Звягинцев открыл дверь квартиры, и густо пахнуло наваристым борщом. Юрий Федорович сытно улыбнулся - пожалуй, ничто в жизни он не любит как этот запах. В приоткрытую дверь большой комнаты виден стул, на нем аккуратно уложены отутюженные брюки, на спинке висит свежая рубашка, топорщится накрахмаленный воротничок. Подумал: козочка бы отутюжила после крика, брюками да по морде. И хмыкнул, довольный, и, не разуваясь, прошел на кухню, зачерпнул половником из кастрюли еще неостывший борщ, с наслаждением проглотил щедро приправленное зеленью варево.
- Ты что! Обутый! - И откуда взялась? - По квартире! Мой за тобой весь день! По три раза на день полы мою, а ты!
Лариса Степановна вбежала на кухню. Невысокая и стройная, она кидалась от стола к плите, от плиты к столу - Юрий Федорович отвернулся, вновь черпнул борщ.
- Ну, что ты ешь из кастрюли? Ну, прокиснет же, - жена достала тарелку из навесного шкафчика, забрала из рук Юрия Федоровича половник. Юрий Федорович не возражал: он не голоден.
В ванной, сколько мылся, все слышно сквозь шум воды, как Лариса Степановна гремит посудой и говорит, говорит, не переставая.
Юрий Федорович мокрыми ногами прошлепал в комнату, и Лариса Степановна закричала еще громче:
- Мало того, что сам в доме ничего не делает! Не допросишься ни о чем!
- А ты для чего, - огрызнулся Юрий Федорович, надевая пахнущую утюгом рубашку.
- Картошку с дачи привезти надо. Мерзнет уже. И так все на себе перетаскала.
- Ну, и молодец. Где Сергей шляется? - Юрий Федорович поморщился: воротничок царапнул шею.
- Сергей на дискотеке. Он не шляется! Ему в армию через две недели! Это ты шляешься! Где ты был весь день? Говорил, через час вернешься.
- На барахолке. Покрышки искал. Нет нигде, - ответил Юрий Федорович, снимая со стула брюки.
- Весь день покрышки искал?
- Дорога перекрыта. Митинг, - Юрий Федорович открыл дверь в спальню, в темноте комнаты скупо блеснуло трюмо.
- Знаю я, на какой ты барахолке был. Ты на ту барахолку десять лет ездишь.
- Ну, знаешь, так чего спрашиваешь, - не спеша застегивая брюки и поглядывая на себя в зеркало, ответил Звягинцев.
- Я на развод подам!
- Десять лет подаешь, - повернулся, глянул в зеркало через плечо, остался доволен: складки на месте.
- Подам! Завтра же подам! - Лариса Степановна с кухонным полотенцем в мокрых руках вбежала в комнату. - Ты что! Брюки только отутюжила! В чем завтра пойдешь?!
- Еще погладишь, - провел расческой по волосам и пошел из комнаты. На пороге обернулся. - Давай. Подавай. Поживи на сто рублей, а я посмотрю, как ты будешь выглядеть.
Лицо Ларисы Степановны и побелело, и покраснело одновременно.
Надо ж так умудриться, хмыкнул Юрий Федорович, отшвырнул ногой стул, шагнул в прихожую.
- Я сожгу машину! - крикнула Лариса Степановна ему в спину.
- И себя вместе с ней! - и, с удовольствием хлопнув дверью, Юрий Федорович сбежал по ступенькам, думая, кого-то из мужиков застанет сейчас у гаражей.
Громкий говор вперемежку с дружным хохотом был слышен издали, и, заранее улыбаясь, Звягинцев прибавил шаг.
Шумели в гараже у Потапова, сабантуйчик был уже разложен, Звягинцев поспел как раз вовремя. Притулившись к щербатой стенке, стояли канистры с пивом, и бутылки с водкой поблескивали возле переднего колеса "Нивы"; на газетке разлеглась немудреная снедь, тут тебе и селедочка, и жареная горбуша, и огурчики соленые. У Юрия Федоровича так и заходило нутро в предвкушении трапезы.
Орал магнитофон.
