Поэтому ему постоянно хочется натянуть нижний край, чтобы складка разгладилась; но он боится, как бы не выдать себя этим жестом, а потому все время держит руки в карманах, отчего становится до смешного похож на шпика. Только что, перед тем как мы начали загружать Бьюик сигаретами, я приняла его издали за полицейского в штатском и чуть было не проехала мимо, вместо того чтобы остановить машину в условленном месте: я была убеждена, что наша затея провалилась. Лишь в самый последний момент, проезжая на малой скорости вдоль кромки тротуара, словно намереваясь подцепить клиента, я узнала Бен Саида. Выходя из машины, я немножко подшутила над ним, и он надулся, так что слова из него нельзя было вытянуть во время работы, как вы помните…
— Я просил вас привести другой пример в подтверждение мнения, сложившегося у вас об этом человеке, а не рассказывать глупые истории, имеющие отношение только к вам и достойные какой-нибудь продавщицы универмага или машинистки на почасовой оплате.
— Нет, нет, не надо, не делайте так. Это слишком больно. Простите меня. Вот увидите: я буду очень мила. Я сделаю все, что вы хотите. Я не стану говорить о таких вещах, раз они вас раздражают.
— Не вертитесь или я немедленно свяжу вас. И постарайтесь выдумать нечто более существенное и значительное.
— Да. Умоляю вас. Сейчас. Вот: вагон метро и сцена с троицей в черных куртках. Поздно ночью Бен Саид сидит в пустом вагоне, который на полной скорости мчится без остановок к одному из отдаленных районов — кажется, Бруклину. В этот час здесь всегда много хулиганов, переходящих через тамбуры по всему составу с целью устроить какое-нибудь бесчинство. Я сама несколько раз подвергалась изнасилованию на этой линии, когда возвращалась с работы. Это довольно неприятно, потому что в случае отказа они связывают руки за спиной и, поочередно овладев вами, подвешивают к багажной полке или сбрасывают через окно на пути, иногда продолжая удерживать вас на веревке, в то время как поезд продолжает путь, а машинист ничего не замечает, из-за чего срывается одежда, тело ужасным образом уродуется, кости ломаются, кожа сдирается с лица, и в результате на конечной остановке личность погибшей невозможно опознать. Несколько моих подруг умерли такой смертью. Однако, если уступаешь им добровольно, чтобы избежать подобной участи, то рискуешь вступить в конфликт с профсоюзом по поводу незаконных профессиональных услуг во внерабочее время. Штраф столь велик, что расплачиваться приходится до конца жизни; не говорю уж о том, что можно столкнуться с агентом-провокатором: это случилось с одной коллегой из нашей конторы… Нет, пожалуйста, не надо. Мне казалось, что вам понравится это отступление от темы. Я возвращаюсь теперь к Бен Саиду. Он сидит в углу, по ходу движения, в голове вагона, и из-за скрежета, всегда производимого этими поездами-экспрессами, не слышит, что с другой стороны в тамбур вышли трое молодых хищников, которые совещаются теперь за его спиной, как лучше приступить к делу. Это подростки: на вид им не больше пятнадцати лет, и все они примерно одного роста. Но если присмотреться, можно заметить среди них девочку, хотя ее костюм — брюки и черная кожаная куртка — ничем не отличается от одежды двух Других. Это хрупкая, но уже хорошо сформировавшаяся девушка-подросток, с изящной фигуркой и светлыми, коротко остриженными волосами. Сразу видно, что вещи ее не серийного производства и, по всей вероятности, дорогие: их отличает элегантный стиль, а сделаны они из мягкого и гибкого материала без чрезмерного блеска. Брюки, также из черной кожи, снабжены застежкой-молнией, равно как и куртка, раскрытая до ложбинки между грудями. В этих подземельях метрополитена так жарко, что молодежь как правило, не носит нижнего белья. Да, да, я продолжаю. У юношей, подобно девушке, светловолосых, лица с правильными чертами оба выглядят довольно привлекательно, несмотря на излишне развязную манеру поведения, чрезвычайную небрежность в одежде, сигарету, повисшую в углу рта, чересчур длинные волосы и т. п. Один из них особенно грязен; сверх того, на его джинсах, скорее серых, чем голубых, зияет прореха длиной в десять сантиметров, на левой штанине, в самом низу, как если бы он зацепился за колючую проволоку во время вооруженного ограбления; подошвы ботинок подвязаны шнурками, и их уже нельзя развязать, потому что оборванные концы завязаны узлом. Что до его манеры выражаться, она не свидетельствует о больших успехах в учебе.
