Глаша подвинулась поближе к разрушенной взрывом стене и, заслонясь рукой от жара, пыталась рассмотреть, куда девался человек с ведром. Но ей уже протягивали другое, полное воды ведро, и, перехватив его поудобней, она тоже побежала в пролом.
Горело где-то под крышей, оттуда тянуло гарью и валил дым. Он полосами стлался по полу и опять поднимался к потолку, едкий и густой.
Глаша остановилась в растерянности среди искореженных взрывом труб. Потом различила в углу металлические ступени лестницы и, держа в одной руке тяжелое ведро, а другую вытянув вперед, чтобы не наткнуться на что-нибудь, направилась туда. Послышался чей-то надсадный кашель, и по ступенькам, чуть не сбив ее с ног, скатился, громыхая ведром, человек с перепачканным копотью лицом. Он выхватил из рук Глаши ведро с водой, сунул пустое и зло крикнул:
- Мужиков там не нашлось?
Плеснул себе в лицо воды и опять побежал наверх...
Глаша выбралась через пролом наружу. Во рту было горько и сухо, душил кашель, глаза слезились от дыма. Она потерла их костяшками сжатых в кулаки пальцев. Как в детстве, когда сладко и долго плакала. Потом увидела, что цепочка людей стала гуще, откуда-то появилась лестница, кто-то лез по ней на крышу, и уже ему передавали снизу ведра с водой.
Глаше вспомнилось, как хлестала вода из покореженных взрывом труб в машинном зале станции, а здесь ее таскают почему-то из реки, и на минуту ей стало смешно. Потом сообразила, что тушить надо занявшиеся огнем стропила, а вода внизу неуправляема: нет ни шлангов, ни насоса.
В переулке народу стало больше, мальчишки вертелись у самого пожарища, их гнали, они появлялись снова, из толпы кричали: "Крышу ломайте!", а какая-то женщина в облезлой меховой горжетке, с наспех связанным узлом в руках - видно, жила где-то рядом и боялась, что огонь перекинется на их дом, - громко требовала пожарных. "Какие сейчас пожарные, мадам?" - пытался урезонить ее сосед в рубашке с галстуком и в шлепанцах на босую ногу, но женщина не слушала его и оборачивалась то к одним, то к другим, размахивала узлом и причитала: "Где же пожарные? Господи!.. Довели Россию!"
В цепочке людей, передававших ведра с водой, Глаша увидела Саньку и Настю, а у лестницы - Лешу Колыванова. Он перехватывал ведра здоровой рукой и передавал стоящим на перекладинах людям, а те - человеку, который, широко расставив ноги, каким-то чудом держался на самой кромке крыши.
Потом она увидела Степана, бегущего к лестнице с багром в руках, и крикнула ему:
- Степа, погоди!
Степан оглянулся и на бегу махнул ей рукой, чтобы она отошла в сторону, но Глаша догнала его и, задыхаясь от все еще душившего ее кашля, сказала, указывая на пролом в стене:
- Там лестница железная...
Степан кивнул и свернул к пролому. Глаша выхватила у кого-то ведро с водой и побежала за ним.
- Куда?! - оглянулся Степан. - А ну - назад!
- Дядька там какой-то... - на бегу ответила Глаша. - Водички ему...
- Назад, говорю! - крикнул Степан и, погрозив ей багром, нырнул в пролом.
Глаша секунду помедлила, плеснула в лицо воды и полезла следом...
В машинном отделении клубился едкий дым, сверху сыпались искры, у Глаши сразу перехватило дыхание, и она опять зашлась в кашле. Человека с перепачканным копотью лицом нигде не было, и Глаша, пригнувшись, держа на весу, чтобы не пролить воду, тяжелое ведро, пошла в угол, к лестнице. Нащупав рукой железные ступени, она чуть ли не на четвереньках взобралась наверх.
Здесь дым был еще гуще, под ногами лежали кучи штукатурки и обгоревшая дранка. Остатки обвалившегося потолка еще держались по углам, в середине видны были почерневшие уже балки перекрытия, а над ними - горящие стропила и раскаленное докрасна железо крыши.
