Внутри у Галки всё замерло. А вдруг эти чужие смуглые люди не захотят оставить её у себя? Куда идти? Домой? К матери? Девочка решительно сжала губы. Она ни за что не вернётся в прокуренную грязную квартиру, где после смерти бабушки не видела ничего, кроме побоев и унижения. Если цыгане её прогонят, Галка пойдёт на вокзал и поселится в милом уютном домике с белой надписью «щитовая». Этот домик она приметила, как только сошла с поезда. А питаться будет грибами и ягодами, как Робинзон Крузо. Пока Галка обдумывала перспективы самостоятельного проживания в Минусинске, глава цыганского рода принял решение.
– Да нет, Замбила, никто не против, – за всех откликнулся баро, и девочка с благодарностью посмотрела на седоусого великана. – Пусть Галя живёт.
Никто из сидящих за столом не посмел перечить, все согласно закивали головами. Даже те, кто ел, делали вид, что разговор к ним не относится.
– Вот и ладно, – невозмутимо проговорила старая шувани, словно и не ожидала другого ответа.
Держа старуху за руку, Галка вышла из дома и обомлела. Низкое августовское небо чёрным бархатом нависло над головой. И на бархатном небе сверкали яркие звёзды. Тысячи звёзд! Сотни тысяч! Миллионы!
– Ух ты! – вырвалось у Галки. – Сколько звёзд!
– Столько же, сколько людей, – наставительно заметила Замбила, неторопливо следуя по ночному посёлку с неизменной сигаретой в руке и ведя девочку за собой. – Ребёнок рождается – и зажигается его звезда. Маленько поживёт – звезда побольше станет. Когда человек умирает, с неба его звезда падает. Так и получается – сколько человек на земле, столько и звёзд на небе. А кто такие солнце и луна, знаешь? Это братья бога. Они все вместе дружно живут, но иногда ссорятся. Тогда дерутся, и гром гремит.
Топая за Замбилой по пыльной дороге, ведущей между домами, Галка с восторгом слушала цыганские легенды и всё ждала, когда же покажется дом колдуньи. Кирпичные строения закончились, и начались деревянные халупы. Но старуха не задержалась и около этих покосившихся домиков. У крайней избушки они остановились. Но и туда не пошли, а обогнули хилую постройку и оказались перед высокой палаткой, вход в которую был завешан старым вытертым ковром. Откинув угол ковра, цыганка запустила девочку впереди себя.
Громыхнув занавеской из куриных костей, нанизанных на тесёмки, Галка вошла внутрь и обомлела. Сквозь дыру в крыше шатра проникал лунный свет, и в серебристых лучах его высилась статуя женщины. Она была необычайно красивая и очень, очень смуглая, почти чёрная. Голову и плечи изваяния окутывало тонкое белоснежное покрывало, шею украшали венки из бумажных цветов, а перед постаментом высились ряды свечей. Старуха чиркнула спичкой и одну за другой зажгла семь фитилей. При свете разгорающихся свечек девочка сумела рассмотреть, что кроме статуи в палатке много икон Иисуса Христа и Богородицы. Но Галка на них не смотрела. Взгляд её был прикован к фигуре смуглой женщины. Она казалась Галке столь прекрасной, что от восхищения у девочки перехватило дыхание.
– Кто это? – чуть слышно прошептала Галка.
– Это – наша святая Сара Кали, покровительница всех цыган, – опускаясь на расстеленный на полу матрас, исполняющий роль кровати, ответила старуха. – В сильно далёкие времена, ещё когда цыгане были язычниками, Сара была таборной колдуньей. Раз ночью Сара отправилась на берег моря, чтобы у костра поворожить. И только Сара развела костёр, как море заволновалось, и цыганка увидела плот, который никак не мог причалить к берегу. Так и кидало плот волнами, так и кидало! Тогда Сара сняла с шеи дикло и бросила в воду. И – веришь, нет, чаюри, – по цыганскому платку, как по мостику, на берег сошли плывшие на плоту Мария Магдалина и сама Богородица. Они взяли Сару под свою опеку и стали вести с ней беседы о Боге и сыне его, Иисусе Христе. Вот так и получилось, что две Марии обратили Сару в веру Христову. И стала цыганка Сара, Сара Кали, Чёрная Сара, первой цыганской святой. С тех пор и мы, цыгане, в большинстве своём верим в Господа нашего Иисуса Христа.
А ещё цыгане верят, что Сара Кали замолвит за них словечко перед Богородицей, ведь цыганка всегда лучше цыгана поймёт, чем гаджи[7]. В честь нашей Сары в небольшом французском городе Сент-Мари-де-ля-Мер, под церковью Двух Марий, ромами выстроено подземное святилище. Там стоит точно такая же статуя, какую, чаюри, ты видишь перед собой. И каждый год много веков подряд в день Сары Кали тысячи паломников стекаются туда, чтобы посмотреть, как Сару выносят из подземелья и окунают в море. Когда-нибудь и ты поедешь туда, чаюри.