- Поставь-ка мою любимую, - сказал Юрий Федорович, поудобнее устраиваясь бочком на грязноватый плед, где ему заботливо освободили местечко.
Никита Иванович, хозяин гаража, наклонился к магнитофону, и в темную тишину микрорайона хрипло закричало: "Не сыпь мне соль на рану! Не говори навзрыд! Не сыпь мне соль на рану! Она еще бооооолит!"
2. Поликлиника расположилась в маленьком особнячке, и особнячок очень нравился Наталье Павловне, ее восторгали и высокие окна, и лепные потолки, и просторный холл с белыми колоннами; с годами Наталья Павловна привыкла к зданию и почти не замечала его интерьера, но всякий раз с удовольствием открывала тяжелую дубовую дверь.
На ходу здороваясь с сотрудниками, Наталья Павловна прошла к лестнице и не спеша поднялась на второй этаж к своему кабинету, но остановилась, постояла несколько мгновений в раздумье и пошла обратно тем же неспешным шагом (пологая лестница с широкими ступенями не позволяла привычно торопиться). Подошла к аптечному киоску.
- Здравствуйте, Машенька. Получили что-нибудь? - спросила, глядя на фармацевта с улыбкой: какие бы катаклизмы ни происходили за окнами поликлиники, Мария Петровна всегда в белоснежном халатике, тщательно накрахмаленном и безукоризненно отутюженном, и вся такая спокойная, такая домашняя.
- У меня еще ничего нового нет, но что-то сегодня привезли, еще разбирают. Вроде бы, препараты железа есть, - приветливо отозвалась Мария Петровна и улыбнулась Демьяновой. - Вы позвоните в аптеку.
- Пойду позвоню, - согласилась Наталья Павловна и пошла к регистратуре. Возле процедурного кабинета поднялся со стула мужчина и вежливо склонил голову:
- Здравствуйте, Наталья Павловна.
- Здравствуйте, - отозвалась Наталья Павловна и замедлила шаг в ожидании жалобы: витаминов в аптеке нет, глюкозы нет, аспирина нет, горчичников и тех нет, а уж сердечных препаратов... - и назначенное ею лечение помогает мало.
Наталья Павловна хотела спросить, ну, как его дела, как здоровье, но глянула на мужчину и промолчала: он был ей незнаком. Она подождала вопроса, но и мужчина молчал, стоял, все так же склонив голову. Наталья Павловна посмотрела внимательнее - подтянутый, аккуратный, с шапкой седоватых волос, на вид очень приятный - она видела его впервые. И Наталья Павловна, еще раз кивнув незнакомцу, прошла в регистратуру, думая о том, что позвонить ей надо не только в аптеку, но и своим хроникам, пусть поторопятся, через пару дней аптека опустеет.
Приемные часы пролетели мгновенно.
Наталья Павловна, усталая, вышла на крыльцо и остановилась. Какой воздух!
Наталья Павловна любила осень - после жаркого и душного лета перед ветреной и морозной зимой стоит дивная погода. В такой день сидеть бы с книжкой возле куста жасмина... А тут! На ногах с раннего утра, и конца рабочему дню не видно: до приема обошла свой участок, а теперь вот Петрова заболела.
Открылась дверца машины, и Наталья Павловна глянула на серебристые "Жигули", что стояли против крыльца, и улыбнулась: автомобили по городу ездят грязные, все одного землистого света, а этот "Жигуленок" такой чистенький, словно только что умылся колодезной водой и теперь играет на солнышке капельками воды.
От машины навстречу Наталье Павловне шагнул мужчина, и лицо его показалось Наталье Павловне знакомым. Тут мужчина снял шляпу, склонил голову, и Наталья Павловна узнала больного, что приветствовал ее в вестибюле. И Наталья Павловна подумала с легкой досадой, что мужчина не успел записаться на прием, а зайти в кабинет без талончика постеснялся, и придется говорить с ним на улице, и шагнула навстречу:
- Вы с моего участка? Что-то беспокоит? Почему же не зашли?