Глаша села на корточки и смочила голову в ведре с водой. Дышать стало немного полегче, и Глаша крикнула:
- Есть тут кто?
Никто не отозвался, но Глаше почудилось, что в дальнем углу кто-то стонет. Она поползла туда и увидела давешнего человека с перепачканным копотью лицом. Он лежал, уткнувшись в опрокинутое ведро, и мычал, будто хотел сказать что-то и не мог.
Глаша подхватила его под мышки и потащила к лестнице. Человек был большой и тяжелый. Он пытался идти сам, но только перебирал слабыми ногами, обвиснув всей тяжестью на руках Глаши. Потом потяжелел еще больше и уже не двигал ногами.
Глаша заглянула ему в лицо, увидела закатившиеся белки глаз, испугалась до полусмерти и закричала, отчаянно, пронзительно, как не кричала никогда:
- Степа!..
Степан спрыгнул откуда-то сверху, весь черный, с прожженными на рубахе дырами, метнулся к Глаше и тоже закричал:
- Какого черта?! Говорили тебе?!
Потом увидел лежащего человека, заглянул ему в лицо, замолчал, запрокинул его руки себе на шею, поднял человека на спину, как куль с мукой, и потащил к лестнице.
Глаша, полуослепшая от дыма, ползла за ними, изо всех сил сдерживая дыхание, но у самой лестницы не выдержала, глубоко вдохнула горячий, обжигающий легкие воздух, и так стало ей больно в груди, что она ничком легла на кучу штукатурки, сотрясаясь в мучительном кашле...
Степан донес человека до пролома в стене, передал наружу в чьи-то руки и оглянулся, ища Глашу. Ее нигде не было. Степан кинулся обратно к лестнице и, жмуря глаза от едкого дыма, стараясь не дышать, размазывая слезы по грязному лицу, полез по железным ступеням наверх. Глашу он не увидел, но услышал треск, сверху посыпались снопы искр. Степан поднял голову и в чадной мгле разглядел готовое переломиться пылающее бревно перекрытия.
Он отскочил в сторону и чуть не упал, наткнувшись на лежащую на куче штукатурки Глашу. Степан подхватил ее на руки и едва успел сделать несколько шагов, как половина горящего бревна рухнула, осыпав их горячими искрами, а отскочивший от него красный от жары, рваный кусок дерева пришелся Глаше чуть выше виска. Глаша даже не крикнула. То ли не почувствовала боли, то ли была без памяти. Только запахло паленым волосом, и Степан, рывком прижав ее голову к груди, сквозь рубашку почувствовал, как больно ожгло ему тело. Он подхватил Глашу под спину и под коленки и, пошатываясь, пошел к лестнице...
Степан не помнил, как спустился вниз, как выбрался через пролом наружу. В глаза ударил яркий солнечный свет, в уши - людской гомон. Кто-то тянул к нему руки, чтобы помочь, но Степан отстранился и сквозь расступившуюся толпу пошел к переулку. На мостовой он увидел пролетку с заморенной лошадью в упряжке. На сиденье за спиной извозчика сидел какой-то господин из бывших, в чиновничьей фуражке. Проезжал мимо и остановился поглядеть на пожар.
Степан еще только встал на подножку, как господина словно ветром сдуло. Извозчик испуганно смотрел на Степаново почерневшее, все в ссадинах лицо, на прожженную рубаху, на запрокинутое лицо Глаши, которую тот все еще держал на затекших руках.
Степан не сел - упал на сиденье и только здесь увидел опаленную огнем Глашину косу, подсохшую уже кровь над виском, запавшие щеки и крикнул извозчику хрипло и яростно:
- Гони!
Когда пролетка сворачивала на проспект, навстречу ей выехал собранный с бору по сосенке пожарный обоз.
Извозчик, испуганно косясь на Степана, придержал лошадь, и мимо них тяжело проскакали лохматые битюги, когда-то лоснящиеся от сытости, приученные к бешеной езде, а сейчас больше по привычке вскидывающие головы; протарахтели бочки с водой, насосом, брезентовыми рукавами; и только начищенные до блеска медные каски напоминали прежний пожарный выезд: с верховым впереди, грохотом копыт по булыжнику, пенными, свернутыми набок мордами коней - всю эту красно-золотую, завораживающую своей стремительностью кавалькаду.
