Невинные - Джеймс Роллинс 21 стр.

Взгляд ее пропутешествовал мимо сидений, остановившись на длинном черном ящике позади с рукоятками по обе стороны. Ящик откровенно современной работы, но форма стала неизменной задолго до рождения самой Элисабеты.

Домовина.

Она остановилась столь внезапно, что Рун с ходу налетел на нее.

— Прости, — негромко обронил он.

Глаза ее были прикованы к гробу. Она потянула носом. В ящике нет трупа, иначе она непременно учуяла бы его.

Зачем он здесь?

А затем Надия усмехнулась — и Элисабета тотчас все поняла.

Она отпрянула, крепко наткнувшись на Руна, левой рукой выхватила его серповидный клинок из ножен на запястье и одним молниеносным движением нанесла удар Надие. Однако ее мишень легко отскочила, и лезвие задело ее лишь по подбородку, пролив кровь.

Но явно недостаточно.

Элисабета прокляла неуклюжесть своей шуйцы.

У нее за спиной дверь захлопнулась. Обернувшись, она узрела, что Христиан ради вящей безопасности запихнул обоих людишек в кокпит. Элисабете польстило, что ее считают столь серьезной угрозой.

Сжав рукоятку ножа покрепче, она обернулась к Надие. Та сбросила с себя отрезок серебряной цепи, взяв его на изготовку, как кнут, в другой руке держа короткий меч.

— Стойте! — крикнул Рун, и его голос гулко загрохотал в тесном пространстве.

Элисабета не сдавала позиций. Ей виделся саркофаг, из которого она заново родилась в этом новом мире. Она помнила каземат в башне собственного замка, где медленно издыхала от голода. Она больше не снесет пребывания в заточении, в ловушке.

— Когда ты уложил меня в гроб в последний раз, — презрительно бросила она Руну, — я лишилась четырех сотен лет.

— Это только на время путешествия, — пообещал Корца. — Самолет полетит выше облаков. На такой высоте спасения от солнца просто нет.

И все же при одной мысли, что ее снова запрут, Элисабета запаниковала вплоть до потери контроля над собой. Она рвалась из оков, привязывающих ее к Руну.

— Я лучше умру!

Надия подступила ближе.

— Если хочешь.

Быстрым взмахом своего короткого меча женщина полоснула графиню по горлу. Серебро обожгло ее кожу, кровь хлынула из раны, пытаясь изгнать святость из организма. Элисабета прекратила бой, клинок выпал из ее разжавшихся пальцев. Рун тотчас подскочил, зажав ей горло одной рукой, чтобы удержать кровь.

— Что ты наделала? — прошипел он Надие.

— Жить будет, — отрезала та. — Порез неглубокий. Так мне будет проще уложить ее в ящик без ненужной драки.

Надия подняла крышку, закрепленную на петлях.

Элисабета застонала, но, изувеченная серебром, на большее сил не нашла.

Подняв ее на руки, Рун понес графиню к гробу.

— Клянусь, я вытащу тебя отсюда, — увещевал он. — Не пройдет и нескольких часов.

И бережно опустил ее в гроб. Раздался щелчок, и браслет кандалов освободил ее запястье.

Элисабета хотела сесть, задать бой, но не могла собраться с силами.

Крышка опустилась, снова повергая ее в удушливую тьму.

Глава 24

Солнце за последний час закатилось, и Леопольд рыскал на границах летней резиденции Его святейшества. Сама территория обширнее, чем весь Ватикан, обеспечивая уйму укромных закоулков, чтобы незаметно подкрадываться, прятаться и наблюдать. В данный момент он затаился на одном из исполинских каменных дубов, там и тут растущих по всему имению, пользуясь ветвями и могучим стволом, чтобы скрываться во мраке. От этого дерева до главного замка не дальше броска камня.

Раньше, когда солнце только садилось, он выполз из своего тюка соломы. Воспользовавшись темнотой, без труда пробрался сквозь полицейское оцепление вокруг обломков поезда. Его слух легко улавливал биения сердец спасателей, что позволило ему проскользнуть мимо них незамеченным. Из тюка соломы он слышал, как кардинал упоминает, что отправится в Кастель-Гандольфо, где будет горевать и молиться о душах, сегодня покинувших сию юдоль скорби.

Так что после заката Леопольд поспешил, двигаясь со скоростью, доступной только сангвинисту, преодолеть пару миль до ближайшей деревушки с возносящимся над ней папским замком.

В последние полчаса он следил за резиденцией издали, мало-помалу замыкая вокруг нее полный круг. Подобраться ближе он не решался из опасения, что внутри есть сангвинисты.

