Вернулся Холмс с большим опозданием — концерт никак не мог продолжаться так долго. Когда он вошел, ужин уже стоял на столе.
— Это было восхитительно, — сказал он, садясь. — Помните ли вы, что Дарвин говорит о музыке? Он утверждает, что способность создавать и слушать музыку родилась в человеческом мозгу задолго до того, как начала формироваться речь. Именно поэтому музыка так сильно на нас действует. В наших душах живут смутные воспоминания о далеких веках, когда мир был совсем юным.
— Довольно смелая идея, — заметил я.
— Все идеи, объясняющие природу, должны быть смелыми, как сама природа, — отозвался Холмс. — Послушайте, в чем дело? Вы на себя не похожи. Что, история на Брикстон-роуд вас так сильно расстроила?
— Признаться, да, — ответил я. — Хотя, казалось бы, Афганистан должен был меня закалить. В Майванде я видел, как товарищей моих рубили на куски, и даже тогда не терял головы.
— Мне это понятно. В этой трагедии есть таинственность, которая действует на воображение: только воображение способно пробудить настоящий страх. Вы читали вечернюю газету?
— Нет.
— Там напечатан довольно внятный отчет о нашем происшествии. Впрочем, ни слова о том, что, когда тело подняли, на пол упало колечко. Что весьма кстати.
— Почему?
— Взгляните на это объявление, — ответил Холмс. — Я еще утром, когда мы только взялись за дело, разослал его во все газеты.
Он перебросил мне газету, и я взглянул на указанную страницу. Объявление шло первым в колонке «Находки». Говорилось там следующее:
— Простите, что воспользовался вашим именем, — сказал Холмс. — Если бы я указал свое, кто-нибудь из этих болванов увидел бы и полез вмешиваться.
— Да ради бога, — ответил я. — Но только вдруг кто-нибудь придет? Кольца-то у меня нет.
— Кольцо у вас как раз есть, — сказал Холмс, подавая мне какое-то колечко. — Вполне сойдет. Оно почти такое же.
— И кто, по-вашему, у нас появится?
— Разумеется, человек в коричневом пальто — наш краснолицый друг в квадратных ботинках. А не придет сам — пришлет сообщника.
— А может, он сочтет, что это слишком опасно?
— Ни в коем случае. Если мое представление об этом деле верно — а у меня есть все основания полагать, что верно, — он пойдет на любой риск ради этого кольца. Я думаю, он обронил колечко, когда склонился над телом Дреббера, и хватился его не сразу. Выйдя на улицу, он обнаружил пропажу и бросился назад, но из‑за его собственной оплошности — он забыл погасить свечу — в доме уже хозяйничала полиция. Ему пришлось прикинуться пьяным, чтобы отвести подозрения, которые иначе неминуемо бы возникли, — что это он делает у калитки? Теперь поставьте себя на его место. Обдумав все еще раз, он вполне мог прийти к выводу, что потерял кольцо не в доме, а на улице. Что он будет делать дальше? Просматривать вечерние газеты, в надежде увидеть его в разделе находок. И уж конечно не пропустит нашего объявления. Он обрадуется. И вряд ли заподозрит ловушку. С его точки зрения, связь между кольцом и убийством усмотреть невозможно. Он придет. Должен прийти. Через час он будет здесь.
— И что тогда? — спросил я.
— Разбираться с ним предоставьте мне. У вас есть оружие?
— Мой старый армейский револьвер и несколько патронов.
— Почистите его и зарядите. Это отчаянный человек. Хоть я и возьму его врасплох, надо быть готовыми ко всему.
Я отправился к себе выполнять просьбу. Когда я вернулся с револьвером, со стола уже убрали, а Холмс предавался любимому занятию — царапал смычком по струнам.
— Сюжет усложняется, — приветствовал он меня. — Я только что получил из Америки ответ на свою телеграмму. Все именно так, как я думал.
— Именно как? — нетерпеливо поинтересовался я.
— Скрипке не помешают новые струны, — откликнулся Холмс. — Положите револьвер в карман. Когда он появится, говорите с ним как можно более естественно. Остальное предоставьте мне. И не надо на него таращиться, а то спугнете.
— Уже восемь, — заметил я, поглядев на часы.
— Да. Он будет здесь с минуты на минуту. Приоткройте дверь. Вот так. Теперь вставьте ключ изнутри.
Спасибо. Я вчера отыскал на лотке любопытную старую книжку, «De jure inter gentes»,[8] опубликованную на латыни в Нидерландах, в Льеже, в тысяча шестьсот сорок втором году. Когда верстали этот коричневый томик, голова короля Карла еще крепко сидела на плечах.