Степан, не отрываясь, смотрел на бледное до синевы лицо Глаши, на слабо пульсирующую голубую жилочку на шее и уже не кричал, а, срываясь на шепот, умолял извозчика:
- Гони, дядя! Гони, за-ради бога!..
Извозчик, не оборачиваясь, кивал, нахлестывал лошадь, обитые железными ободьями колеса гулко стучали по булыжной мостовой, а Степану казалось, что это бухает у него в груди. Никогда раньше он не слышал своего сердца и теперь удивлялся, что оно такое громкое и большое.
III
По петроградским улицам люди в ту пору ходили по-разному. Одни предпочитали выходить из дома только днем и то по крайне неотложным делам: отстоять очередь за пайковой селедкой или выменять на толкучке вязанку дров. Патрулей они побаивались, но все-таки старались держаться поближе к ним, пока им было по пути.
Другие появлялись в городе с наступлением темноты, и тогда на пустынных улицах раздавались крики случайных прохожих, слышались выстрелы и топот сапог убегавших грабителей. Эти старались с патрулями не встречаться.
Но с недавних пор в городе появились люди, не похожие ни на тех, ни на других. Ни драповое пальтишко, ни чесучовый летний костюм не могли скрыть их военной выправки. С патрулями они предпочитали не сталкиваться ни днем, ни вечером. Редко ходили пешком, стараясь затеряться в трамвайной толчее или сесть на случайно подвернувшуюся пролетку. Останавливали они ее за три - четыре дома до нужного им места, расплачивались с извозчиком и, когда пролетка отъезжала, шли дальше пешком. Улучив момент, ныряли под арку ворот, черным ходом поднимались по узкой лестнице, стучали условным стуком и долго ждали, когда отгремят многочисленные замки, засовы и цепочки. Потом входили в грязноватую кухню, просили извинения у хозяйки или хозяина, снимали обувь, из-под стельки непривычного штатского ботинка доставали неровно оторванную половину коробки из-под папирос. Хозяин или хозяйка вынимали из своего тайника другую половинку. Их складывали. Они сходились. Хозяин и гость проходили в комнаты и долго о чем-то разговаривали вполголоса. Потом гость уходил другим ходом, а если оставался ночевать, то держал под подушкой офицерский наган.
Вадим Николаевич Заблоцкий патрулей не боялся. Если у него требовали документы, он доставал из внутреннего кармана мандат и протягивал его старшему патруля. Мандат был скреплен печатью Петросовета, и старший патруля вежливо козырял. Вадим Николаевич небрежно кивал и шел своей дорогой.
Сейчас он неторопливо шагал по Екатерингофскому проспекту и по-хозяйски поглядывал на номера домов. У одного из них, огромного с витражами на окнах лестничных площадок, с круглой бляхой страхового общества "Россия" над массивной дверью подъезда, он остановился и, вынув платок, принялся тщательно протирать очки, кося глазом на паренька в стоптанных сапогах и картузе. Паренек прохаживался у подъезда и то посматривал на окна третьего этажа, то глядел вдоль проспекта, видно поджидая кого-то.
Вадим Николаевич надел очки, миновав подъезд, свернул под арку ворот, остановился, прислушался. Быстро пересек двор, поднялся по черной лестнице на третий этаж и постучал кулаком в дверь.
Шагов за дверью слышно не было. Вадим Николаевич досадливо поморщился. Перегнувшись через перила, посмотрел вниз, убедился, что на лестнице никого нет, и постучал в дверь уже настойчивей.
На этот раз откуда-то из глубины квартиры крикнули: "Сейчас! Кто там?", потом звякнула щеколда, дверь отворилась, и на пороге встал молодой светловолосый человек в накинутой на плечи студенческой тужурке.
- Вадим Николаевич! - удивился он. - Какими судьбами?
- Может быть, сначала впустите меня в квартиру, Петенька? - Заблоцкий отстранил Стрельцова, через кухню прошел в коридор, отворил ближайшую к нему дверь и остановился на пороге комнаты.