- Нет-нет. Здесь я, можно сказать, случайно. И я не "ваш". К сожалению, улыбнулся мужчина глазами, а глаза у него голубые и грустные. - И вы, конечно, меня не помните. Вы однажды дежурили ночью в больнице, когда я там лежал с пневмонией. Вы позволите, я подвезу вас?
- Нет, спасибо, - отозвалась Наталья Павловна, подумав рассеянно, что же мог делать столь долго в поликлинике этот мужчина. - Я еще должна зайти к больным. - Она посмотрела вдаль, на сквер, мимо которого ей предстояло пройти, вновь увидела красоту разноцветных осенних листьев, вновь ощутила теплую свежесть воздуха. - Да и день такой, что хочется пройтись пешком. Наверное, такого дня в этом году уже не будет.
Мужчина вновь приподнял шляпу, и Наталья Павловна еще раз улыбнулась ему, перешла улицу и пошла вдоль заводского забора, высокого и глухого, к скверу, а от сквера свернула на узенькую улочку к развалюхам.
Замызганные эти домишки Наталья Павловна изо дня в день видела из окна своей квартиры, но вблизи все было иным, совершенно неузнаваемым, и Наталья Павловна долго блуждала по лабиринту кривых горбатых улочек, разбросанных по оврагу и наполненных невероятной для города тишиной, и то и дело забредала в тупики, где стояли будки с огромными собаками, и вмиг все окрестные улочки наполнялись неистовым лаем и бряцанием цепей.
Домой усталая (не от больных, а от долгого блуждания) Наталья Павловна решила пойти напрямик: не обходить завод, что широко раскинулся вправо от ее дома, а выйти на ту немощеную улочку, что от этих домишек шла прямо к ее окнам. Как выйти на ту улочку Наталья Павловна не знала, и она пошла наугад, ориентируясь на свой дом, верхние этажи которого были видны над корпусами завода.
Очередным проулком Демьянова взобралась по склону оврага, перешагнула через железнодорожные рельсы, прошла мимо груды ящиков, кучи металлолома, поржавевших полуразрушенных машин и вышла на бетонированный двор, и прямо перед ней оказалось огромное здание заводоуправления с проходной, вахтерами и бюро пропусков. Там, за проходной, была площадь, и, чуть левее, ее дом. А она стоит во дворе завода, и, чтобы выйти на улицу, ей нужен пропуск. Месяца два назад она выступала в одном из цехов с лекцией, и пропуск у нее тщательно проверяли и при входе, и при выходе.
Очередным проулком Демьянова взобралась по склону оврага, перешагнула через железнодорожные рельсы, прошла мимо груды ящиков, кучи металлолома, поржавевших полуразрушенных машин и вышла на бетонированный двор, и прямо перед ней оказалось огромное здание заводоуправления с проходной, вахтерами и бюро пропусков. Там, за проходной, была площадь, и, чуть левее, ее дом. А она стоит во дворе завода, и, чтобы выйти на улицу, ей нужен пропуск. Месяца два назад она выступала в одном из цехов с лекцией, и пропуск у нее тщательно проверяли и при входе, и при выходе.
Наталья Павловна стояла растерянная и расстроенная - она не могла понять, как смогла она, не перелезая ни через какие преграды, оказаться на закрытой для посторонних территории, и мысль, что к дому, что был сейчас в нескольких шагах от нее, придется вновь идти долгим кружным путем через крутой овраг, приводила ее в уныние: и устала она, и ноги у нее болят, и есть она хочет и изнывает от жажды.
- Что пригорюнилась, Павловна? - спросил, проходя двором, рабочий, что жил в одном доме с Демьяновой.
- Да вот... - грустно отозвалась Наталья Павловна, - шла к дому от тех вон домов, а зашла сюда, и как мне отсюда выйти, не представляю. Через проходную меня не пропустят.
Сосед не удивился, он-то знал, что со стороны оврага, где живут многие рабочие, завод забором не обнесен.
- Так сейчас звонок, через три минуты. Вы подождите. Пойдут лавиной. Некогда там будет пропуск проверять. Вы и выйдите вместе со всеми.