Но благодаря острому слуху Леопольд разбирал многое из происходившего внутри — обрывки разговоров, сплетни и пересуды среди прислуги. Мало-помалу составляя крупицы в мозаику, он узнал, что им известно о трагедии. Похоже, в живых остался только кардинал Бернард. Полиция нашла тела поездной бригады. Леопольд вспомнил, как прилетел и улетел вертолет до прибытия спасателей. Должно быть, кардинал забрал своих мертвых. Бернард не позволил бы, чтобы тела сангвинистов попали в руки итальянской полиции. Леопольд даже слышал, как служанка упоминает о трупе, который видела мельком, прежде чем Бернард скрыл его от глаз где-то в недрах замка.

Устроившись на ветке поудобнее, Леопольд помолился по убиенным душам. Он знал, что смерти необходимы, служат высшей цели, но горевал по Эрин и Джордану и по своим товарищам-сангвинистам — Руну, Надие и Христиану. Даже брюзгливый отец Амбросе не заслужил такой участи.

Теперь же он слушал звуки погребальной мессы, богатые итальянские модуляции голоса кардинала были узнаваемы даже с такого расстояния. Губы Леопольда шевелились молитве в лад, он и сам участвовал в этой мессе на своем древесном насесте. И все это время выслушивал голоса Эрин и Джордана — на случай, если прислуга заблуждается. Пытался различить биение их сердец в кружеве людей, обслуживающих Папу.

Ничего.

Слышны были лишь молитвы кардинала.

Как только панихида завершилась, Леопольд слез с дерева, ретировался с территории замка и из окружающего селения. После некоторых поисков отыскал уединенную телефонную будку рядом с автозаправкой и набрал номер, затверженный наизусть.

Абонент ответил незамедлительно.

— Ты выжил? — осведомился Окаянный — скорее сердито, чем с облегчением. — А еще кто-нибудь?

Конечно же, это и заботит Окаянного в первую голову. Он откровенно встревожен тем, что раз Леопольд выжил, то могли уцелеть и другие, в том числе предреченное трио. Леопольд не ждал от него извинений за то, что оказался в той же самой западне, — тем паче и сам считал, что заслужил подобного. Оба знали, что идут праведным путем. Что бы там Леопольд ни чувствовал, он должен работать вместе с Окаянным, хотя тот и едва не прикончил его, чтобы добиться своей цели.

Понимая это, он изложил все, что узнал.

— Судя по тому, что я смог выведать, выжил только кардинал. Служанка видела труп, привезенный с места катастрофы. Возможно, есть и другие.

— Возвращайся в замок и осмотри этот труп, — распорядился Окаянный. — Убедись, что остальные мертвы. Принеси мне доказательства.

Леопольд должен был и сам об этом подумать, но, проникнув в резиденцию, он подвергнется большому риску разоблачения. И все же пообещал Окаянному:

— Будет сделано.

Считаные минуты спустя Леопольд оказался у секретных ворот, ведущих в подземное сангвинистское крыло замка, вознося молитвы, чтобы никто эту дверь не охранял. Добравшись туда, он порезал нежную кожу ладони, уронил пару драгоценных капель крови в старую каменную чашу, прошептал необходимые молитвы и скользнул сквозь открывшиеся двери.

Помедлив на пороге, Леопольд напряг все органы чувств: ловя слухом биение сердец, чутьем — присутствие других, зрением пытаясь заглянуть в каждый темный закуток.

Вполне убедившись в том, что пребывает в одиночестве, Леопольд двинулся к часовне сангвинистов. Все тела, обнаруженные после взрыва, должны были принести туда. Он помнил, как слушал панихиду.

Опасаясь, что поблизости могут оказаться другие члены Ордена, Леопольд извлек свой короткий клинок, крепко сжав его в ладони. За свою долгую жизнь он убил множество людей и стригоев, но еще ни разу не убивал другого сангвиниста. И духовно препоясался к такой возможности.

Он молча двинулся по последнему тоннелю, вдыхая знакомые подземные запахи сырой земли, крысиного помета и намек на благовония после недавней мессы. Приближаясь ко входу в капеллу, замедлил шаг. До его слуха долетели негромкие молитвы, приковав его к месту.

Он узнал голос одинокого плакальщика.

Кардинал Бернард.