Впрочем, создается впечатление, что командует здесь девушка. Она даже носит на левом плече нечто вроде золотой планки, при первом взгляде напоминающей узкий лейтенантский погон; вблизи становится понятно, что это прерывная линия из жирных прописных букв, образующих имя: Лора. У юношей же вышита красной нитью лишь одна начальная буква имени на правом кармане куртки, что помогает их различить, поскольку лицом и фигурой они, если не считать чрезмерной неопрятности одного, похожи, как близнецы. У грязного юнца это буква М, а у его братца — W. Полностью их имена фигурируют на пластинках, удостоверяющих личность: они пристегнуты к правому запястью толстой никелевой цепочкой, однако гравированная поверхность лицевой стороной обращена к коже.
План атаки разработан девушкой: решено отправить W — как более приличного на вид — в качестве приманки для одинокого усталого пассажира, чей костюм, однако, свидетельствует о солидном материальном положении и, разумеется, о весьма специфических наклонностях (в этот день Бен Саид, сняв непромокаемый плащ, облачился в пальто из верблюжьей шерсти и фетровую шляпу с жесткими полями). Тем временем второй юноша входит вместе с Лорой в соседний вагон также совершенно пустой. Девушка, полагая, что спутник непременно захочет воспользоваться этим обстоятельством, решает подбодрить его и, дождавшись более сильного толчка на повороте, мягко приваливается к мужской — хотя бы по внешним признакам — груди, обхватив мальчика за бедра под предлогом сохранения равновесия. Для партнера ситуация выглядит тем более заманчивой, что застежка молнии от резкого движения опускается по меньшей мере еще на двадцать сантиметров вниз, и куртка расходится до пупка, чья впадина в форме крошечного цветка угадывается между кожаными краями с металлическими зубчиками, которые образуют две стороны тонкого конуса из оголенного тела. Девушка действует столь непринужденно, рассчитанно и умело, что движение ее кажется совершенно случайным — либо, напротив, тщательно отрепетированным и доведенным до автоматизма. Юноша, явно не нуждаясь в пространных объяснениях, не дает себе труда разрешить эту проблему: решительно обхватив своего командира за талию разумеется, чтобы поддержать и не дать упасть — он другой рукой вынимает изо рта сигарету и тянется к губам девушки, оказавшимся на самой подходящей высоте. Почувствовав, что ему отвечают на поцелуй с жаром, с желанием, со страстью и проч., он роняет окурок на пол и запускает освободившуюся руку за пазуху партнерши.
Все, кажется, идет замечательно — ибо крошечный сосок уже поднимается (напрягается, удлиняется, утолщается, вытягивается, становится жестким, наливается семенем, входит в состояние эрекции, набухает и т. п.) под ласковым поглаживанием трех грязных пальцев, тогда как ниже слегка надувшийся треугольник мягкой черной кожи начинает тереться о грубую ткань испачканных штанов — как вдруг девочка, оторвавшись от губ Партнера, резко отступает на шаг назад, благодаря чему высвобождает одновременно и талию, и грудь, а затем с размаху бьет по щеке озадаченного юношу, дабы научить его соблюдать должную субординацию. И тут же, резким жестом оскорбленной невинности, поднимает до самой шеи толстое медное кольцо застежки-молнии, так что куртка герметично закрывается со скрипом раздираемой ткани, или свистом розги, хлестнувшей по обнаженному телу, или хрипом, рвущимся из горла под воздействием невыносимой боли, мягким шелестом раны, раскрывающейся под лезвием ножа, треском вспыхнувшей спички, внезапным потрескиванием загоревшегося кружевного белья или распущенных волос, или рыжего шелковистого руна в паху — этого вполне достаточно, продолжить можете сами.
Сжав зубы и застыв неподвижно в двух метрах от лица мальчика, нагнувшегося за потухшим окурком и вновь сунувшего его себе в рот, Лора с презрительной гримасой устремляет взор на изменившую форму ширинку тонких, слишком облегающих брюк. Улыбка превосходства, или отвращения, или удовлетворенного любопытства пробегает по сомкнутым губам и под опущенными длинными ресницами, а затем она произносит, старательно копируя кембриджский выговор: „О, Марк-Энтони, вы мне противны!“ В то же мгновение оба сообщника заливаются радостным детским смехом; затем, взявшись за руки и держась на пристойном расстоянии друг от друга, они проходят из одного конца вагона в другой, исполняя танец индейцев племени сиу.
Но секундой позже они вновь застывают друг против друга в напряженной позе. Юноша, видимо, успел разжечь свой окурок, потому что от него, как и прежде, поднимается тонкая, искривленная струйка дыма. Через какое-то время, даже не отлепив сигарету от угла рта, он посылает точный круглый плевок в окно, за которым проносятся пустынные, слабо освещенные перроны отдаленных от центра станций. Лора, уставившись в пятно густой беловатой слюны, начинающей ползти вниз, замечает по ту сторону стекла бесчисленные, одинаковые, расположенные на равном расстоянии друг от друга экземпляры гигантской афиши, которая через короткие интервалы возникает, повторяясь множество раз, на изогнутой стене, покрытой облупившейся белой плиткой: огромное лицо молодой женщины с черной повязкой на глазах и полуоткрытым ртом. Насколько позволяет скорость поезда, можно понять, что это превосходная репродукция цветной фотографии в пастельных тонах, чей рельеф изумительно выделяется на более темном фоне. Прямо под подбородком, нарисованном очень четко, прочитывается выведенное скорописью слово, которое только и поддается идентификации в тексте рекламы, вероятно, очень лаконичном: „Завтра…“ На последней афише, в самом конце перрона, чья-то искусная рука добавила, воспроизведя форму и внешний вид букв, но красным цветом вместо небесно-голубого, напечатанного типографским способом: „Революция“.
Затем вновь начинается туннель без света, и появляется бледное отражение фигуры юноши, которое перемещается параллельно вагону на грубо оштукатуренной стене, чуть возвышаясь над переплетением трех кабелей. Однако эта стена, столь близкая, что ее можно было бы коснуться, высунув руку в полуоткрытое окно вагона, вдруг начинает удаляться, а потом исчезает: свет от зажженных ламп состава не встречает больше никакого бокового препятствия, словно вагоны без пассажиров мчатся отныне в абсолютной пустоте ночи. Одновременно резко меняется характер всех звуков: скрежет колес по рельсам, грохот осей, скрип железных листов словно бы растворяются в пространстве, утеряв свою прежнюю агрессивность; однако, отражаясь от более высокого свода, выдающего, таким образом, незримое свое присутствие на высоте нескольких десятков или более метров, шум обретает невиданный прежде размах: воспарив ввысь и усилившись многократным эхом, удесятерившим его мощь, словно при посредстве множества громкоговорителей, он подавляет теперь своей рассеянной, но оглушительной, чудовищной силой, заполняя собой гигантское подземелье, вагон, уши, наконец, сам череп, этот последний резонатор, вбирающий молотоподобные удары и стоны металла в их наиболее концентрированном виде.
Я же в это самое время, под аккомпанемент визга и треска содрогающейся под моими стремительными шагами железной конструкции, по-прежнему продолжаю спускаться по бесконечной головокружительной металлической лестнице. На каждой площадке я на секунду останавливаюсь, чтобы заглянуть через поручни вниз, и вижу там отступившую еще дальше встревоженную безмолвную толпу, возможно, отделенную от меня уже многими сотнями метров, так что поднятые вверх лица напоминают теперь море из белых точек.
Тогда я закрываю книгу с разорванной обложкой и отдаю Лоре, бросив последний взгляд на иллюстрацию, точный смысл которой мне все еще не ясен; причем, у меня создается впечатление, что паук заметно приблизился к обнаженному плечу Но Лора внезапно начинает рассказывать мне о происшествии, отнявшем, как она говорит, большую часть ее послеполуденного времени. Несмотря на странно оживленный и даже веселый тон, она по-прежнему словно повторяет возникающие неизвестно откуда готовые фразы, значение которых осознает лишь по мере того, как произносит их. Итак, ей будто бы послышались какие-то шорохи у входной двери, и она незаметно подобралась к выходу, идя по стенке коридора: кто-то копался в замке. Вскоре она поняла, что имеет дело с маньяком, который не собирался открывать дверь, а просто подглядывал в замочную скважину: в самом деле, встав на цыпочки у притолоки и изогнувшись, чтобы заглянуть в прямоугольное окошко, защищенное снаружи толстыми спиралями железной решетки, она увидела лысый череп мужчины, согнувшегося в позе соглядатая, тогда как отверстия между завитками литой решетки давали ему прекрасную и гораздо более удобную возможность разглядеть, что происходит внутри.
Сначала Лора намеревалась проткнуть ему глаз вязальной спицей, но затем придумала нечто более забавное, воспользовавшись тем самым полицейским романом, что держит сейчас в руке. Оторвав верхнюю часть обложки, дабы название и имя автора не нарушали иллюзию, она подносит картинку прямо к крошечному отверстию, — ровно на такое расстояние, чтобы снаружи можно было разглядеть действующих лиц, но не края картона. Подготовившись должным образом, она зажигает свет, нажав на кнопку около двери и продолжая держать книгу совершенно неподвижно.
Слесарь в силу своей близорукости не замечает, что персонажи находятся слишком близко и что позы их абсолютно безжизненны. Он видит эту сцену в натуральную величину и гораздо дальше, чем на самом деле: ему кажется, будто она происходит в конце коридора. Не получившие логического завершения действия врача, все еще тщательно отмеряющего дозу, оставляют возможность надежду помочь несчастной жертве, которой собираются вспрыснуть в вену бензин. Соглядатай подоспел вовремя. Не давая себе труда всмотреться во все детали картинки, он со всех ног бросается бежать за подмогой, оставив ящик с инструментами на ступеньках.
Лже-Бен Саид, стоя за углом дома напротив, в недоумении спрашивает себя, чем вызвано столь необычное поведение и что мог этот человек увидеть в замочную скважину. Однако в его инструкциях нет и намека на то, что при подобных обстоятельствах следует оставить наблюдательный пост и самому разобраться, в чем дело: вполне возможно, что это просто ловкий трюк, и пока он будет тщетно всматриваться, силясь разобрать нечто несуществующее, из окна будет подан условный знак сообщнику. Поэтому он ограничивается привычным жестом: вынимает из внутреннего кармана маленькую черную книжку — уголки ее из искусственной кожи настолько обтрепаны, что видны нитки подкладочной ткани; затем, сняв обе перчатки и сунув их под левую подмышку, он составляет по следам свежих наблюдений, краткий отчет о случившемся, не забывая указать и точное время, для чего сверяется с секундной стрелкой своих наручных часов. От усилий написать исчерпывающий и одновременно лаконичный рапорт его левая щека дважды дергается в нервном тике. Тогда, будучи целиком поглощен фразой, которая ему не дается, он бессознательным движением кладет книжечку в карман и тут же, захватив большим и указательным пальцами дряблую кожу над и под подбородком, с силой тянет вниз в надежде справиться с мучающим его невольным подергиванием, что, однако, выглядит так, как если бы он пытался натянуть плохо севшую на лицо резиновую маску.
Лора, услышав топот ног испуганного соглядатая, скатившегося по ступенькам и побежавшего направо по тротуару, погасила свет и вновь подошла к застекленному смотровому окошку, чтобы следить за улицей. Но мужчина в черном плаще уже надел перчатки и засунул руки в карманы, поэтому она оставляет свой наблюдательный пост и делает несколько шагов по направлению к лестнице. Даже подобие улыбки не осеняет ее крепко сжатые губы и глаза, прикрытые длинными ресницами. Проходя мимо мраморного столика, она ритуальным жестом опускает связку воображаемых ключей и одновременно поднимает взор к большому зеркалу. С отсутствующим видом она смотрит пустым невидящим взглядом на уходящий вдаль сине-зеленый коридор, едва освещенный слабыми лучами, идущими из зарешеченного окошка на входной двери. Довольно долго простояв в полной неподвижности и безмолвии, она вполголоса произносит слова „морская капуста“, возникшие в ее голове неизвестно откуда.
Заметив в то же самое время собственное отражение, она пытается воспроизвести нервное подергивание щеки, в очередной раз подсмотренное ею у субъекта в черном непромокаемом плаще. Добившись вполне удовлетворительного результата, она начинает экспериментировать с мгновенным и продолжительным тиком различных частей лица. Затем выговаривает вслух еще два слова, чуть заметно повысив голос и с преувеличенным усердием шевеля губами: „Аксиальный секс“, после чего следует довольно продолжительная пауза, во время которой щека ее трижды дергается, а затем она выдыхает фразу, оставшуюся незаконченной, из того самого полицейского романа, что держит под мышкой левой руки: „… тело, лежащее на ступеньках алтаря, с семью кинжалами, торчащими вокруг рыжих курчавых волос в паху..“. Наконец, с прежними серьезностью и старанием, она отчетливо произносит: „Не забудь поджечь, Марк-Антуан“.