на судне из Египта тридцать два артиллерийских офицера, полковник и хирург-француз.
Итак, кардинал отрядил от своей армии две тысячи солдат регулярных войск и роты капитанов Джузеппе Спадеа и Джованни Челиа. К этим ротам он присоединил третью, линейную, с двумя пушками и одной гаубицей. Вся экспедиция отправлялась под командованием подполковника Переса де Вера. В качестве парламентёра к ним присоединили капитана Дандано де Марчедуза. И наконец, их сопровождал бандит самого последнего разбора, но прекрасно знающий край, где он в течение двадцати лет занимался разбоем на большой дороге, а теперь был облечен высокими полномочиями проводника королевской армии.
Этот бандит, по прозвищу Панзанера, был известен более чем десятком убийств.
В день приезда кардинала на побережье Катандзаро Панзанера бросился к его ногам, умоляя о милости — исповедать его.
Кардинал понял, что человек, который является на исповедь с ружьем за спиной и патронташем, а за поясом у которого заткнуты нож и пистолет, не обычный кающийся.
Он спешился, отошел в сторону от дороги и расположился у подножия дерева.
Бандит стал на колени и, выражая жестами глубокое раскаяние, развернул перед кардиналом целый список своих злодеяний.
Но у Руффо не было выбора: этот человек мог быть ему полезен. Он удовлетворился уверениями бандита, не пытаясь разобраться, насколько искренне его раскаяние, и дал ему отпущение грехов. Кардинал был вынужден поступить так, чтобы воспользоваться для блага короля топографическими познаниями, которые дон Алонзо Панзанера приобрел, действуя во вред обществу.
Случай не замедлил представиться, и, как мы сказали, Панзанера был назначен проводником экспедиционной колонны.
Колонна двинулась, а кардинал задержался, чтобы перестроить оставшуюся армию и сплотить силы реакции.
К концу третьего дня он в свою очередь тронулся в путь. Но так как ему предстояло совершить три перехода, следуя берегом моря и минуя населенные места, он поручил своему провиантмейстеру дону Гаэтано Перуччиоли нагрузить несколько повозок хлебом, сухарями, ветчиной, сыром и мукой и только после этого двинуться к Кротоне.