Судя по обстановке, это был кабинет. У окна стоял письменный стол и глубокие кожаные кресла, вдоль стен - застекленные шкафы с книгами, посередине комнаты - рояль.
Кабинет был отделен от второй комнаты аркой из мореного дуба с отдернутой наполовину занавесью из желтого штофа. За ней был виден край овального обеденного стола, вокруг него стояли стулья с высокими резными спинками, а в глубине белела дверь, ведущая в спальню.
Заблоцкий вопросительно посмотрел на Стрельцова.
- Квартира моего дяди, - понял его Стрельцов. - Укатил в Париж, а я, как теперь говорят, вселился!
- Без ордера?
- А!.. - беспечно махнул рукой Стрельцов. - Кто меня будет проверять? Живу, и все!
- И недурственно, должен заметить, живете.
- Чепуха, тлен, плесень! - живописно тряхнул шевелюрой Стрельцов. Готов променять все на пыльный чердак!
- Однако не меняете? - усмехнулся Заблоцкий.
- Вы стали злым, Вадим Николаевич, - обиделся Стрельцов.
- Шучу, - усмехнулся Заблоцкий и вынул из кармана маленькую коробочку. Достал из нее таблетку и обернулся к Стрельцову: - Вода в ваших хоромах найдется? Кипяченая, естественно...
- Водопровод не работает, - виновато развел руками Стрельцов. Обхожусь вином из дядиных запасов.
Стрельцов прошел в столовую, слышно было, как стукнула дверца буфета. Заблоцкий подошел к окну и посмотрел вниз, на мостовую. Паренек в картузе все еще стоял у подъезда. Заблоцкий нахмурился и задернул штору.
В комнату вошел Стрельцов, в руках у него была откупоренная бутылка вина и два хрустальных фужера. Заблоцкий взял у него один из фужеров и протер его своим носовым платком. Стрельцов усмехнулся, но промолчал и налил вино в подставленный фужер. Заблоцкий ловко закинул в рот таблетку и запил ее глотком вина. На вопросительный взгляд Стрельцова коротко ответил:
- В городе участились случаи холеры.
Не торопясь, смакуя, допил вино, поставил фужер на письменный стол, вытер губы носовым платком и спросил:
- Парадный ход действует?
- Конечно! - с гордостью ответил Стрельцов. - По ночам дежурим. Один дробовик на всех. С разрешения властей, разумеется...
- Прелестно! - Заблоцкий удобно уселся в кресло. - Итак, мой друг, вы теперь, некоторым образом, апостол юношества?
- В меня верят, Вадим Николаевич, и я должен оправдать это доверие, с достоинством ответил Стрельцов. - На Руси - мрак, хаос, огненный вихрь опустошения. Одним он несет смерть, другим - радость!.. - Он зашагал по кабинету, как по освещенной рампой сцене, придерживая одной рукой ворот наброшенной на плечи тужурки, другой энергично жестикулируя. - И в этом вихре сотни тысяч молодых сердец... Доверчивые, потрясенные, полуслепые, они ищут путей в неведомое завтра, которое открыла перед ними революция, и помочь им найти этот путь - мой священный долг, мой подвиг!
Стрельцов сжал ладонью лоб и залпом допил свое вино.
- Браво! - Заблоцкий лениво похлопал в ладоши. - Ну-с, и какой же путь вы предлагаете этим заблудшим?
- Объединение молодежи без партий, без разногласий, без участия в политической борьбе, - с готовностью ответил Стрельцов.
- Чепуха, - жестко сказал Заблоцкий.
- Простите... - растерялся Стрельцов. - Не понимаю вас...
Заблоцкий встал, подошел к окну, отогнул краешек шторы, выглянул на улицу и вновь опустил штору.
- Вы предлагаете внепартийное объединение и забываете о рабочей молодежи, которая явно тяготеет к большевикам.
- Мы не забываем! - начал горячиться Стрельцов. - Мы протягиваем им руку!
- А они ее не берут, - усмехнулся Заблоцкий. - Налейте мне еще каплю вина. - Он достал из коробочки вторую таблетку, проглотил, запил вином и устало сказал: - Давайте говорить серьезно, Стрельцов. Вам известно, что есть решение организовать в Союзах молодежи фракции коммунистов?