Какой цепкий взгляд у вахтерши, - отметила Наталья Павловна, переживая неприятное мгновение, пока людская масса несла ее по турникету: вдруг вахтер остановит, и придется, как шкодливой девчонке, объясняться, оправдываться. Пропуск не спросила, но взгляд так и высматривает: не несешь ли что? Зачем какую-то мелочь нести мимо вахтерши, когда можно через овраг вывести весь завод?
И подумалось с досадой: ну, прямо не завод, а символ страны: парадный фасад могуч и неприступен, а загляни с изнанки - все прогнило.
У подъезда стоял бордовый "Москвич", обляпанный грязью. От машины шел Звягинцев, помахивая полиэтиленовым пакетом.
- Здорово. Ну, как дела? В "Океане" рыбка плавала. На, побалуйся, - Юрий Федорович протянул Наталье Павловне пакет. - Ну, я поехал.
- Ты приезжал покормить меня? Или просто посмотреть на меня? - Наталья Павловна глянула на пакет: горбуша в морковном желе.
- И покормить, и посмотреть. Вижу: живая и здоровая, и я спокоен. Ну, я поехал. Дело есть тут одно срочное. Не скучай. Вечером позвоню, - говорил Звягинцев, в нетерпении переступая с ноги на ногу и поглядывая на машину.
- Понятно, - раздумчиво ответила Наталья Павловна, думая, что ужин готовить не надо, горбуши ей хватит вполне, и вечер свободен.
- Ну, что тебе понятно? - Звягинцев перестал пританцовывать и смотрел на Наталью Павловну с обычной своей, чуть насмешливой, улыбкой.
- Что дело есть у тебя срочное, - нейтральным тоном отозвалась Наталья Павловна и пошла к подъезду.
- Я завтра приеду. На весь вечер. Клянусь, - говорил Звягинцев, не трогаясь с места.
- Завтра я дежурю за Петрову. Ну, счастливо, - и, уже не глядя на Звягинцева, Наталья Павловна махнула ему рукой и быстро вошла в подъезд.
В почтовом ящике среди газет лежал номер "Терапии". Вот и занятие на вечер, - подумала Наталья Павловна, нажимая на кнопку лифта.
Букрин поставил машину во дворе, под окнами кафедры, и вошел в сумрачный гулкий вестибюль. Остановился возле расписания занятий (четкие строчки черной туши сплошь дополнены карандашными поправками), педантично внес исправления в блокнот и пошел наверх.
По средам у Алексея Петровича занятия лишь у "вечерников", но студенты дневной группы, где он куратор, готовились к олимпиаде для школьников. Ребята занимались на четвертом этаже, однако, с минуту постояв в раздумье на третьем, Букрин свернул к кафедре.
И улыбнулся: коридор был пропитан ароматом трав.
На кафедре пили чай. Чай, как правило, заваривала Ирина Максимовна, лаборантка, пожилая женщина, что всю жизнь провела в этих стенах. Карнаухова была большая любительница заваривать чаи и всякий раз каким-то новым способом и всякий раз сама умилялась новому аромату. Иногда Алексей Петрович не отказывался от чашечки чаю и улавливал в нем запах мяты или лимонника, но часто он не мог угадать ни одной травки из нового букета, и тогда Ирина Максимовна умилялась его неведению.
Алексей Петрович открыл дверь, и аромат стал густым, зримым и осязаемым (так ощущаешь вкус хлеба, когда в тумане парной кто-то плеснет на раскаленную печь свежее пиво). Травный дух парил в комнате, и в нем был и запах мокрой травы и запах травы, скошенной, подвяленной жарким солнышком, и благоухание разнотравья гасило привычные запахи кафедры: книжной пыли, пожелтевшей бумаги, нагретой резины.
Три женщины, что сидели в уголке у стола, разные и по возрасту, и по внешности, одинаково благоговейно вдыхали пар из своих чашек, а Ирина Максимовна увлеченно повествовала о целебных свойствах данного напитка, но, едва Букрин вошел, все захлопотали вокруг него.
- Как хорошо. Вовремя. Пожалуйста, чашечку чайку. У нас чай с пятью травками. Варенье облепиховое. Хворост. Подсаживайтесь.