– Правда? – Глаза девочки восторженно горели. Ладошки она сложила лодочкой на груди и так стояла, глядя на Сару Кали. – Как бы я этого хотела, бабушка Замбила!
– Тогда, Галя, ты должна прилежно учиться и поступить в тот институт, который я тебе укажу. Это хорошо, что директор школы приходила ко мне с больной спиной. Когда она завтра пожалует, я попрошу записать тебя в первый класс. Смотри, не подведи меня, Галя. Мы, рувони, надеемся на тебя. И Сара Кали тоже.
Париж, 18… год
В первый момент Видок подумал, что ослышался. Он вскинул голову, взглянул на Жака Анри и сдавленно произнёс, нахмурив брови:
– Что вы сказали, шеф? Что-то я недопонял.
– В сводке говорится, что вас, Франсуа, убили, – невозмутимо повторил начальник криминальной полиции, рассматривая подчинённого и продолжая выбивать по столу барабанную дробь. – Убили прямо у дверей вашего детективного бюро. На улице Святой Анны. Неподалёку от префектуры полиции. Не желаете объясниться?
Глава Сюрте поёрзал в кресле, чувствуя себя под пристальным взглядом начальника крайне неуютно, и, подбирая слова, медленно заговорил:
– Я полагаю, что злоумышленников ввело в заблуждение моё необычайное сходство с Камилем Валери, которого я оставлял вместо себя в бюро на тот период времени, что работал под прикрытием. Проще говоря, пока я был Рудольфом, Камиль сидел в конторе и вёл за меня дела.
– Теперь понятно. – Сухощавое лицо Жака Анри сложилось в недовольную гримасу. – Не сомневаюсь, что убийцы в самое ближайшее время обнаружат ошибку и предпримут ещё одну попытку разделаться с вами, Франсуа. Мне бы не хотелось лишиться такого помощника, как вы. Итак, моё задание таково – найдите преступников и задержите их, не дав себя убить. На сегодня это самое важное дело. Прямо сейчас и отправляйтесь на улицу Святой Анны, и проведите расследование.
– Пожалуй, вы правы, шеф, – поднимаясь и одёргивая полы сюртука, выдохнул Видок. – Нужно изловить голубчиков прежде, чем они до меня доберутся.
– Возьмите столько людей, сколько понадобится. – Жак Анри сделал широкий жест.
Король Риска небрежно отмахнулся:
– Не думаю, что в этом есть необходимость.
В кабинете повисла долгая пауза, во время которой начальник задумчиво смотрел в окно, а подчинённый переминался с ноги на ногу, не смея удалиться.
– Ну что же, это даже неплохо, – оторвавшись от созерцания жёлтой стены дома на противоположной стороне улицы, проговорил патрон. – Вы, Франсуа, и в одиночку способны на многое. Судя по количеству доносов, вы пользуетесь в префектуре полиции не слишком большой любовью. – Он перевёл взгляд с лица Видока на свои ногти. – А посему любой из полицейских может быть соучастником покушения на вас. Впрочем, так же, как и ваши ребята из Сюрте. Я слышал мнение некоторых ваших подчинённых, будто бы вы притесняете их сверх всякой меры.
– Какая ложь! – задохнулся от возмущения Видок.
– Я не об этом. – Шеф сделал останавливающий жест. – Докладывайте о ходе расследования напрямую мне. Больше не нужно никого ставить в известность о том, куда вы идёте и что собираетесь сделать.
– Отлично, господин Анри. Буду держать вас в курсе дела.
Громко стуча сапогами, под презрительными взглядами полицейских Видок прошёл по коридору управления, гордо неся свои пять футов и шесть дюймов роста. Распахнув дверь, заносчивый великан шагнул в осеннюю сырость улицы. До сыскного бюро на улице Святой Анны было рукой подать. Широкими шагами Эжен Франсуа спешил на место убийства своего двойника. Надвинутая на самые глаза высокая шляпа практически полностью скрывала лицо. Душу томило предчувствие, никогда не обманывавшее Видока, – смерть притаилась где-то рядом. На этот раз вместо него убили другого, но это ничего не значит. Раз задумали поквитаться – доберутся. Желающих свести счёты с дьяволом – как в последнее время называли уголовники создателя Сюрте, словно позабыв о некогда присвоенном лестном титуле, – хоть отбавляй. А значит, изыщут возможность и убьют. И следует опередить их. Игра на опережение – это козырь короля риска и сыска. Козырь, который ещё никто не перебил!