— А печатник кто?
— Какой-то Филипп де Круа. На форзаце совсем выцветшими чернилами выведено: «Ex libris Guliolmi Whyte». Интересно, кем был этот Уильям Уайт. Наверно, каким-нибудь занудным стряпчим семнадцатого века. У него типичный почерк законника. А вот, кажется, и наш гость.
В этот момент кто-то резко дернул колокольчик. Холмс неслышно поднялся и передвинул свой стул к дверям. Мы слышали, как служанка прошла через прихожую, как щелкнул, открываясь, засов.
— Здесь доктор Ватсон живет? — явственно долетел до нас хрипловатый голос.
Ответа мы не слышали, однако дверь захлопнулась, и на лестнице раздались шаги. Были они шаркающими, неуверенными. По лицу моего друга скользнуло выражение недоумения. Шаги медленно приближались, потом в дверь робко постучали.
— Войдите! — крикнул я.
В ответ на этот призыв вместо рослого злодея, которого мы ожидали увидеть, в дверь проковыляла дряхлая, сморщенная старушонка. Резкий переход к свету, похоже, ослепил ее, и, сделав книксен, она остановилась, моргая выцветшими глазами и нервно шаря в кармане трясущимися пальцами. Я бросил взгляд на своего приятеля — на лице у него было такое безутешное выражение, что я с трудом удержался от смеха.
Старушонка вытащила из кармана вечернюю газету и ткнула пальцем в объявление.
— Я вот чего пришла, милостивые господа, — проговорила она, снова приседая. — Насчет колечка золотого на Брикстон-роуд. Дочки моей колечко, Салли, она всего год как замужем, а муж у ней стюардом плавает на почтовом пароходе, и уж чего бы было, коли вернулся бы он из рейса и обнаружил пропажу, ох, даже думать об этом не хочу. Он и так-то крутого нрава, а как выпьет — и вовсе боже упаси. С вашего позволения, она вчера пошла в цирк с…
— Это ее кольцо? — спросил я.
— Ох, слава богу! — воскликнула старуха. — Экое Салли будет облегчение. Кольцо-то ее, оно самое.
— Могу я узнать ваш адрес? — Я взял карандаш.
— Дом тринадцать по Дункан-стрит в Хаундсдитче. Путь до вас неблизкий.
— Брикстон-роуд не по пути из Хаундсдитча ни в один цирк, — резко сказал Холмс.
Старуха повернула голову и всмотрелась в него своими подслеповатыми глазками.
— Так джентльмен спросил, где я живу, — объяснила она. — Салли-то живет в третьем номере по Мейфилд-Плейс, в Пекэме.
— Ваша фамилия, пожалуйста?
— Моя фамилия будет Сойер, а ее — Деннис, как мужа ее звать Том Деннис, и такой он смышленый, шустрый паренек, пока в море, начальство-то пароходное не нахвалится. Ну а как сойдет на берег — тут и женщины, и выпивка…
— Вот ваше кольцо, миссис Сойер, — прервал я ее излияния, повинуясь знаку Холмса. — Оно, безусловно, принадлежит вашей дочери, и я рад вернуть его законной владелице.
Бормоча бесконечные благословения и благодарности, старуха упрятала колечко поглубже в карман и потащилась вниз по лестнице. Едва она вышла, Шерлок Холмс вскочил на ноги и ринулся в свою комнату. Через несколько секунд он вернулся в плаще и шейном платке.
— Я иду за ней, — бросил он на ходу. — Она явно сообщница и приведет меня к нему. Дождитесь меня.
Дверь едва захлопнулась за нашей посетительницей, а Холмс уже сбежал по лестнице. Выглянув в окно, я увидел, как она ковыляет по противоположному тротуару, а ее преследователь, приотстав, шагает следом.
«Либо вся его теория — полный бред, — подумал я про себя, — либо эта карга приведет его к разгадке тайны».
Холмс мог бы и не просить меня его дождаться — я чувствовал, что не усну, пока не узнаю, чем завершилось его приключение.
Ушел он около девяти. Я понятия не имел, когда он вернется, но терпеливо ждал, попыхивая трубкой и перелистывая «Жизнь богемы» Анри Мюрже. Пробило десять — я услышал шаги служанки, просеменившей на покой. Одиннадцать — за нашей дверью раздалась величавая поступь квартирной хозяйки, отбывшей в том же направлении. Время шло к полуночи, когда внизу резко щелкнул замок. Едва Холмс вошел, я понял по его лицу, что похвастаться ему нечем. Было видно, что в нем борются смех и досада — победил смех, и он от души расхохотался.