- Коммунистов?! - возмутился Стрельцов. - Неслыханно!
- И тем не менее. - Заблоцкий прошелся по комнате, остановился перед Стрельцовым и, глядя куда-то поверх него, сказал: - Ваших овечек начинают прибирать к рукам. Пока не поздно, бросайте свои бредовые идеи о беспартийном союзе и действуйте. - Он помолчал, поправил очки и добавил, очень серьезно, как равный равному: - Вам никогда не приходило в голову, что молодежи как таковой свойственна некоторая склонность к анархизму? Или, скажем мягче, чрезмерное преувеличение своих сил и возможностей? Надо столкнуть лбами некую партию и тяготеющую к ней рабочую молодежь. О подробностях мы еще поговорим. Попробуйте начать с благотворительности. Ваши будущие друзья сидят на макухе и пайковой селедке. Вино, вкусная пища, случайно зашедшие на огонек девушки - совсем неплохо! Деньги вы получите.
Заблоцкий встал, собираясь уходить. Будто случайно, опять отогнул угол шторы, выглянул на улицу. Потом небрежно сказал:
- Да, кстати. Нам вскоре понадобится ваша квартира. У вас часто бывает молодежь, так что приход трех-четырех человек останется незамеченным.
- Это что же, явка? - вскинул голову Стрельцов. - Нет, Вадим Николаевич. Это вне моих убеждений.
Заблоцкий снял очки и, сощурясь, посмотрел на Стрельцова. Потом изящно и легко взмахнул кистью руки, будто сметая паутину:
- Бросьте, Стрельцов! Вы уже давно поняли, с кем вам по пути и с кем бороться. Проводите меня.
Он двинулся к двери, но в это время в глубине коридора, со стороны парадного хода, слабо звякнул колокольчик звонка.
- Минутку, Вадим Николаевич, - остановился Стрельцов. - Я только открою.
- Погодите! - Заблоцкий отступил к кухне, потом передумал и, усмехаясь, сказал: - В Чека не звонят. Стучат или взламывают. Открывайте!
Стрельцов испуганно взглянул на него: шутит или всерьез, но по лицу Заблоцкого понять этого было нельзя, и Стрельцов направился к входной двери. Щелкнул замком, загремел цепочкой и впустил в квартиру девушку в гимназическом форменном платье, с длинной косой.
- Леночка! - обрадовался Стрельцов. - Какой приятный сюрприз! Знакомьтесь. Это - Вадим Николаевич!
Девушка протянула руку и представилась:
- Зорина.
- Заблоцкий, - кивнул ей Вадим Николаевич. - Извините, руки не подаю. В городе эпидемия.
Он прошел мимо нее в дверь. Стрельцов заспешил за ним. Лена пожала плечами, засмеялась, закинула клеенчатый, перетянутый ремнями сверток с учебниками на верх вешалки из орехового дерева и прошла в комнату. Отдернула штору на окне, полистала какую-то книжку, брошенную на диван, раскрыла крышку рояля и заиграла что-то бравурное. Потом опустила крышку, отошла к окну и встала там, глядя, как ветер гонит по пыльной мостовой обрывки старых афиш, подсолнечную шелуху, какую-то пустую банку. Она не слыхала, как вернулся Стрельцов и остановился рядом. Обнял ее за плечи и вкрадчиво спросил:
- О чем грустите, Леночка?
- Так... - неловко освободилась из-под его рук Лена. - Просто задумалась.
- И все о нем?
- О ком?
- О Горовском, разумеется, - улыбнулся Стрельцов.
- О Женьке?! - обернулась к нему Лена. - Вы что, серьезно, Петр Никодимович?
- Вполне, - кивнул Стрельцов, но глаза его смеялись. - Он же от вас ни на шаг не отходит.
- Верный рыцарь! - пожала плечами Лена.
- И только? - испытующе глядел на нее Стрельцов.
- Конечно! - чуть смутилась она под его взглядом.
Стрельцов вдруг опустился перед ней на одно колено, отбросил со лба русые свои волосы и бархатным актерским голосом произнес: