Впрочем, ничего более конкретного накопать не удалось. Все и так было предельно ясно. До оскомины, затрагивавшей не только зубы, но и все прочие нервные окончания. Недавний теракт почти приписывался чеченцам, на которых привыкли вешать всех собак. Национал-патриоты вопили: «Хороший инородец – мертвый инородец». Партия «Власть народа» сдержанно предлагала устроить совместное патрулирование столицы милиционерами и молодыми патриотами. Пусть кавказцы знают наших!
А пока что страдают русские. И евреи, и таджики, и украинцы, и все те, кто, на свою беду, очутился в эпицентре взрыва.
У Хвата даже не возникал вопрос: а способны ли «спасители России» уничтожать своих братьев-славян? Разумеется, способны, преследуя так называемые высшие цели. Они не первые и не последние, кто в борьбе за власть готовы истреблять миллионы невинных.
Тотального уничтожения, конечно, не получится – не того полета птица «Феникс». Но вот провести серию кровавых террористических актов они планируют, поскольку господин Антоненко намеревается исправно снабжать их адскими машинками. «Правда, под ласковым присмотром Главного разведывательного управления особо не побалуешь», – заключил Хват, изничтожив еще одну сигарету.
В поисках более конкретной информации он перелопатил все записанные на диск файлы, но, странное дело, ничего особо секретного не обнаружил. Создавалось впечатление, что Хвату либо не до конца доверяют, либо намереваются использовать его втемную. На невидимом фронте так часто бывает, но все равно обидно.
Борясь с глухим раздражением, Хват сосредоточил внимание на последнем открытом им документе. Это были копии веб-страниц, размещенных «Фениксом» в Мировой компьютерной сети. Передовицу написал один из руководителей низшего звена, скрывающийся под партийной кличкой Вагнер.
Русские люди! Соратники и сподвижники!
Наступил решающий момент в жизни России!
Навести порядок в измученной либеральными реформами стране, воздать должное врагам нашего Отечества, поставить на место обнаглевших инородцев сейчас может только сильная, дисциплинированная организация, готовая к решительным и жестким действиям для защиты интересов Русской Нации. Таковой является организация «Феникс». Только мы носители национальной идеи и ставим интересы Нации превыше всего. Только мы способны установить на Русской земле Русский порядок, который…
Далее следовали заверения и обещания, на которые горазды все, кто рвется к верхушке власти. От всеобщего благосостояния до чуть ли не личной заботы о каждом – этот хренов Вагнер явно возомнил себя Гарри Поттером, окончившим наконец школу магов.
Подавляя один протяжный зевок за другим, Хват принялся бегло знакомиться с краткой историей птичьей партии.
Движение возникло в судьбоносном 2000 году, когда мы вышли из состава так называемого Российского национального единства, будучи сыты по горло пустыми разговорами и театрализованными представлениями на телевидении. В противоположность этому нами была создана активная, решительная, бескомпромиссная организация с воинской дисциплиной, которой вскоре суждено превратиться в мощную политическую силу. Настанет час, когда наши отделения будут открыты во всех областных городах России и практически во всех республиках бывшего Советского Союза. Уже сегодня организация насчитывает в своих рядах несколько десятков активных членов, работающих на благо России и Русской Нации. Не за горами время, когда нас будут тысячи и тысячи.
К последнему заявлению Хват отнесся не с таким скептицизмом, как к пустопорожним обещаниям возродить Российскую империю. Доходчивые призывы и лозунги националистов вполне могли сплотить множество людей, которым без разницы, вокруг какого знамени объединяться. Одни готовы горланить «Спартак» – чемпион», другие с не меньшим пылом станут вопить про Россию для русских. Стадный инстинкт.
Смяв в кулаке уже не сигарету, а всю пачку, Хват сместил курсор компьютера ниже.
Именно Русский народ с его национальным характером, а не какой-то интернационализм и общечеловеческие ценности, станет краеугольным камнем нового государства…
Ага, как же! Щаз-з. Сядем рядышком, станем щи лаптем хлебать, вот только онучи на просушку развесим!
Хватит кормить нахлебников из бывших республик СССР!..
Разумеется. Мы и сами на аппетит не жалуемся.
Не позволим инородцам грабить Россию!..
Читай: нам, патриотам, и так мало осталось.
Нет заморским паразитам!..
Да – отечественным?
Являясь истинными патриотами, мы со всей уверенностью заявляем… Мы предупреждаем… Мы обещаем… Мы… мы… мы…
«Прямо черепашки-ниндзя какие-то», – заключил Хват, выключая компьютер. Одним махом всех побивахом. В каждой бочке затычка. И чеченской проблемы для «Феникса» не существует, а есть только проблема производства напалма. И с коррупцией они берутся покончить в ходе одной Варфоломеевской ночи. И исламский терроризм уже трясется в ожидании взбучки от скинхедов. Короче, родина в опасности, держите нас, а не то мы всех покусаем.
«Ай да патриоты, ай да сукины дети», – подумал Хват. А еще припомнил поговорку «собака лает, ветер носит». Очень меткое высказывание, очень правильное.
Вот только как быть, если собаки те – бешеные?
– Стрелять на хрен, – ответил себе Хват и отправился ужинать.
Глава восьмая
Одним из источников защиты государственного строя РФ является сеть агентов ГРУ, и, в частности, агентура спецназа, или ГУСМ. При подготовке стратегической операции наиболее важная задача ГУСМ – удостовериться, что операция является совершенно неожиданной для противника, что ему неизвестны: место ее проведения и время начала; ее сущность, оружие, которое будет применено; количество агентов и конечная цель. Все эти элементы должны быть запланированы так, чтобы противник не готовился к сопротивлению. Это достигается специальной двойной маскировкой: сокрытием истины и в то же время демонстрацией ложных намерений. Вся тактика, вся стратегия ГУСМ строится на этих двух принципах. Отсюда повышенные требования к бойцам спецназа, которые обязаны стойко хранить военную и государственную тайну. Каждый потенциальный участник операции секретно исследуется на его общую благонадежность и подписывает документ о неразглашении любых сообщаемых ему сведений. Малейшее нарушение этого обязательства трактуется как предательство и шпионаж в пользу противника.
Ст. 14, п. 3 «Инструкции о подборе кадров для укомплектования личного состава подразделений специального назначения Генерального штаба Вооруженных сил Российской Федерации».Хват проснулся по внутреннему будильнику, заведенному на половину седьмого, но глаза открывать не торопился, оттягивая этот момент до последнего. Он бы целую вечность лежал так, зажмурившись, лишь бы не обнаружить, что рядом никого нет. Еще позавчера можно было протянуть руку и коснуться лежащей рядом Алисы. По обыкновению, абсолютно голой, но натянувшей простыню до подбородка.
Это было довольно удивительно, что они, двое вполне взрослых людей, умудрялись помещаться на узком диванчике, не мешая друг другу. Но еще более удивительным было то, что, разглядывая девушку поутру, он ни разу не испытал того привычного разочарования, которое часто посещает мужчин, пожелавших выяснить, с кем именно они провели ночь. Когда ты, вместо желания немедленно бежать к черту на кулички, испытываешь нечто вроде щемящей нежности, это маленькое чудо. С этим ощущением личного праздника Хват вскакивал с постели несколько недель подряд. А теперь лежал, сомкнув веки, и очень хорошо понимал, что значит выражение: «Белый свет не мил». Это когда тебя окружают чужие стены, а ты один, совсем один, и нет никаких причин разыгрывать бодрость, которой ты на самом деле не испытываешь.
Если бы не вчерашняя встреча с Реутовым, Хват, пожалуй, бы напился, и теперь ему бы было еще муторнее. А так было еще терпимо. И солнце, падающее из окна, нежно согревало подставленную ему щеку.
Как в детстве. Когда заболеешь вдруг, но не так чтобы очень, и врач уже вызван, и в школу идти не надо, а родители вот-вот умчатся на работу, и тогда весь оставшийся день будет в твоем полном распоряжении. Да что там день – целая жизнь, наполненная ясным смыслом, солнечным светом и будоражащими запахами.
«Пюре на печке, Мишенька, – озабоченно докладывает мама, на мгновение заглянувшая в детскую. – Я его закутала в одеяло, чтобы не остыло. На сковороде котлетки».
«Я не хочу есть», – врет он, старательно покашливая. У больных мальчиков не бывает аппетита. Больные мальчики чинно лежат в постельке, и руки у них сложены поверх одеяла.
Вместо мамы возникает отец, вовсе не такой ласковый, как хотелось бы. Он терпеть не может, когда кто-то отлынивает от школьных занятий. Этот кто-то – его собственный сын, выглядящий гораздо более разбитым и несчастным, чем это бывает при температуре тридцать восемь градусов. Надо еще разобраться, откуда они взялись, эти градусы. Не от трения ли термометра об шерстяное одеяло?
Вместо мамы возникает отец, вовсе не такой ласковый, как хотелось бы. Он терпеть не может, когда кто-то отлынивает от школьных занятий. Этот кто-то – его собственный сын, выглядящий гораздо более разбитым и несчастным, чем это бывает при температуре тридцать восемь градусов. Надо еще разобраться, откуда они взялись, эти градусы. Не от трения ли термометра об шерстяное одеяло?
«Не забудь позвонить товарищам и переписать все уроки, которые будут заданы, – говорит отец. – Вечером проверю».
«Но ребенок болен», – протестует мама.
По голосу можно понять, что она в последний раз прильнула к зеркалу, двигая губами, чтобы распределить слой морковной помады равномерно. В такие минуты она похожа на рыбу, уткнувшуюся в стенку аквариума. А отец никогда ни на кого не похож. Только на самого себя. Когда веселый – то на веселого. Когда сердитый – на сердитого.
Опомнившийся Михаил принимается кашлять, надсаживая горло.
«Простуда не повод забрасывать учебу, – чеканит отец, тоже направляясь в прихожую. – Не балуй сына, Тамара. Он и так из троек не вылазит. Скорей бы заканчивал школу и в армию. Там его живо дисциплине научат».
«Мой сын никогда не будет служить в армии!»
«А мой будет!»
После недолгих препирательств родители одновременно глядят на часы и выскакивают из квартиры. Все, теперь можно больше не утруждать себя кашлем. Вскакивай с кровати и беги вприпрыжку завтракать, прихватив толстенный оранжевый том Майна Рида. На десерт больной мальчик может позволить себе слопать банку дефицитной сгущенки, запивая отнюдь не целебным чаем с малиной, а обычной холодной водой из-под крана, так вкуснее.
А его уже дожидается распечатанная коробка цветного пластилина. Лист ватмана с незаконченной батальной картиной. Старые обшарпанные оловянные солдатики и новые, пластмассовые, слишком легковесные, чтобы поручать им какую-то серьезную миссию. Такое длинное, совершенно ничем не омраченное утро впереди. И солнце по-летнему бьет в незашторенные окна…
На этот раз Хват проснулся окончательно и сразу сел на диване, весьма недовольный собой. С каких это пор он стал лежебокой? Неужели разлука с какой-то девчонкой способна выбить его из колеи?
В наказание он назначил себе физическую разминку по полной программе, после чего принял ледяной душ, оделся и, прихватив реутовский мобильник, отправился в магазин. Почему-то невозможно было заставить себя прикоснуться к продуктам, заготовленным Алисой. Выбросить их пока что рука тоже не поднялась, но эта блажь скоро пройдет, твердил себе Хват. Настолько настойчиво твердил, что даже не заметил, как столкнулся посреди тротуара с рослым небритым парнем в грязном пиджаке поверх такой же грязной тельняшки.
С первого взгляда было видно, что гражданская жизнь бывшего десантника не задалась, душа его требует острых впечатлений, а организм – алкоголя. Был в биографии Хвата похожий период, когда, впервые вернувшись из Чечни, он тоже повадился топить воспоминания в мутных водочных стаканах и пивных кружках, но тогда рядом оказались друзья, а парень в тельняшке, похоже, был предоставлен сам себе. Вглядевшись в его мутные глаза, Хват неодобрительно покачал головой:
– Что ж ты с собой творишь, воин?
– Да пошел ты, – прозвучало в ответ.
Вместо того чтобы пропустить парня ко входу в забегаловку, куда тот стремился всей неопохмеленной душой, Хват не только преградил ему дорогу, но и придержал за рукав.
– Куда?
– Не твое дело, – угрюмо пробормотал парень, уставившись в потрескавшийся асфальт у своих ног. – Пусти.
– С-стоя-ать! – Окрик был негромкий, но по-военному властный.
– Тоже мне, командир выискался. – Парень подвигал губами, как бы намереваясь сплюнуть, но не сплюнул.
– Не командир, – согласился Хват. – Но старший по званию.
– Офицер?
* * *Это прозвучало пренебрежительно, но Хват не почувствовал себя уязвленным. Да, офицер, прошедший и Крым, и Рим, и медные трубы. На специальный факультет Высшего воздушно-десантного командного училища в Рязани попадали далеко не все желающие, а с лейтенантскими погонами выходил оттуда в лучшем случае каждый третий. Отбор не просто лучших, а лучших из лучших. Четыре года нескончаемого просеивания. Ведь конечным продуктом должен был стать не рядовой боец спецназа, а командир, умеющий в два раза больше, чем подчиненные.
Попробуйте управляться с командой головорезов, не боящихся ни бога, ни черта! Хват управлялся…
Его личное дело постоянно находилось на контроле в управлении по кадрам, неуклонно отслеживающем любые отклонения от стандарта. Критерии были жесткими. В офицеры спецназа ГРУ попадали мужчины с качествами прирожденных лидеров. Обладающие несгибаемой волей, выносливостью, недюжинным интеллектом, большой физической силой, спортивными разрядами. Контролирующие поведение и эмоции. Психически устойчивые. Способные не только отдавать приказы, но и сами готовые к беспрекословному подчинению. А если кандидат еще по натуре и игрок, который не побоится поставить на кон что угодно, включая собственную жизнь, то шансов у него прибавляется.
Вот что такое офицер спецназа ГРУ. Ни разу Хват не уронил этого высокого звания, не устыдился своей принадлежности к касте воинов.
– Угадал, – сказал он парню. – Офицер. И что?
– Убери граблю, офицер, – послышалось в ответ. – Сломаю.
– Попробуй, – легко согласился Хват, так же легко блокировал выброшенный ему в лицо кулак и дружелюбно предупредил: – У тебя еще одна попытка. На третий раз я тебе сам врежу, причем с превеликим удовольствием.
– Отпусти, – уже не потребовал, а попросил парень. – Хреново мне, понял?
– Это и ежу понятно, что тебе хреново. Так зачем же усугублять?
– Э, какая теперь разница? Были синие глаза, да теперь поблекли.
– Прими холодный душ, – посоветовал Хват. – Проспись. Приведи себя в порядок. Вот глаза и придут в норму. Не сразу, конечно.
– Хрен с ними, с глазами. – Парень махнул рукой. – Какие есть, такие есть. Лишь бы глядели.
– От кабака до ближайшего столба?
– Хотя бы.
– Ага, – процедил Хват, на смуглом лице которого появилась брезгливая гримаса. – У молодого человека, значит, что-то вроде афганского синдрома, насколько я понимаю?
– У меня абхазский синдром, а не афганский, – строптиво возразил парень, выпячивая грудь под тельняшкой.
– Не имеет значения. И то и другое – фикция, дурь, убежище слабых. Брестского синдрома у наших дедов не было. Сталинградского и курского тоже не припоминаю. Зато чеченский – у каждого второго. – Хват сунул руки в карманы и качнулся с пятки на носок. – Причем, что характерно, чем такой вояка меньше реальных подвигов совершил, тем сильнее он себя жалеет. До сизых соплей.
– Но-но, – набычился парень. – Меня в соплях еще никто не видал, ни в сизых, ни в каких-либо еще.
– Дело поправимое. Нужно всего лишь как следует зенки залить. Извините, молодой человек, что смею вас задерживать.
Отвесив шутовской полупоклон, Хват отступил в сторону. Запойному десантнику пройти бы мимо – да мухой к залитой пивом стойке, куда он так рвался, – ан нет, что-то его заставило остаться на месте. Словно невидимая рука за шиворот придержала да еще и пару оплеух отвесила, судя по тому накалу, с которым запылали небритые щеки парня.
– Податься мне больше некуда, понял? – буркнул он, явно не зная, куда девать глаза, куда – руки, а куда – себя самого. День выдался такой, что хоть под землю провались. Вместе с многодневным перегаром да заначенным в кармане червонцем.
– Податься всегда есть куда, – возразил Хват своим обычным тоном, довольно-таки безразличным. – Хочешь – в кабак топай, там тебя дружки заждались. А хочешь – айда ко мне. Попьешь кофейку, кефирчика, запихнешь в себя какой-нибудь жратвы, оклемаешья. Согласен?
– С чего бы такая забота? – недоверчиво спросил парень, посторонившись, чтобы не угодить под сдающий задом хлебный фургон. – Очень жалко меня стало?
– Наоборот. Ненавижу алкашей, даже начинающих.
– Зачем тогда тебе со мной возиться? Тоже войну прошел, что ли?
– Прошел я столько всякого разного, что тебе в самом страшном сне не снилось, – безмятежно признался Хват. – А время на тебя трачу затем, чтобы хотя бы одним алкашом на земле стало меньше. – Тон Хвата стал жестким. – Иначе скоро проходу от вас не будет, от чеченских синдромщиков. То ноют, то истерики закатывают. Как бабы, честное слово. Ни себя не уважаете, ни окружающих. Тошно глядеть на вас, разнесчастных.
Говорил – как гвоздь за гвоздем вколачивал. В гроб. Поскольку на своей прежней непутевой жизни парень явно решил крест поставить, новую начать. По его взгляду это было заметно. По тому, как он перестал сутулиться, затравленно озираясь по сторонам. По пятерне, решительно протянутой Хвату.
– Держи пять. Уважаю.
Еще несколько лет назад Хват не попался бы на эту нехитрую удочку, но вольная жизнь, как ни крути, ослабила его бдительность, отучила находиться начеку ежечасно, ежеминутно, ежесекундно. Он еще успел напрячь пресс, в который врезался левый кулак преобразившегося парня, да только сзади его наградили расчетливым ударом по темечку, после чего асфальт резко взмыл вверх, словно палуба подброшенного волной корабля.