Холмс мог бы и не просить меня его дождаться — я чувствовал, что не усну, пока не узнаю, чем завершилось его приключение.
Ушел он около девяти. Я понятия не имел, когда он вернется, но терпеливо ждал, попыхивая трубкой и перелистывая «Жизнь богемы» Анри Мюрже. Пробило десять — я услышал шаги служанки, просеменившей на покой. Одиннадцать — за нашей дверью раздалась величавая поступь квартирной хозяйки, отбывшей в том же направлении. Время шло к полуночи, когда внизу резко щелкнул замок. Едва Холмс вошел, я понял по его лицу, что похвастаться ему нечем. Было видно, что в нем борются смех и досада — победил смех, и он от души расхохотался.
— Теперь главное, чтобы об этом не узнали в Скотленд-Ярде! — воскликнул он, бросаясь в кресло. — Я столько над ними издевался, что они ни за что не спустят мне с рук такую промашку. Сам-то я могу посмеяться, потому что твердо знаю, чья возьмет в конце концов!
— Так что случилось? — осведомился я.
— Так и быть, поведаю вам о своей глупости. Поковыляв немного, наша старушенция стала хромать — было видно, что у нее разболелась нога. Наконец она и вовсе встала и махнула проезжавшему мимо кэбу. Я постарался подойти поближе, чтобы расслышать адрес, но мог бы и не трудиться, потому что она завопила так, что было слышно на другой стороне улицы: «Хаундсдитч, Дункан-стрит, дом тринадцать!» «Чем дальше, тем интереснее», — подумал я и, убедившись, что она влезла в кэб, прицепился сзади. Этим искусством должен владеть каждый сыщик. Ну, двинулись мы в путь, да так и трусили без остановки, пока не добрались до места. Я соскочил чуть пораньше и не спеша пошел по тротуару, будто прогуливаюсь. Я видел, как остановился кэб. Кучер спрыгнул на землю, распахнул дверцу и встал в ожидании. Но ничего не дождался. Когда я подошел, он копошился в пустом кэбе и сыпал при этом такими отборными ругательствами, каких мне отродясь слышать не доводилось. Седока же и след простыл, и боюсь, плату за проезд бедняга-кучер получит не скоро. Справившись в доме номер тринадцать, мы выяснили, что дом принадлежит почтенному обойщику по имени Кезвик, а ни о каких Сойерах или Деннисах там и слыхом не слыхивали.
— Но не хотите же вы сказать, — запротестовал я, — что эта дряхлая хромая старуха выскочила на ходу из кэба, да так, что ни вы, ни кучер ничего не заметили?
— Какая, к чертям, старуха! — не сдержался Шерлок Холмс. — Это мы с вами две старые клуши. Это был, конечно же, молодой человек, очень ловкий и, как мы видели, неподражаемый актер. Старуху он сыграл бесподобно. Он заметил, что я за ним слежу, и очень ловко от меня ускользнул. Из этого ясно, что тот, за кем мы охотимся, не так одинок, как мне представлялось поначалу, у него есть друзья, готовые ради него идти на риск. Знаете, доктор, вид у вас совершенно заморенный. Послушайте моего совета и ложитесь спать.
Я и правда очень устал, поэтому охотно подчинился. Я оставил Холмса возле догорающего камина, и сквозь глухую ночь до меня еще долго доносился тихий, горестный плач его скрипки; я знал, что он размышляет над удивительной загадкой, которую решил разгадать во что бы то ни стало.
Глава VI
Тобиас Грегсон демонстрирует свои таланты
На следующее утро газеты были полны сообщений о «Брикстонской тайне» — так окрестили это событие. Каждая поместила длинный отчет о происшествии, некоторые посвятили ему передовицы. В газетах оказались факты, доселе мне неизвестные. Я до сих пор храню в записной книжке вырезки и цитаты из этих изданий. Вот их сжатое изложение:
«Дейли телеграф» писала, что мировая история еще не видывала преступления столь странного и загадочного. Немецкая фамилия жертвы, отсутствие каких бы то ни было мотивов, зловещая надпись на стене — все это указывало на иноземные политические и революционные организации. У социалистов много тайных обществ в Америке, и покойный, несомненно, преступил их неписаные законы, за что и поплатился. Помянув мимоходом Фемгерихт,[9] акву тофану,[10] карбонариев, маркизу де Бранвилье,[11] теорию Дарвина, Мальтуса и убийства на Рэтклиффской дороге,[12] статья заканчивалась призывом к правительству строже следить за иностранцами в Англии.