Прокравшись к закрытой двери, Леопольд заглянул сквозь проделанное в ней крохотное окошко. За рядом скамей находился каменный престол, покрытый белой напрестольной пеленой, с двумя восковыми свечами, горящими по оба конца. А посередине высился золотой потир, до краев полный вином. Мерцающие свечи отражались в витражных окнах, врезанных в камень по обе стороны, — и в эбеновом гробу, установленном пред алтарем.

Леопольд заметил простой серебряный крест, прикрепленный к крышке.

Это гроб сангвиниста.

Он знал, что тело, находящееся внутри, должно быть отправлено в Рим и предано упокоению в Святилище под храмом Святого Петра — единственном месте на земле, достаточно надежном, чтобы уберечь их секреты.

Но один человек еще не готов проститься с ним навсегда.

Перед гробом стоял коленопреклоненный Бернард, понурив свою белую голову и бормоча молитвы. Он будто убавился в росте, низвергнутый со своих кардинальских высот в пучину личного горя.

Столкнувшись теперь с физическим доказательством собственных деяний, Леопольд ощутил пронзительную горесть. Воитель Церкви полег, и вполне возможно, от его собственной руки. И хотя подобная гибель на службе Церкви наконец-то принесла сангвинисту вечный покой, утешения в этой мысли Леопольд не нашел.

Алые одеяния Бернарда, склонившегося, чтобы положить руку на гроб, покрылись складками.

— Прощай, сын мой.

Леопольд представил лица соратников-сангвинистов, находившихся на поезде вместе с ним. Судя по прощальным словам кардинала, в этом гробу лежит или Рун, или Христиан.

Встав, Бернард покинул капеллу, сгорбившись от горя.

Леопольд отступил в боковую кладовку, заполненную бочонками вина. Выждал, когда звук шагов кардинала окончательно стихнет, после чего вернулся к часовне и проник в нее. И двинулся ко гробу, едва переставляя ноги, будто налитые свинцом от горя и осознания собственной вины. Он знал, что Окаянный хотел, чтобы в этом гробу оказался Рун — предреченный Рыцарь Христов. Участь остальных не столь определенна, хотя, скорее всего, их останки так разметало взрывом, что доставить их сюда было просто невозможно.

Добравшись до гроба, Леопольд провел ладонью по холодной гладкой поверхности, шепча покаянную молитву. Досказав ее, затаил дыхание и, подняв крышку, заглянул внутрь, взяв нервы в кулак.

Там было пусто.

Леопольд в шоке принялся озираться по капелле, ожидая ловушки, но ничего не углядел.

Снова обратив внимание на гроб, он увидел, что тот не совсем пуст.

На дно с большой заботой уложили единственную нитку четок — бусины совсем истертые, маленький серебряный крестик потускнел от прикосновений пальцев за десятилетия молитв. Он представил, как Бернард поднимает эти четки из холодной грязи зимних полей — все, что осталось от сангвиниста, некогда носившего их.

Леопольду не требовалось прикасаться к ним, чтобы узнать, кому они принадлежали.

Он знает их как свои пять пальцев.

Это его четки, потерянные, когда его выбросило из поезда.

Он прикрыл глаза.

Узри, как низко я пал, Господь мой…

Он вспомнил Бернарда, согбенного печалью, потрясенного горем.

По мне… предателю.

Закрыв крышку гроба, он зашаркал прочь из капеллы, прочь из замка.

И лишь тогда дал волю слезам.

Часть III

Глава 25

Весь мир сковало льдом.

Съежившись от неумолимого мороза шведской ночи, Эрин, дрожа в своей куртке, брела по центральным улицам Стокгольма. Может, куртка и способна оборонить ее от укусов и клинков, но ничуть не защищает от пронизывающего ветра, забирающегося в каждую щелку. С каждым вздохом в легкие врывался мороз. Он сочился сквозь подошвы сапог даже от камней мостовой под ногами, покрытых ледяной глазурью.

Она узнала о пункте назначения, лишь когда чартерный самолет поднялся в воздух, устремляясь от Рима на север. Полет до Швеции, перенесший их в страну снегов и льдов, занял около трех часов. Теперь они направлялись на рандеву в городе с Григорием Распутиным, чтобы договориться об освобождении Томми Болара — возможно, Первого Ангела из пророчества.

Эрин удивилась, что Распутин согласился встретиться в Стокгольме, а не в Санкт-Петербурге. Должно быть, Бернард порядком на него надавил, вынудив русского монаха забраться как можно дальше от родной земли, в край, сошедший за нейтральную территорию.

И все же недостаточно далеко для Эрин.