- Нет-нет, благодарю. Только из дома, - раскланялся Алексей Петрович. Он был в добрых отношениях с коллегами, но большинство женщин кафедры по тем или иным причинам были одиноки, и, хотя в разговорах они подсмеивались над мужчинами и жалели замужних, но, с тех пор как Букрин стал вдов, он постоянно ощущал подчеркнутую женскую заботу, и чем долее длилось его вдовство, тем плотнее становилась забота. Когда пять лет назад умерла жена, внимательны к нему были все женщины, но с годами все гуще становилось внимание отдельных дам, что предлагали ему свои услуги по любым мелочам и всегда оказывались там, куда он заходил. - Простите, что помешал. Приятного аппетита.
- Ну, что вы, что вы...- прокатилось по комнате. - Спасибо, спасибо...
- Я не был с утра. Зашел спросить: какие новости? - от двери говорил Букрин.
- Нет, все тихо, - так, словно спрашивал он непременно о плохом, отозвались от стола. - Все заняты олимпиадой. Алексей Петрович, в "Гиганте" американский фильм, у нас оказался лишний билет, составьте нам компанию, предложила одна из дам.
- Нет, не могу. Жаль. Но занят. Очень, очень жаль, - и, еще раз пожелав всем приятного аппетита и прочих земных благ, Алексей Петрович спиной вышел в коридор и пошел к ребятам, вспоминая, зачем, собственно, заходил на кафедру. Вспомнил, что хотел внести поправки в файл, но возвращаться к компьютеру не стал, оставив работу на вечер: когда у него закончится лекция, на кафедре не будет никого.
Уже на лестничной площадке был слышен негромкий гул, что шел из аудитории в конце долгого коридора. Букрин улыбнулся, прибавил шаг.
Экраны мониторов светились, но ребята шумно толпилась возле одного компьютера, где были заложены игры.
Алексей Петрович, никем не замеченный, подошел сзади и спросил негромко:
- День добрый. Ну, как наши дела?
- Готовы, - ответили разноголосо, все еще увлеченные игрой.
Букрин молча достал из портфеля папку с бумагами, и один за другим ребята потянулись к столу преподавателя, и улыбки на лицах ребят медленно гасли, а в глазах загорался интерес.
- Алексей Петрович, вы пойдете с нами в воскресенье на митинг? - спросил один из ребят, что был постарше.
- На митинг? - со сдержанной усмешкой переспросил Алексей Петрович. Социал-демократов? Кадетов? Монархистов? - спрашивал с паузами, придавая голосу все большую значимость. Но ребята шутку не приняли, ответили серьезно:
- Памяти ребят, погибших в Афгане.
И улыбка на лице Алексея Петровича погасла:
- Конечно. Спасибо, что напомнили. Где и во сколько?
- В одиннадцать. На Комсомольской площади.
- В одиннадцать, - раздумчиво повторил Алексей Петрович, как повторял все, что необходимо было запомнить, и, подытожив, - договорились, - раскрыл папку с бумагами.
Наталья Павловна в переднике, с веником в руках (она убирала квартиру) открыла дверь.
- Тебе это нужно? - Звягинцев кивнул на раскрытые дверцы антресолей. Кости нет, отдыхай. - И хмыкнул. - Пока тебе внуков на шею не повесили.
- Внуков пусть сами воспитывают, - вяло отозвалась Наталья Павловна, прошла на кухню, достала пакет картошки.
- Кто тебя спросит? Принесут и скажут: "На". И куда ты денешься? И никуда ты не денешься, - засмеялся из прихожей Юрий Федорович. - Гуляй денечки свои последние.
- Ну, тебе это надо? Спрячь ты свою картошку, - говорил Юрий Федорович, стоя, как всегда, в дверях кухни - грудь выставлена вперед, руки в карманах. Говорю, бросай все и поехали. Поужинаем, покатаемся. Ну, что раздумываешь? Поехали. Что дома сидеть.
- Мне же нужно убраться, - все так же вяло отозвалась Наталья Павловна.
- Тебе развеяться нужно. Совсем деловая стала. Давай, я тут махну, а ты одевайся по-шустрому. Что-то ты сегодня смурая? Случилось что?