Свернув за угол, Видок обнаружил оцепленное лентой место преступления и полицейского, топчущегося перед подъездом. Сыщик приподнял ленту, поднырнул под неё и устремился к тоскующему стражу порядка.
– Приветствую вас, Жинераль, – бодро окликнул он юношу, приближаясь к хорошо знакомому подъезду. – Не обессудьте, любезный. Господин Анри поручил расследование этого дела мне.
– День добрый, месье Видок, – растерянно промямлил служивый, с недоверием поглядывая на оживший труп. Тело увезли всего несколько минут назад, и полицейский не мог взять в толк, каким это образом покойник смог не только ожить, но и, преисполненный сил и энергии, примчаться на место преступления, чтобы вести расследование собственного убийства.
– Покажите, где лежало тело, и можете отправляться в участок! – распорядился Эжен Франсуа. И сердито добавил: – Все следы затоптали, остолопы!
– Не было тут следов, – обиженно протянул блюститель порядка. – Вы лежали… В смысле, задушенный лежал на мостовой перед дверью подъезда, а рядом с ним валялось портмоне.
– Пустое?
– Ну да, пустое. Но убийца не был грабителем, хотя бумажник и обшарил. Деньги и ваши документы он оставил рядом с телом. Вытряхнул содержимое кошелька на мостовую и ничего не взял. Должно быть, что-то искал.
Видок похлопал себя по карману, словно убеждаясь в целостности собственных вещей, и угрюмо взглянул на жандарма.
– Чем задушили покойного?
– Что, господин Видок, на себя верёвочку примеряете? – ехидно прищурился парень, так же, как и все сотрудники парижской полиции, недолюбливающий ретивого лизоблюда, увивающегося вокруг Жака Анри. – Вот она, удавочка, – полицейский широко улыбнулся и помахал перед Видоком обрывком ткани, скрученной жгутом.
Намётанный глаз бывшего каторжника тут же отметил невероятное сходство мешковины удавки с полотном смирительных рубах, применяемых в Бисетре. Внутри у Видока похолодело. Беглый безумец Алехандро Гомес, о котором упоминалось в полицейском отчёте, обрёл вполне конкретное лицо. Забыв о полицейском, растерянно застывшем с удавкой в руке, Видок шагнул на проезжую часть, решительным взмахом остановил проносившийся мимо экипаж и, взобравшись внутрь, приказал:
– В замок Бисетр.
Экипаж сорвался с места и покатил в сторону окраины. Мимо окон кареты потянулись унылые дома с мокрыми от недавно прошедшего дождя стенами. Видок не любил этот смрадный город. Насквозь прогнивший, как умирающий от сифилиса чахоточный старик, Париж был напичкан пороками тайными и явными. По узким грязным улочкам бледными тенями бродили заразные проститутки, безумными глазами глядели из окон морфинисты, и старые сластолюбцы волокли в свои логова ничего не подозревающих детей, готовых на всё ради обещанного пирожного. Если бы мог, Эжен Франсуа, ни на секунду не задумываясь, покинул бы столицу. Бежал бы отсюда подальше, чтобы не видеть и не слышать о преступлениях, настолько ужасных, что в жилах стыла кровь. Но он не мог. Не мог, ибо должен был доказать всем, и прежде всего самому себе, что он не банальный преступник, а избранный, поставленный Господом Богом на борьбу с пороком.
За пределами Парижа булыжная мостовая сменилась просёлочной дорогой, и экипаж, до того размеренно покачивающийся на рессорах, запрыгал на ухабах. Вскоре на горизонте, на холме Вильфюиж, показалось величественное серое строение, состоящее из крепостных стен и башенок. В конце тринадцатого века эта земля была куплена епископом Винчестерским, исполнявшим обязанности английского посла в Париже. Посланник построил здесь дворец, который назвал Винчестер, в устах местных жителей преобразовавшийся в Бисетр. Во время англо-французской войны имение было конфисковано, а в опустевшем замке поселились знатоки оккультных наук, и по ночам, если верить слухам, принялись вызывать не кого-нибудь, а самого дьявола. Чтобы пресечь сношения с нечистой силой, король Людовик Тринадцатый перевёл сюда из города лечебницу для сирых и убогих, оскверняющих своим видом взор парижан. Тогда же в народе появилась песенка:
Домовые, вурдалаки,
Прочь теперь отсюда, нечисть…
С той поры, как здесь больница,
ваши ужасы смешны,
Но чудесна перемена:
Всех, кого водой святою
Не могли спугнуть отсюда,
Разогнало появленье
Этой нищей голоты…
В восемнадцатом столетии в Бисетре опять случились перемены – во внутреннем дворе замка разместили, вдобавок ко всему, пересыльную тюрьму. Таким образом, наружные стены замка служили оградой для дома призрения, далее следовала стена сумасшедшего дома, а во внутреннем дворе размещались заключённые. Какой-то из уцелевших героев бесславного наполеоновского похода в Россию выхлопотал разрешение и открыл под больничной стеной кабачок с красноречивым названием «По возвращении из Кремля», уменьшившееся до ёмкого «Кремлей». Это заведение скрашивало не только унылые будни стариков и безумцев, чудом разжившихся монеткой, но и заточение приговорённых к каторге. При виде показавшейся на горизонте серой громады замка у Видока больно сжалось сердце – об этом месте у него остались самые тяжёлые воспоминания.
Стоило партии каторжников, среди которых был и Видок, переступить порог внутреннего двора, где размещались казематы, как около шестидесяти заключённых прекратили играть в барры и тут же обступили вновь прибывших, рассматривая их замысловатые оковы. Явиться в Бисетр с подобными украшениями было делом почётным, а заслужить такие мудрёные браслеты можно было только неудавшейся попыткой дерзкого побега. Такая попытка действительно имела место, и слава о ней уже успела докатиться до стен пересыльной тюрьмы. Каждому хотелось услышать рассказ о подвигах героев из первых уст, и Эжена Франсуа, как известного зачинщика подобных дел, буквально рвали на части, предлагая угостить. Деньги на выпивку и закуску в Бисетр приносили подружки сидельцев, свободно проходившие в кабачок и пирующие там вместе со своими приговорёнными к заключению приятелями.
Справедливости ради стоит заметить, что заключённые и сами неплохо зарабатывали. При помощи чиновников они рассылали так называемые «Иерусалимские письма», в которых «раскрывали тайну» несуществующих богатств доверчивым простакам, жалуясь на злодейку-судьбу, по воле которой автор письма – «камердинер бежавшего от революции маркиза» – оказался в больнице Бисетра. Если простак клевал на приманку, то тут же выяснялось, что «камердинер» заложил служителю лечебницы чемодан с двойным дном, в котором находится план местности с зарытыми сокровищами. Требовалась сумма в тысячу франков, чтобы выкупить багаж и карту.
На сто разосланных в далёкие кантоны посланий ответов приходило примерно двадцать, что давало возможность ловкачам неплохо себя чувствовать, пропивая дармовые денежки в «Кремлей». Надзиратели смотрели на эти забавы сквозь пальцы, полагая, что дураков надо учить, и считая «Иерусалимские письма» наименьшим из зол, на которые способны арестанты. По той же причине допускалось производство фальшивых монет по два су, в одно время наводнивших весь Париж. А вот другие промыслы обитатели Бисетра тщательно скрывали от тюремщиков, ибо за них грозила неминуемая кара. Тайком в камерах с невероятным искусством подделывались паспорта, изготовлялись пилки для распиливания оков и вытачивания ключей. Там же плелись фальшивые накладки для волос, ибо беглых каторжников легче всего узнать по их бритым головам. В общем, к услугам Видока и его друзей было отлично налаженное тюремное производство аксессуаров для побега, и новый рывок на свободу был только вопросом времени.
Москва, 199… год
Лазарева раздражала меня с самого первого дня. Как только я поступила в университет, так сразу и стала раздражать. Да нет, пожалуй, ещё раньше. Ещё на подготовительном отделении. Эти круглые очки, мальчишеская стрижка на выкрашенных перьями волосах и тонкие ноги в обтягивающих джинсах – кошмар да и только! Лазарева без конца жуёт жвачку и курит в туалете – две отвратительные привычки, за которые я готова убить. А может, я так не люблю Лазареву потому, что она всё время крутится рядом с Глебом.
Честно говоря, Глеба Белозерского я заметила не сразу. Престижный вуз, новые друзья – шум, гам, веселье. Где там смотреть по сторонам! Первую неделю сентября я обращала внимание лишь на двух крепких мужчин в строгих черных костюмах и белых рубашках при галстуках, повсюду сопровождающих наш первый курс. Один всегда стоял у дверей аудитории, в которой проходили лекции, второй сидел рядом с одним и тем же парнем. Как позже выяснилось, сидел он рядом с Глебом. Невысокий, плотный, даже слегка рыхловатый, Белозерский производил впечатление домашнего мальчика. Тщательно причёсанные жидкие волосы и скошенный лоб, из-под которого на мир взирали боязливые глаза, только усиливали это впечатление. В середине первого семестра по потоку поползли слухи, что охрану к нашему однокурснику приставили не случайно – оказывается, его уже похищали конкуренты отца – преуспевающего банкира. И тут же нескладную фигуру Глеба Белозерского окутал романтический флёр, привлекая к нему, точно аромат диковинного цветка пчёл, внимание всех девочек курса.