Возглавлял процессию Христиан. В этих нескончаемых играх плаща и кинжала самый младший сангвинист был единственным, кого в этой группе уведомили о месте встречи в городе, и он стремительно вел группу через центр Стокгольма. Вдоль дороги выстроились строгие, аскетические здания. Простота скандинавских фасадов была как глоток свежего воздуха после безудержной итальянской роскоши строений Рима. Из большинства окон в ночь лился теплый свет, отражаясь в свежевыпавшем снегу по обе стороны улицы.

Дыхание Эрин повисало в воздухе белыми облачками, как и дыхание Джордана. Сангвинисты же если и дышали, то совершенно незаметно.

Она заметила, что Джордан внезапно понюхал воздух, будто собака, идущая по следу верхним чутьем. А затем и сама уловила ароматы имбирных пряников и меда, жареных каштанов и запах жженого сахара от миндаля в карамельной глазури.

В конце улицы маняще раскинулась большая площадь, сияющая огнями.

Рождественский рынок.

Христиан вел их к этому прибежищу тепла и веселья. Она и Джордан едва не наступали ему на пятки; за ними шли Корца и Батори, снова незаметно скованные друг с другом. Замыкала процессию Надия, сосредоточившая внимание на горделиво выпрямленной спине графини.

Каждое движение и взгляд Руна выдавали холодную ярость. На протяжении всего полета он молча свирепствовал из-за нападения Надии на Элисабету. Эрин вполне понимала логику и необходимость заточения этой женщины в гробу. Графине никто не доверял, боялись, что она может что-нибудь ляпнуть на пограничном контроле или напасть на кого-нибудь, а то и затеять бесчинства на борту самолета, — опасения отнюдь не беспочвенные, судя по рассказам о сражении перед тем, как все покинули Рим.

Но, как и Рун, Эрин до сих пор негодовала на то, что графине перерезали горло.

Для их удобства Элисабету едва не прикончили. Эрин пожертвовала собственную кровь, чтобы вернуть графине здоровье после приземления самолета, но понимала, что отнюдь не восполнила ущерб. Это читалось во взгляде графини. Удар Надии перерезал не только горло этой женщины, но и ниточку доверия, которую та к ним испытывала.

Для Эрин же это заодно послужило жестоким напоминанием, что ради достижения своих целей сангвинисты готовы пуститься во все тяжкие. Они знают, что надо завладеть Первым Ангелом, чтобы воспрепятствовать священной войне, но была отнюдь не так уверена, что ради достижения этой цели все средства хороши. Особенно в данном случае. Наверняка был и менее варварский способ обезопасить Батори, были и другие способы добиться ее неохотного сотрудничества, но сангвинисты их вроде бы даже и не искали.

Так или эдак, сделанного уже не воротишь. Надо двигаться вперед.

Но стоило Эрин оказаться в окружении тепла и радости рождественского рынка, как ее ледяное настроение растаяло вместе с морозом, добравшимся до костей, когда она проходила мимо открытых жаровен с рдеющими углями, на которых жарились каштаны и миндаль.

Подальше влево гигантская елка, сияющая золотыми шарами, простерла припорошенные снегом зеленые ветки к ночному небу. Из тьмы над головой, порхая, опускались на землю пушистые снежинки. Справа веселый пузатый Санта махал из ларька, продающего рождественские сласти, одной рукой поглаживая длинную белую бороду.

Джордан словно ничего не замечал. Его взгляд оценивал площадь, проверяя высокие здания и толпы в теплых зимних одеждах, суетящиеся вокруг; глаза обшаривали каждую витрину, словно за ней мог прятаться снайпер.

Эрин понимала, что он проявляет бдительность отнюдь не напрасно. Стоило ей лишь вспомнить, что Распутин рыскает где-то поблизости, как простое волшебство рождественского рынка развеялось без следа. По требованию русского монаха их отряд оставил свое оружие в самолете. Но стоит ли верить, что Распутин поступит точно так же? Как ни странно, он славится верностью своему слову, хотя и может извратить свои слова самым невероятным образом, так что надо относиться к каждому слогу, прозвучавшему из его уст, с предельной осмотрительностью.

Проходя вдоль прилавка с деревянными игрушками, Эрин наткнулась на девчушку в синей вязаной шапочке с белым помпоном. В маленьких ручонках та вертела марионетку-эльфа верхом на олене, разглядывая ее. Кукла упала в снег, ниточки перепутались, и владельца лавки это явно не обрадовало.

Чтобы положить этой сцене конец, Эрин сунула ему банкноту в десять евро, предлагая заплатить. На холоде сделка прошла быстро. Девочка застенчиво улыбнулась, схватила желанную игрушку и убежала.