«Стандарт» напирала на то, что подобные беззакония чаще всего случаются при либеральном правительстве. «Они суть следствия массового брожения умов и неизбежного при этом падения авторитета власти. Покойный был американским гражданином, который провел в английской столице несколько недель. Квартировал он в пансионе мадам Шарпантье на Торки-Террас в Кэмберуэлле. Сопровождал его в путешествии личный секретарь мистер Джозеф Стэнджерсон. Во вторник четвертого они расплатились с хозяйкой и отправились на Юстонский вокзал, чтобы сесть в ливерпульский экспресс. Позднее их обоих видели на платформе. Потом следы их теряются до того момента, когда тело мистера Дреббера было обнаружено в пустом доме на Брикстон-роуд, на очень приличном расстоянии от Юстонского вокзала. Как он туда попал, как встретил смерть, по-прежнему остается загадкой. Местонахождение Стэнджерсона неизвестно. Мы рады вам сообщить, что делом занимаются мистер Лестрейд и мистер Грегсон из Скотленд-Ярда, и нет никаких сомнений, что эти прославленные сыщики в ближайшем будущем прольют свет на все загадки».
«Дейли ньюз» настаивала, что «преступление носит политический характер. Деспотизм континентальных правительств, их ненависть ко всяческому либерализму заставляет многих людей, которые могли бы составить гордость своей страны, не омрачай их умы горькая память о несправедливом отношении, искать убежища на наших берегах. В среде этих людей существует очень жесткий кодекс чести, любое нарушение которого карается смертью. Надо любой ценой разыскать секретаря Стэнджерсона и выяснить определенные подробности биографии убитого. К этому уже сделан важный шаг: установлен адрес, по которому проживал покойный, — результат профессиональных и энергичных действий мистера Грегсона из Скотленд-Ярда».
Мы с Шерлоком Холмсом читали эти заметки за завтраком, и Холмс веселился от души.
— Говорил я вам, как бы ни повернулось дело, Грегсон и Лестрейд в убытке не останутся.
— Ну, это зависит от дальнейших событий.
— Уж поверьте мне, не зависит. Если преступника поймают, то только благодаря их стараниям; если нет — то несмотря на их старания. Нам — всё, а вам — ничего. Как бы эти господа ни опростоволосились, у них всегда найдутся поклонники. Un sot trouve toujours un plus sot qui l’admire.[13]
— Господи, что там такое? — прервал я Холмса, потому что в прихожей и на лестнице послышался топот многих ног, сопровождаемый возмущенными воплями нашей хозяйки.
— Это отделение сыскной полиции с Бейкер-стрит, — веско сказал Холмс.
В комнату ворвалось полдюжины невероятно грязных и оборванных уличных мальчишек.
— Смир-р-но! — скомандовал Холмс, и шестеро оборванцев застыли, словно шесть чумазых статуэток. — На будущее: пусть Уиггинс поднимается сюда с докладом, а остальные ждут на улице. Нашли, Уиггинс?
— Нет, не нашли, сэр, — ответил один из мальчишек.
— Так я и думал. Продолжайте искать. Вот ваше жалованье. — Он вручил каждому по шиллингу. — А теперь ступайте и возвращайтесь с результатом.
Он махнул рукой, и мальчишки, как стайка крыс, брызнули вниз по лестнице; на улице зазвенели их пронзительные голоса.
— От любого из этих бродяжек толку больше, чем от дюжины констеблей, — заметил Холмс. — Стоит людям увидеть полицейского в форме — и они лишаются дара речи. А эти юнцы куда угодно пролезут и ничего не упустят. И в наблюдательности им не откажешь. Надо только правильно их организовать.
— Вы используете их в брикстонском деле? — поинтересовался я.
— Да, мне нужно уточнить одну деталь. Теперь это лишь вопрос времени. Ого! Нам сейчас принесут целый короб новостей. По улице шествует Грегсон, и физиономия его просто излучает самодовольство. Уверен, что он направляется к нам. Да, видите, он остановился. Ну вот!
Внизу с силой дернули колокольчик, и через несколько секунд белокурый сыщик, перескакивая через три ступеньки, взлетел по лестнице и ворвался в нашу комнату.
— Дорогой мой! — вскричал он, стискивая безответную руку Холмса. — Можете меня поздравить! Теперь все ясно как день.
Мне показалось, что по выразительному лицу моего приятеля пробежала тень беспокойства.
— Вы хотите сказать, что напали на верный след? — поинтересовался он.